Родился в 1980 г. в Бейт-Шемеше. Учился и преподавал в Еврейском университете. Автор статей, стихов и рассказов. Живет в Иерусалиме.)
Ученый разговор
Профессор Рапопорт и доктор Пинес формально не были приглашены на заседание, посвященное вопросу о востоковеде профессоре Сулеймане Саламе, ученом с мировым именем. Поэтому они задействовали влиятельное лобби в окружении ректора, ибо по результатам сегодняшнего заседания просматривалась реальная возможность усадить на явно освобождающееся место своего кандидата.
Перед заседанием им удалось приватно и весьма конструктивно пообщаться.
– Малка Альфаси-Шпигельман! – заявила профессор Рапопорт. – Она и женщина, и феминистка, и лесбиянка, ну и сефардка!
– Вы правы почти на сто процентов, – любезно согласился доктор Пинес. – Но в кругах, в которых мне доводится вращаться, утверждают, что она не совсем сефардка, а лишь замужем за таковым, и хотя действительно предпочитает общество женщин, она не лесбиянка, по крайней мере, не природная. На самом деле, как полагает большинство из нас, она вообще не имеет влечения ни к одному из полов…
– Однако она не скрывает этого, не так ли? – максимально серьезно уточнила профессор Рапопорт.
– Ну, вопрос в том, как она это делает… – многозначительно произнес ее собеседник. – Я ведь не должен напоминать вам о Батлере? Не так ли? – значительно произнес Пинес, в докторской диссертации которого рассматривались до пятидесяти сексуальных позиций в романе «Жюстина» де Сада.
– Нет, вы не должны напоминать мне о Батлере, – ответила Рапопорт с некоторой обидой, хотя не совсем понимала, при чем здесь Батлер.
– Прекрасно. Ну, теперь, как же она раскрыла эту свою сущность? Какой это был шкаф[1]?
– Из «Икеи»? – попыталась вывернуться Рапопорт.
– Очень смешно. Ее мужа зовут Арон[2]**, не так ли? – продолжал Пинес строить свои ассоциации.
– Ну?
– Так я скажу вам: ее муж – гомик.
– Так, значит, Малка Альфаси-Шпигельман? – проговорила вконец запутанная Пинес.
– Да. И уточню фамилию: Малка Шпигельман-Альфаси.
От избытка чувств коллеги обнялись…
Пришел ректор, а за ним – по ранжиру – потянулись ученые мужи и дамы. Ровно в два часа в зал вошел профессор Сулейман Саламе.
Ректор всех приветствовал и объявил, что заседание посвящено обсуждению профессиональной деятельности профессора Саламе.
– Я лично, – сообщил ректор, – знаю и уважаю профессора Саламе долгие годы и надеюсь, что обсуждение пройдет конструктивно и к всеобщему удовлетворению.
После традиционной процедурной паузы он обратился к Саламе с таким утверждением:
– Мы получаем многочисленные жалобы на вашу профессиональную деятельность. Ваши ученики сообщили нам, что вы некомпетентны в материале, который преподаете, и допускаете ошибки в базовых положениях своего материала. Что вы можете сказать по этому вопросу, профессор Саламе?
Ученый был удивлен услышанным, но допустил, что в жалобах был определенный смысл:
– Прошу вас, не следует преувеличивать, но в этом что-то есть. В последнее время я очень устал, может был, не очень сконцентрирован. Положение таково… Это глубоко влияет на меня… Я не очень уверен… Смотрю в прошлое, растерян, испуган… Никогда не думал, что так трудно быть арабом. Может, студенты это чувствуют. В этом отчаянии… Искренне сожалею. Займусь собой, отдохну как следует в ближайшие каникулы. Вернусь полный сил.
– Господин Саламе, – заговорил один из ученых мужей, расстилая на столе карту Израиля, – мы, поймите нас, должны быть уверены… Иногда в академические ряды пробираются странные типы со странными идеями и поднимаются до высоких научных степеней. Мы должны быть на страже и пресекать подобные тенденции. Надеюсь, вы со мной согласитесь… Вы, например, будете голосовать за возвращение Голанских высот?
Сулейман Саламе растерянно улыбнулся и взглянул на карту.
Ректор что-то записал себе в блокнот.
– Ну вот, – продолжил судия, – вы можете показать нам, где проходит граница с Сирией?
Саламе снова улыбнулся.
– Это проблематично, – проговорил он. – Ведь границы не маркированы и по ним нет соглашений. В соответствии с «Зеленой линией» и договоренностями о прекращении огня, по которым эта граница обозначена, она проходит перед Голанскими высотами. Однако, если основываться на односторонних решениях, по которым нет четкого единого международного мнения, то Голаны – это сердцевина территориального спора, и граница проходит приблизительно вот здесь, – Саламе провел пальцем по карте.
Вопрошавший многозначительно посмотрел на ректора.
– Какова протяженность и ширина территории Израиля? – обратился с вопросом другой просвещенный муж.
– Включая территорию Голан? – спросил Саламе.
– Да, включая.
– 21 942 квадратных километра, – ответил Саламе.
– А не включая?
– Отнимите приблизительно тысячу квадратных километров.
Ректор продолжал записывать что-то в блокнот.
– Какова площадь Сектора Газы? – продолжил второй вопрошавший.
– 365 квадратных километров, – ответил Саламе, немного подумав. – Там проживает 1 миллион 800 тысяч людей. В среднем это 7 квадратных метров на человека. Не поразительно ли? В свете постоянных обстрелов, бомбардировок и блокады положение там вообще близко к гуманитарной катастрофе.
– Мы спрашивали не об этом, это – лишняя информация, на которой и базируется ваша позиция, – вступил первый судия.
– Не забывайте, что зарплату вы получаете от израильского правительства, а не от властей палестинской автономии, – поспешил добавить второй.
– Вы вообще признаете существование Государства Израиль? Отвечайте немедленно!
– А что, разве тема настоящего обсуждения – это моя верность государству? – спросил пораженный Саламе.
Молчание.
Доктор Галина Шад (все звали ее Гали) была пятидесятилетней женщиной, приятной во всех отношениях. После исполнения своей партии в этом спектакле она бросится по коридорам, чтобы найти какую-нибудь студентку и убедить ее подать жалобу на Саламе за сексуальное домогательство.
Сейчас же она извлекла из-под стола некое длинное увядшее растение и продемонстрировала его профессору Саламе.
– Какое название у этого растения? – спросила она с дьявольской усмешкой и слегка помахала цветком.
Саламе взглянул на растение и ничего не ответил. В нем нарастало возмущение.
– Ну, так название? – бесцеремонно вопрошала Шад.
Саламе молчал.
– Вы способны назвать это растение, профессор Саламе? – задался вопросом и ректор.
– Я не могу… – проговорил востоковед.
– Почему нет?
– Потому что не хочу!
– Профессор Саламе, есть ли необходимость обратить ваше внимание на то, что сейчас решается судьба вашей академической должности? – нагнетал ректор.
– Нет, такой необходимости нет, – ответил Саламе и достал из кармана носовой платок, чтобы вытереть пот, обильно выступивший на его лице.
– Название цветка! – продолжала вопрошавшая удерживать внимание аудитории, размахивая растением.
Саламе не отрывал взгляда от цветка, с которого во все стороны начали лететь лепестки. У него началась аллергическая реакция – зуд по телу, насморк, красные пятна на лбу. Весь мир сконцентрировался для него в этом растении, название которого было спрошено уже трижды, а может, вопрос прозвучит и в четвертый раз.
Он должен сказать. В чем проблема? Три буквы[3] – короткое слово, скажи его – и все кончится.
Он покрылся холодным потом, лицо побагровело, глаза затуманились, сердце колотилось… Но он выстоял и перед тем, как уже почти потерял сознание, выдавил из себя: «Это морской лук», и тут его вырвало…
Придя в себя, он повернулся и быстро вышел из аудитории, которая наполнилась тяжелым запахом. Присутствующие в ужасе переглядывались.
– Сулейман Саламе серьезно болен, – нарушил ректор наступившую тишину. – Похоже, что он не сможет далее преподавать у нас, и мы должны найти подходящую замену.
И тут доктор Рапопорт и профессор Пинес в едином порыве провозгласили: «Малка Шпигельман-Альфаси!»
Перевел с иврита Александр Крюков
[1] В оригинале автор использует идиому «Выйти из шкафа», т.е. «раскрыться, признаться в чем-то».
[2] Арон (ивр.) – шкаф.
[3] Хацав – морской лук.