Автор — знаменитый капитан команды КВН города Риги Юрий Радзиевский, ставший чемпионом страны сезона 1969 года. Буквально на пике своей КВНовской славы Юрий с семьей был вынужден покинуть СССР и оказался в США. Там, в партнерстве с женой, Анной Радзиевской, он добивается головокружительного успеха в рекламном бизнесе США — «святая святых» Америки. Как получилось, что капитан веселой игры стал капитаном серьезной индустрии? Ответ вы найдете в этой книге. Книга по сути является автобиографией, но читается как авантюрный роман. Здесь читатель найдет и детективные сюжеты, и криминальные истории, и невероятные приключения. И, конечно, присущие автору блестящий юмор и самоиронию.

  Мой друг (и в некотором смысле, коллега) написал книгу…

Валерий Хаит

Некоторые читатели сочтут ее  учебником. Так сказать, пособием на тему «Как эмигранту стать в Америке миллионером».

Впрочем, слово «читатели» – не совсем точно. Те, кто эту книгу действительно прочтет, так не подумают.

Да, там описываются феноменальные успехи Юры и Ани Радзиевских в бизнесе. Но это ИХ ЛИЧНЫЕ успехи, которые вряд ли кому под силу. Поймав, когда-то, еще в том КВНе, сумасшедший драйв, подсев, так сказать, на него и заразивший им свою жену, Юра в этом состоянии драйва и жажды победы и смог, по сути, стать в Америке тем, кем стал. Да, ему помогала судьба. Но опыт говорит, что судьба помогает только тем, кто идет (спешит, бежит) ей навстречу.

Так вот, если книгу эту и можно считать учебником, то, как и любая достойная книга — это учебник жизни. Свою ли жизнь описывает талантливый автор, или жизнь своих героев, — это всегда интересно. К тому же Юра описывает свою жизнь необычным, присущим, как выяснилось, только ему, стилем. И этот стиль, безусловно, литературный. Думал ли он об этом, когда писал? Уверен, что нет. У него просто так получилось. С тотально талантливыми людьми такое бывает. Можно только удивляться, что свыше 50 лет дыша воздухом иного языка, он смог сохранить родной, да еще с такими нюансами! Видимо, когда та же судьба подбросила ему идею написать о своей жизни, в его душе открылись какие-то шлюзы и родная речь хлынула сквозь них непрерывным потоком и сама стала диктовать ему эту историю и именно теми словами, которых она – эта история — требовала и заслуживала.

Да, я считаю, что книга моего друга– незаурядное литературное произведение. Именно литературное!

Потому что в ней есть все, что для меня является большой литературой.

Стиль, мгновенно вызывающий доверие и втягивающий в чтение, как в воронку.

Умение рассказать любую историю наилучшим образом.

Насыщенность текста мыслями. То, что Довлатов называл интеллектуальной составляющей.

Безупречный вкус.

Афористичность.

Отличный юмор и, особенно, пронизывающая всю книгу, самоирония.

И, и, и…

Ах как бы мне хотелось узнать мнение о книге т.н. литературных зубров!

А еще я жду ее скорейшего перевода на англ. язык и предвижу (тьфу-тьфу!) в США ее большой успех.

В завершение, еще раз от души поздравляя Юру, скажу вот что:

Не так много людей знают о том, как мой друг, заработав большие деньги, умел помогать людям!

Но об этом он, конечно, в своей книге не рассказал…

13 декабря Юрий Радзиевский представляет своего «Капитана» в Израиле

 

 

Я ЗАПОЛНЯЮ ПУСТОТУ

Появление на литературном небосклоне Явления (простите за тавтологию) – всегда событие. Но тут случай особенный. И как поэт, и как исполнитель своих стихов, Фаина Судкович зарекомендовала себя давно и прочно. В, увы, не слишком широком кругу поющих авторов (терпеть не могу словцо “барды”) и их публики, Фаина не первый и не десятый год пользуется авторитетом и известностью. Вряд ли найдется в Израиле (и не только) человек, имеющий отношение к миру авторской песни, с творчеством Фаины не знакомый и не оценивающий его по заслугам. Фаина – лауреат полудюжины поэтических конкурсов, а в составе созданного ею дуэта СУДоКУ – фестивалей авторской песни. Сам дуэт – явление отдельное. Его название – не головоломка, а аббревиатура, игра в слова. А в слова Фаина играет мастерски. Наблюдать за этой Игрой – наслаждение. Ни одного лишнего, неожиданные, интересные сплетения и столкновения. И все это наполнено мыслью. Необщей, смелой, побуждающей слушать, думать, иногда спорить. А вот в кругу ценителей “не поющей” поэзии Фаина до сих пор была известна недостаточно. Печаталась спорадически, в основном – в изданиях, посвященных фестивалям все той же авторской песни, где она себя давно и прочно… (см. выше). И вот, лед тронулся.

Вышла в свет первая и, надеемся, не последняя книга поэтессы Фаины Судкович. Эта книга – та самая, единственная настоящая роскошь. Роскошь общения с умным, тонким, ироничным собеседником. К Фаине вполне применимо пушкинское: «Она оригинальна, ибо мыслит. Мыслит по-своему, правильно и независимо, между тем как чувствует сильно и глубоко…». По понятным причинам, наше все не успел оценить творчество Фаины, но вот, на вскидку, выбранные места из отзывов грандов:

Вероника Долина:

Немало отличных строчек найдётся в книжке Фаины Судкович, взрослой молодой поэтессы. Это стихи с ясным голосом, от тишины до отчаяния, порывистые, с чуть повышенной температурой… Читатель подружится с ними, не так много в наши тревожные дни появляется книжек, лишенных самолюбования, требовательных, интимных. Здесь есть то, что люблю я – поэзия человека обыкновенного… хоть это и самооговор – не бывает обыкновенных людей среди тех, кто пишет стихи.

Михаил Фельдман:

Поэзию я оцениваю комплексно, на уровне «зацепило – не зацепило». Открываю книгу, читаю и начинаю считать условные «WOW»… И вот начал я читать эту книгу и считать свои «вау», но вскорости перестал вести счёт, ибо сбился. Нет, мир не заиграл новыми красками, и время не замедлило свой бег. Но мир стал чуточку более понятен, что ли… «Мне есть, что делать в этом мире. Я заполняю пустоту», – пишет Фаина. – Красивое, серьёзное и самоуверенное заявление, – подумалось мне. Но по мере чтения книги пришло ко мне понимание, что автор именно это и делает, без тени кокетства! Делает просто, интеллигентно и глубоко, перемежая философию с юмором… Хочу поблагодарить Фаину за заполнение пустоты и привнесение гармонии в этот мир, «где неразменным пятаком к нам возвращаются утраты»!

Дмитрий Кимельфельд:
Фаина Судкович в своей новой книге говорит звенящим голосом о своей судьбе. Очень трогательно и предельно откровенно! И ты, о читатель, прими это откровение, эту исповедальность зрелого и талантливого поэта!

Яков Шехтер:
Стихи Фаины Судкович необычайно мелодичны. Их хочется петь или, – тем, кто лишен музыкальных способностей, – хотя бы мурлыкать про себя. Создаваемый Фаиной мир прекрасен и добр, каким и должен быть мир настоящего поэта.

 

Цитатник хвалебных отзывов можно было бы издать отдельной книжкой, но, полагаю, сказанного достаточно. Разве что, добавим реплику Михаила Фельдмана: ” что до критики, то есть у меня одно существенное замечание: эта книга должна была увидеть свет намного раньше! Хотя, кто как не автор чувствует, что время пришло!”… Полагаю, всяк, кто по-настоящему любит поэзию и понимает оную, согласится: очень радостно, что автор наконец почувствовала, что время пришло. От себя пожелаю Фаине Судкович еще множество публикаций, а ее слушателям и читателям – радости общения с Поэтом, заполняющей пустоту.

https://mybook.ru/author/faina-sudkovich/

https://litportal.ru/avtory/faina-sudkovich/read/page/1/kniga-ya-vse-pridumala-1347902.html

https://fictionbook.ru/author/faina_sudkovich/ya_vsyo_pridumala/

«СТРЕКОЗА ТЫ МОЯ БЕСТОЛКОВАЯ»

14 сентября 2022 в издательстве «ЭКСМО» вышла новая книга известного писателя, лауреата международной литературной премии им. И.А.Гончарова Татьяны Булатовой – «Стрекоза ты моя бестолковая».

Роман начинается со свадьбы. Но если в сказке брачное пиршество – это счастливый финал, то у Т.Булатовой – это начало испытаний.

Книга построена на своеобразном парадоксе: казалось бы, безупречно подходящие друг другу ОН и ОНА на поверку оказываются людьми категорически не способными сосуществовать вместе. Причина этого – не быт, о который разбивается множество супружеских лодок, не разница в характерах, не привычки, не ценностные ориентиры, а генетический сбой. В результате герой сталкивается с проблемой сохранения собственной жизни. Сделать это реально только при одном условии – необходимо совершить предательство. Но, как выясняется, не только ЕЕ, но и СЕБЯ. Трагедия в том, что цена спасения – это падение. Возможно ли после этого счастье?

Новый роман – это не только история мужчины и женщины, но и рассказ о трагическом вмешательстве судьбы в ход человеческого существования. Одновременно это роман о жизни, что сильней любви.

Двенадцатая по счету книга, открывающая новую серию, заставляет иначе посмотреть на образ писателя. Автор не боится браться за освещение проблем, над решением которых ломают копья медики, психологи, социологи, философы. Потрясающая изобразительная сила Татьяны Булатовой такова, что читатель чувствует себя вовлеченным в жизнь ее персонажей и продолжает размышлять о прочитанном еще долгое время. Такое длительное послевкусие бывает только при столкновении с подлинным искусством.

 

Об авторе:

Татьяна Булатова – кандидат филологических наук, доцент, директор по развитию литературного агентства и школы «Флобериум». Мудрость писателя – в принятии многообразия мира: ничтожного и великого, трагического и смешного. Стиль Татьяны Булатовой – создание голосовой вселенной, ибо речь – это звучащая жизнь.

За дополнительной информацией обращайтесь в пресс-службу издательства «Эксмо» по e-mail: pavlieva.aa@eksmo.ru, в литературное агентство «Флобериум» по тел.: 8-901-908-44-03 или по e-mail: flaubert-agency@mail.ru

Татьяна Булатова – кандидат филологических наук, доцент, директор по развитию литературного агентства и школы «Флобериум». Мудрость писателя – в принятии многообразия мира: ничтожного и великого, трагического и смешного. Стиль Татьяны Булатовой – создание голосовой вселенной, ибо речь – это звучащая жизнь.

За дополнительной информацией обращайтесь в пресс-службу издательства «Эксмо» по e-mail: pavlieva.aa@eksmo.ru, в литературное агентство «Флобериум» по тел.: 8-901-908-44-03 или по e-mail: flaubert-agency@mail.ru

“Анатомия Луны”  

                                                                     О книге

 

Что будет, если эпоха потребления закончится и настанет эпоха гиперпотребления? Мегаполисы еще больше укрупнятся, а людей в стране станет еще меньше. В городах-человейниках будут жить красивые женщины и привлекательные мужчины. Каждый день — вечный праздник, «успешный успех». А вокруг мегаполисов возникнут маргинальные гетто. Зимой здесь реки закованы во льды, в обветшалых переулках люди греются возле уличных костров. Тут свобода и безнаказанность. Ведь Богу теперь плевать. Он разочаровался в человечестве и укрылся на Марсе. Роман Светланы Кузнецовой «Анатомия Луны» — о таком маргинализированном гетто, квартале 20/20. Здесь живут те, кому нет места в обществе гиперпотребления — бандиты и художники. Жить в квартале 20/20 тяжело, почти невозможно. И тем ценнее встретить тут обычные человеческие чувства — любовь, ненависть, предательство, месть. И никакого успешного успеха. Его концепцию уже давно выбросить на свалку истории.

 

Книгу можно приобрести тут:

https://eksmo.ru/book/anatomiya-luny-ITD1110335/

https://www.labirint.ru/books/788746/

https://www.chitai-gorod.ru/catalog/book/2840986/

 

 

 

 

 

                              Александр Энгельс                          

«Генерал Крейзер»

Историко-биографическое исследование». 

                                          Международная ассоциация «Четвертое поколение»

                                                                            Издательство «Кварта». 2021 г.

 

Книга посвящена биографии одного из прославленных генералов в истории Великой Отечественной войны. Яков Григорьевич Крейзер первым среди военачальников Красной Армии был удостоен звания Героя Советского Союза – в июле 1941 года, за то, что в приграничных сражениях сумел со своей дивизией остановить на время продвижение немецких танков. Позднее, в качестве командующего армией, он принимал участие в важнейших стратегических операциях: в битве под Москвой, в Сталинградской битве, в прорыве Восточного вала, в форсировании залива Сиваш и штурме Севастополя, в освобождении Прибалтики. Он был награжден многими полководческими орденами и закончил службу, достигнув высшего в СССР генеральского звания.

В настоящей книге сделана попытка, опираясь на мемуары его сослуживцев и другие сохранившиеся свидетельства, проследить судьбу легендарного генерала, от детства, которое провел в Воронеже внук кантониста Янкель Крейзер, сквозь годы войны, до руководства Высшими офицерскими курсами в звании генерала армии.

Наряду с личностью генерала Крейзера в книге присутствуют образы многих солдат и офицеров в его армиях. Приоритет отдан судьбам воинов-евреев, поскольку личность Якова Крейзера представлена в книге как судьба одного из 500 тысяч воинов-евреев, сражавшихся на советско-германском фронте. Также большой интерес представляют материалы, рассказывающие об участии Якова Крейзера в работе Еврейского антифашистского комитета.

Наряду с архивными и другими документальными источниками автор использовал материалы бесед с ветеранами Вооруженных Сил, лично знавшими генерала Крейзера и служившими под его началом.

                 

 

 

Роман Кацман

«Освобожденье речи»

Предисловие

 

Семен Крайтман. «…снова о готике. стихи».

СПб.: Геликон Плюс, 2021.

 

 

Современного любителя поэзии трудно удивить. В карнавальном кружении бесконечного разнообразия стилей и направлений, что может еще заставить его окаменеть перед лицом «немилосердной красоты»?[1] Еще недавно философы искусства уверяли, что прекрасного больше нет, а есть заговор посвященных[2] и изощренность идей,[3] что место эстетического переживания заняли эмоциональность коллективной идентичности[4] и гегемония общественных институций.[5] Я вынужден разочаровать приверженцев этих теорий и обнадежить сомневающихся: новая книга Семена Крайтмана, вслед предыдущей («про сто так», 2015), возрождает уверенность в жизненности того неуловимого вневременного «золотого стандарта» поэзии, который считался безвозвратно утерянным. Классическая чистота и раскрепощенность форм, ясность и глубина мысли, яркость и оригинальность образов гармонично сочетаются здесь с культурной насыщенностью, историческим трагизмом, экзистенциальной тревогой, тонким интеллектуализмом и богоискательством. Свежий ветер с вершин Золотого века русской поэзии врывается в заваленные пыльными книгами и перегороженные дымными «моторами» чертоги века Серебряного. При этом не возникает ощущения вчерашности или завершенности, а, напротив, поэтическая речь достигает той свободы, которую редко встретишь и в авангардных экспериментах. Поэзия празднует

час возвращения речи в прохладный, птичий,

в колокольный, длинный, высокий, летящий крик.

я с тобою сейчас для того, чтоб отметить миг

появления в мире легенды о Беатриче,

то есть идеи памяти и любви[6]

Уже в первой книге «про сто так» поэзия Крайтмана обретает свои основные черты, и в дальнейшем они проявляются всё с большей выпуклостью. Критики отмечают «телесно-предметный», «пестрый и разноязыкий» характер его письма – «этакий Вавилон в миниатюре»,[7] ручеек «длящейся непрерывности текста», понимаемой как «непрерывность потока Божественного бытия».[8] Из плотно насыщенной ткани предметности вырастает удивительная метафорическая образность, как, например, в следующих строчках:

и снег от их шагов скрипел и хрумкал,

как «вафелькой» пасхальною еврей.[9]

Все видимое и слышимое соединяется тонкой паутиной подобий, способной «дуновению единый / открыть узор, переплетенье дней».[10] Ритмы этих подобий созвучны ритмам бытия и времени, как и музыкальным ритмам слов и строк:

бывшее время стало

только моим, ничьим, потеряло форму,

расступилось, треснуло, неизвестно куда пропало,

словно женщина, погибшая по пути к роддому.[11]

В этой паутине переплетаются искусство и любовь, детство и Бог, мифология и Холокост, страны и книги, религии и местечки, тела и города. Тем самым, волна за волной, подготавливается девятый вал поэтического недоумения, обрушивающийся на поэта в его второй книге «снова о готике», которую читатель держит в руках. На передний план здесь выходит тайна рождения поэтической строки, неотделимая от тайны рождения жизни и человеческого бытия, и уже не ясно, пишет ли поэт свои стихи или это они пишут, «жизнь вдыхают» и словно «акварелью рисуют» его самого.[12] В новой книге подлинными героями оказываются буквы, слова, строки и листы поэтической тетради. Усиливается и углубляется философско-антропологическая тематика, и прежде всего мотив поэзии как жертвоприношения во имя того, чтобы «срывались со струны» «слова живого Бога».[13] Пушкинская «святая лира», молчащая «пока не требует поэта к священной жертве Аполлон», превращается в неумолкающую, «звучащую вечную слезу»[14] лиры левитов Иерусалимского храма. Огнем жертвенника горят и поэт, и его строки, увидевшие «наготу свою и свою вину», а значит уже вкусившие плодов древа познания добра и зла и изгнанные, «отлученные», обреченные на «бесконечный труд возвращения» – «одиноки, бессонны, / заброшены и бесстрашны».[15]

Теология или теопоэтика Крайтмана находит своего Бога в «солнечной тени», с поистине хасидским упорством непрерывно шепчущего слова творения, и тем спасающего пастернаковский дольше века длящийся день от грозящей бытию остановки времени.[16] Сквозь многочисленные отсылы к древнегреческой, европейской и христианской мифологии и литературе, прорывается восклицание:

 

как мне вся эта Греция скучна.

как холодны́ эвклидовые рельсы,

которым не сомкнуться.

ерунда.

я знаю время – время отпечаток

нездешней воли на губах влюблённых,

и Бог один, и нет ему названья,

и жизнь сильнее и любви, и смерти…[17]

В этих строчках можно разглядеть старую философскую антиномию Афин и Иерусалима, а также поэтический манифест, который отклоняет как экзистенциальный надрыв, так и головной эстетизм модерна, и который усваивает, но преодолевает столетний опыт декаданса. Бог интимно обретается во взгляде и плечах любимой, в шепоте пришельца, в музыке, в чертах своих созданий, во времени, в шуме моря и в мандельштамовской строке о «море и Гомере».[18] А главное – это «мой Бог»,[19] и потому такой пронзительной горечью и воспоминанием о страшнейшей из еврейских жертв звучит этот диалог на сцене одного из европейских городов:

«ингеле, – говорит Богородица, –

помнишь ли ты наш дом?»

«истинно, истинно, матушка, – говорю Вам, –

финики помню, упадающие к ногам,

помню, средь зимних трав – тонконогий чибис…

что означает, матушка, Нотр-Дам?

как мы здесь с Вами, матушка, очутились?»[20]

Поэзия Семена Крайтмана – это русско-еврейская и русско-израильская литература, что бы эти понятия ни означали. Она живое свидетельство того, что еврейская литература на русском языке не кончилась в сталинских лагерях и в окопах 1940-х, и что русская словесность в Израиле отказывается участвовать в непрекращающихся собственных похоронах. Это, однако, не та «малая» литература, что служит голосом коллектива меньшинства и роет норы в языке, подрывая гегемонию большинства.[21] Это и не эмигрантская литература, ностальгирующая, изобличающая или эскапирующая «в глухой провинции у моря», и не маргинальная бедная родственница в семье израильских литератур.[22] Это, наконец, не та литература, в которой Александр Гольдштейн видел «средиземноморскую ноту»,[23] которая чаяла утешения в поисках новой региональной и экзистенциальной идентичности. Это поэзия освобожденной речи, но освобожденной не от традиции, а от «нищеты историцизма»,[24] от революционной диктатуры социальности в эстетике. Вопреки ожиданиям новомодных теорий она достигает глубочайшего выражения подлинных чувств вдали от эмоциональной идентичности, а также не стыдится интеллектуальных достижений своей культуры, не ищет «причин, / зацепок, подоплёк, попыток оправдаться».[25]

Поэтому не удивительно, что свобода, освобождение места для новой, «свободной и ясной»[26] жизни — «как падение с высоты в новую высоту»[27] — становится одной из главных тем книги. В эту новую реальность, «свободные слова в наш новый мир вплетя», поэт приглашает и читателя: «и так мы заживём, как заживают раны».[28] Свобода у Крайтмана неотделима от любви и гармонии, дочери Афродиты и Ареса, которая заставляет слова сливаться в объятии:

слова приобретали форму губ –

предвечную, единственную форму.

как описать движенье тишины,

преображенье атомов в породу

доселе неизвестную,

где мы…

обнявшись, мы выходим на свободу,

где обретаем силу превозмочь

окрестности, всю эту злую стражу.

где мы иному вручены пейзажу.

как та звезда, что пе́режила ночь.[29]

Возвращение к «предвечным» корням поэзии, когда снова «всходят зёрна царственных мелодий»,[30] и есть путь к свободе. Мышление поэта предельно мифологично, и поэтому предметно-телесно и метафизично одновременно. С одной стороны, оно сродни эмоциональному и эпистемологическому мироощущению еврейской средневековой или даже римской поэзии, некоторые жанры которой упоминаются в книге, а с другой — предвещает новый «рассвет»[31] и пытается завязать разговор уже с завтрашней аудиторией. Насколько это удается поэту, судить читателю…

[1] Крайтман С. снова о готике. С. 36.

[2] Бодрийяр Ж. Совершенное преступление. Заговор искусства / Пер. с франц. А. В. Качалова. М.: Рипол Классик, 2019.

[3] Лиотар Ж.-Ф. Постмодерн в изложении для детей. Письма 1982-1985 / Пер. с франц. А. В. Гараджи. М.: РГГУ, 2008.

[4] Фукуяма Ф. Идентичность. Стремление к признанию и политика неприятия / Пер. с англ. А. Соловьева. М.: Альпина, 2019.

[5] Dickie G. Art and Value. Malden MA, Oxford: Blackwell, 2001.

[6] Крайтман. снова о готике. С. 62

[7] Павлов А. Семён Крайтман. «про сто так» // Зинзивер № 6 (74). 2015. https://magazines.gorky.media/zin/2015/6/semyon-krajtman-pro-sto-tak.html.

[8] Тарн А. Торжество Божественной непрерывности (заметки о поэзии Семена Крайтмана) // Холмы Самарии. http://www.alekstarn.com/krite.html.

[9] Крайтман С. «про сто так». Иерусалим: Библиотека «Иерусалимского журнала», 2015. С. 32.

[10] Там же. С. 35.

[11] Там же. С. 39.

[12] Крайтман. снова о готике. С. 26.

[13] Там же. С. 34.

[14] Там же.

[15] Там же. С. 35.

[16] Там же. С. 46.

[17] Там же. С. 73.

[18] Там же. С. 155.

[19] Там же. С. 49, 50, 155, 170, 203.

[20] Там же. С. 176.

[21] Делез Ж. и Гваттари Ф. Кафка: за малую литературу / Пер. с франц. Я. И. Свирского. М.: Институт общегуманитарных исследований, 2015.

[22] Mendelson–Maoz A. Multiculturalism in Israel: Literary Perspectives. West Lafayette, Indiana: Purdue University Press, 2014.

[23] Бараш А. Была идея русской литературы Израиля // Лехаим. № 8 (208). 2009.

[24] Поппер К. Нищета историцизма. М.: Прогресс, 1993.

[25] Крайтман. снова о готике. С. 66.

[26] Там же. С. 167.

[27] Там же. С. 48.

[28] Там же. С. 66.

[29] Там же. С. 92.

[30] Там же. С. 203.

[31] Там же.

                            

 

                                                           Афанасий Мамедов

О  РОМАНЕ

Я мечтал написать его давно – еще в другую эру, в другой стране, исчезнувшей с карт.

Я писал роман долго. «Долго» – это не значит, изо дня в день. За это время я успел издать книгу повестей и рассказов «Хорошо, что только раз», выходила в толстых журналах и моя малая проза.

Все это время я искал и собирал материал для романа. Находил его в книгах, на сайтах, в семейном архиве… Я советовался с профессиональными историками, специалистами по той эпохе, которую описываю в романе. Однако основой романа, его фундаментом, стали семейные истории, услышанные в детстве от бабушки.

«Пароход Бабелон» – это роман в романе, состоящий из трех временных колец,  у каждого из которых свой русский язык и свой устав, положенный жанру. Так что этот роман можно назвать и историческим, можно – готическим, все элементы «новой готики» в романе присутствуют, включая и замок в имении ясновельможного пана, есть в нем и чудовищная тайна и само чудище, от которого трясет всю страну; не будет  ошибкой назвать роман и семейным.

Кому-то может показаться: «Ну, накрутил!..» Не я!.. Я только по мере сил описал вихри истории, проделки ветра Хазара, которому обязан романом в очередной раз.

Обширной оказывается и география романа – здесь и Москва, и Баку, и Вена… Но начинается «Пароход Бабелон» с Константинополя, превращающегося прямо на глазах у главного героя в Стамбул. События в Стамбуле, убийство британского аристократа и разведчика в гостинице, встреча на Принцевых островах  главного героя – писателя, драматурга, одного из заговорщиков с Красным демоном революции (тов. Троцким), – то самое ядро, вокруг которого раскручивается, раскачивается история. Здесь и Советско-польская война, на которой главной герой – девятнадцатилетний красный командир, и эмигрантские флэшбеки – гурджиевская линия, в романе от назван мастером Джорджем Ивановичем, и линия любовная, уже после возвращения героя в СССР, а затем его побег из Москвы в Баку, и случайная встреча, с моей бабушкой, бабушкой Сарой, и само собою, разумеется, линия предательства, тянущаяся с первых страниц романа по последнюю. (Читатель узнает, кто предал главного героя только в заключительной сцене.)

Вообще в романе рассматривается несколько видов предательства, включая такую его разновидность, как предательство коллективное, за которое по сей день приходиться расплачиваться стране, преемнице той, что исчезла с карт.

Герои романа люди разные, кто-то – плод моего воображения, кто-то вполне реальная фигура, исторический персонаж. Еще вчера об актрисе и кинорежиссере Маргарите Барской мало кто знал, а сегодня о ней выходят книги.

А еще это роман о свойствах памяти: массовой, индивидуальной, интуитивной, случайно-ассоциативной, без которых невозможно воскрешение прошлого.

Несет роман в себе и черты рискованного откровения: некоторые его страницы – о непростых отношениях моего деда с Маргаритой Барской, чья судьба оказалось столь же трагичной, что и судьба моего деда – главного героя романа «Пароход Бабелон».

В какой-то степени мой последний роман связан с двумя предыдущими – «Хазарским ветром» (многосоставным романом) и «Фрау Шрам». Объединяет их точка отсчета. Дом, в котором я родился и жил в Баку до переезда в Москву. Это он, – дом 20/67 по Второй Параллельной оказался вместилищем историй,  среди которых я научился находить свои. Я благодарен ему за многое, в том числе и за то, что он до сих пор их хранит.

 

 Мадина Тлостанова

Писатель, доктор филологических наук, профессор Линчепингского Университета (Швеция) 

О НЕМИНУЕМОЙ ГИБЕЛИ ВАВИЛОНА

Время больших исторических романов прошло, но задача понимания прошлого, работы с памятью, воображения безвозвратно утраченного — как никогда актуальна. Компактный, многоплановый и словно сгущенный «Пароход Бабелон» Афанасия Мамедова — попытка вернуться к недосказанным тайнам прошлого посредством искусства воображения. Роман отталкивается от семейной истории, пáрой пластически точных мазков намечает катастрофические приметы эпохи и приоткрывает перед читателем совершенно другую, незнакомую по учебникам историю с ее забытыми героями и злодеями.

Вложенные один в другой, как китайские шкатулки, обрамленные и обрамляющие рассказы кружат вокруг одних и тех же трагических событий первых послереволюционных десятилетий, воссоздают южно-кавказское и польско-белорусско-литовское пограничье всякий раз с нового ракурса, добавляя одну за другой недостающие детали и предлагая нам разные точки входа в пространство плывущего к неминуемой гибели Вавилона. И окончательно сложить эту мозаику должен сам читатель.

Давид Маркиш

Писатель,  Израиль

                     ВРЕМЯ БУРИ

Верно говорят: поскреби прозу и обнаружишь автора. Автора «Парохода Бабелон» я обнаружил много лет назад, открыв для себя его во многом автобиографический роман «Фрау Шрам». Тогда и оценил качество этой прозы — неспешной, с особым ароматом и колоритностью. Новый роман Афанасия Мамедова «Пароход Бабелон» — по-старому своеобычен, но по-новому несет в себе информационную бурю: время, в котором разворачивается действие романа, все еще оставляет много вопросов. Афанасий Мамедов ориентируется в историческом материале, на базе которого работает, как рыба в воде. Он сам признается, что «Пароход Бабелон» навеян семейными хрониками. И я склонен верить ему: и в этом романе я без труда нахожу автора и снова убеждаюсь – это и делает его прозу настоящей».

 

                                                                                                                        

 

 

ГОРОД  НЕБА

МАША ЛЬЯНОС

ОПЫТ ПРОЧТЕНИЯ ОДНОГО СТИХОТВОРЕНИЯ ИЗ «ГОРОДА НЕБА»

Автор: Капович Катя

Издательство: Эксмо, 2021 г.

Серия: Поэзия – Подарочные издания
Подробнее: https://www.labirint.ru/books/783703/

 

Я в детстве слышала фразу: «лавку можно на него оставить»; почему-то воображала бакалею Чехова-отца. (Поразил рассказ учительницы о тоске мальчика-продавца Антоши в отцовской лавке…)

Такому человеку доверяешь, как самому себе, что бы он ни говорил, сколько бы ни молчал.

Именно таким человеком из своих стихов встаёт Катя Капович, поэт абсолютной подлинности. Я полюбила её стихи сразу и навсегда, хотя у нас с Катей «судьбы разные» биографически, географически. Общее – драгоценный язык, на котором сказано обо всех о нас.

. Николай Гумилёв говорил, что ему всегда тринадцать. Открывая и перечитывая книгу «Город неба», осознала, что в Капович я чувствую друга по племени вечных подростков. И ведь это не раздражающая романтичность, перепады настроения или неровность поведения, а изумление от неизбывной новизны жизни, даже от самой простой повседневности. Это талант в любом возрасте и в любой стране обитания сохранять дар возвращения в Эдем, цитируя слова Бахыта Кенжеева о стихах Капович.

То же качество диктует и ясность изложения, ей свойственно говорение без красивостей, даже иногда с резкостью, которая – простите за тавтологию – наводит вещи на резкость. Дмитрий Быков называет Капович мастером первой руки, истинным поэтом-виртуозом, чья поэзия не нуждается в виртуозности.

Вышесказанное хорошо иллюстрируется следующим стихотворением.

***

маме

Такая жизнь, такая жизнь,

в шесть лет война, в окошке – Азия,

с крахмальной синевой кумыс,

когда глаза закрывши засветло,

голодными ложились спать,

вставали, голода не чувствуя.

«Там тоже счастье было грустное,

пойми!». Да что там понимать.

С какой невероятной ясностью

тебя я вижу молодой,

русоволосой в синеватости

в дверях над белою чертой.

Ты ночью в каменном мешке

среди громыкинского зодчества

белеешь со свечой в руке,

как жизнь над бездной одиночества.

«Такая жизнь, такая жизнь» – дочь начинает разговор с матерью, которую шестилетним ребёнком увезли в эвакуацию в Среднюю Азию. Стих выдержан в тихих тонах, нет ожидаемого восклицательного знака. В первых шести строках просто названы топонимы времени: война, Азия, кумыс, голод; глаза закрывши засветло, голодными ложились спать, вставали, голода не чувствуя. Детские хождения по мукам перечислены через обыденные запятые. Глагольные формы прошедшего времени: ложились, вставали, было. «Вспоминательное время», как сказал один первоклассник.

Слова матери звучат только раз, в конце первой строфы, и они утешительные.

«Там тоже счастье было грустное, пойми!»

Вот знание, достойное единственного в стихотворении восклицательного знака; дочке в наследство передается знание: счастье бывает грустным! Оно бывает разным, не по шаблону. Надо суметь его различить в странном обличье и в тяжелых обстоятельствах.

 И как же важно это материнское «тоже» — значит, сейчас, в день разговора, мать ощущает себя счастливой…

Глаза мои скользят вниз по второй строфе, и возникает тревога. Дурная привычка – сходу прочесть последнюю строку, а там написано «бездна» …

…Интересно, освещена ли кем-то из литературоведов тема употребления существительного «бездна» в русской поэзии ХХ и ХХI века? Безумно любопытно.

Нужно быть очень храбрым поэтом, чтобы в наше время решиться произнести слово «бездна».

В иные века богатыри Державин, Баратынский, Тютчев и иже с ними бесстрашно оперировали этим термином. Ну и Пушкин, само собой, у которого «упоение в бою» зарифмовано с «бездной мрачной на краю». Но посреди нашей унылой действительности кто отважится произнести слово такого масштаба, такой мощи, такого отчаянья да еще таким образом, чтобы бездна преисполнилась светом, осветилась?

«С какой невероятной ясностью тебя я вижу молодой» – вторая строфа. (Но ведь ночью глазами плохо видишь…) Во сне? В памяти? Сердцем?

В синеватых ночных сумерках мать на пороге:

 «В дверях. Над белою чертой.

Ты ночью в каменном мешке

среди громыкинского зодчества

белеешь со свечой в руке,

как жизнь над бездной одиночества.»

Каменный мешок – страшный образ пыточной несвободы, замкнутого мира, ямы Аввакума, казней раскольников. Каменный мешок среди…зодчества создают в исторической ретроспективе картину российского средневековья, башен, теремов, погостов, монастырских келий и укреплений.

Белеет во тьме материнская фигура, свеча в её руке разгоняет мрак. Высвечена бездна.

Мать вызволяет жизнь из ночного морока, спасает на краю бездны, на кромке бытия. Отступает одиночество, возвращается любовь(с).

Глаголов два, оба произносит дочь. В первом лице – вижу; во втором лице – белеешь определяет чувство героини стихотворения к матери. Оба в настоящем времени. Ежесекундно переходящем в будущее.

Это, конечно, только попытку истолкования стихов замечательного поэта, чьё творчество стало мне подарком и утешением, а «Город неба» – настольной книгой.

                                                                                                                  КАТЯ КАПОВИЧ

СТИХИ ИЗ КНИГИ «ГОРОД НЕБА»

 

ПОЕЗДКА

Под председательством труб золотых,
прочих в тот день духовых
я не пошла на работу, взамен
села в автобус один.

Был тот автобус с разбитым стеклом,
шёл он на Иерихон,
рядом монах со своим псалтырём
и две старухи с мешком.

Пыль поднималась, метался сквозняк,
заполдень город возник,
вышли старухи, и вышел монах,
и я прошла мимо них.

И подходил ко мне белый мулла
и говорил мне: «Алла»,
чётки какие-то в руки совал,
денег нечистых не брал.

В лавке одной прикупила еды,
вышла и села у стен
и всё смотрела на эти дворы,
даже не знаю зачем.

И всё смотрела и вдруг поняла —
к небу глаза подняла —
что никогда, никогда, никогда
счастлива так не была.

Свет был какой-то почти неземной,
пыль поднималась светло,
в каждой крупице пыли сухой
кто-то шагал сквозь село.

В дом возвращался убитый солдат,
в жизнь свою, в день-дребедень.
Но подожди, уже трубы гудят:
шапку-бейсболку надень.

Встань и иди, отряхнувши штаны,
мир уже будет иным,
жалости больше и больше вины
будет на свете к живым.

***

В траве они устроили пикник

в безлиственном, расшатанном лесу,

зимою песню спели на двоих

и с ней холодным утром шли к венцу.

И это был как раз такой вот день,

что раздвигает пустоту углом,

как дом, в котором нет еще людей,

но есть уже такое слово – дом.

ХОДАСЕВИЧ

Выживут прекрасные стихи,

мрачные классические строфы,

надо только сдохнуть от тоски

посреди сверкающей Европы.

Чтобы жемчуг принял блеск тугой –

есть рассвета узкая полоска,

по-над Сеной – злая бровь дугой,

и не с кем, ни с кем на свете в доску.

Тогда лет так через пятьдесят

без толку шатающийся призрак

совершит такой же променад,

понимая этой речи призвук.

ПЕРЕПИСКА ИЗ ДВУХ ЗАХОЛУСТИЙ

“Пишет вам Маша, российская школьница

из Подмосковья, шестнадцати лет,

я бы хотела спросить вас про творчество

и как живет за границей поэт”.

Милая Машенька из Подмосковья,

солнце заходит и солнце встает,

жизнь за границей совсем нехеровая,

творчество сильным ключом у нас бьет.

Только заря запылает пожарищем,

пашет наш Фордов конвейер в обгон,

творчество бьет по затылочку гаечным

на восемнадцать рожковым ключом.

Маша, есть в наших широтах традиция

ставить дары золотому тельцу

за нехеровую жизнь за границею

и за еврейскую нашу мацу.

С этой традицией мы поднимаемся

на героический, пламенный труд,

с этой традицией жаримся, паримся,

Лично – кто как, только я уже труп.

Милая Машенька, всё утирается!

За перекуром, за бледным лучом,

жизнь в лучшем виде навек повторяется,

вечность по стеночке вьется плющом.

И вот когда затихают окрестности,

в белую кухню спокойно иду

и про историю русской словесности

лекцию на ночь читаю коту.

Денис Соболев, Через, Геликон Плюс, С.-Петербург 2020

 

Роман Кацман

Размышления о поэзии и времени

Новая книга стихов Дениса Соболева Через (предыдущая, Тропы, вышла в 2017) заставляет вновь задуматься над очень старым и, казалось бы, отвлечённым вопросом о сути поэзии. Однако вопрос этот не только вполне конкретен и актуален, но и соединяет в себе все то наиважнейшее, что составляет суть исторического недоумения, в которое погружено сегодня художественное и философское сознание. Поэзия, пытаясь проплыть между Сциллой и Харибдой традиционного стиха и авангардистского эксперимента, модой и честностью, индивидуальностью и идентичностью, сталкивается с неразрешимыми апориями. За калейдоскопом стилей и мировоззрений скрывается неутомимый поиск источника силы поэтического слова. Современная наука до неузнаваемости изменила наше представление об устройстве мира, и не может быть, чтобы в этом эпическом сломе парадигм не нашлось места для пересмотра сути поэзии. Иногда кажется, что мы все ещё живём в той или иной разновидности модерна — пост, нео или мета.
На деле же модерн со всеми его производными закончился, когда время и пространство превратились из основополагающих структур вселенной в отдельные и необязательные ее
свойства, и на научном небосклоне взошла новая фундаментальная непознаваемая реальность — нелокальность.