София Синицкая

Остап

Остап родился и прожил всю свою жизнь на окраине поселка Кулотино. Его дом стоял неподалеку от развалин стеклозавода, который принадлежал до революции промышленнику Воронину. Остап был известной и уважаемой личностью. Все, кого судьба сводила с Остапом, восхищались его умом, красотой и невероятной физической силой. По поселку ходили легенды о его мужестве, бесстрашии и благородстве. Величественный облик Остапа надолго оставался в памяти. Высокий лоб, проницательный взгляд, длинная борода делали его похожим на ветхозаветного патриарха. Если бы в Кулотино провозгласили монархию, то царем, несомненно, выбрали бы Остапа.

Остап стоял во главе большого семейства. Родня была за ним как за каменной стеной: все знали, что по первому зову он придет на помощь, – наведет порядок, сокрушит любого врага. Когда незаметно подкралась к Остапу старость – злая ведьма с букетом болезней, он изменился: стал раздражительным, нетерпимым, недобрым. Он не выносил, когда ему перечили и чуть что – бросался в драку. Остап не хотел смотреть правде в глаза, не хотел признать себя немощным старцем, которому пора убраться на покой и не командовать в большой семье, где взрослые сыновья давно желают жить своим умом.

Однажды у Остапа разболелся бок – он вздулся и причинял ему сильную боль, увеличивая  злобу на весь свет. Старик не хотел, чтобы его лечили, не хотел, чтобы видели, как он унижен недомоганием. Ранним утром, после бессонной ночи он тихо вышел из дома, дав себе клятву больше туда не возвращаться.

Был июнь, солнце поднималось над Кулотино, обливая потоками золота руины красного кирпича. Некоторые строения стеклозавода еще не рухнули. На фасаде главного здания с полукруглыми окнами были видны фрагменты орнамента, похожего на масонские знаки. Остап задумчиво смотрел на чугунный балкончик, с которого заводские начальники, а порой и сам Воронин обращались к рабочему люду. Старик осторожно пробрался внутрь здания и лег под оконным проемом на каменный пол, согретый солнцем. Так он стал бомжом.

Остапа искали, Остапа нашли и просили, умоляли вернуться домой. Но он – ни в какую. Тогда его оставили в покое, дав ему волю бродяжничать сколько душе угодно, надеясь, что с первыми осенними холодами он все-таки придет обратно.

После недели голодания Остапов бок опал и уже не так болел, как раньше. Старик выбрался из своего романтического убежища и первым делом направился к ларьку, в котором торговала его знакомая, Нина. Нина ахнула, увидев Остапа, – до того он плохо выглядел, и дала ему буханку хлеба. Не испытывая к Нине ни малейшего чувства благодарности, Остап грозно качнул башкой и медленно двинулся дальше, злобно глядя по сторонам. С тех пор он каждый день приходил к ларьку и требовал у Нины хлеба, а подкрепившись, шел бродить по кулотинским улицам, задирая прохожих и ввязываясь в драки с незнакомцами.

Лия Киргетова

СТРАННАЯ  СКАЗКА

 

странную сказку за шторами век мне показали сегодня ночью:
если лечь в снег и смотреть на снег – одна из снежинок меня прикончит.
не сразу, конечно, часа через три тонкого нежного белого злого
небо – снаружи – ближе – внутри – дальше нет никакого слова.
думаю, эти ребята не врут, даже если не знают сами:
можно увидеть её маршрут, можно почуять её касанье.

глупая сказка, наверняка, но чтоб ясней и еще чудесней,
мне показали того ямщика в степи глухой из народной песни.
вижу, как степь начинает тускнеть, тулуп, телега, лежит, поёт,
прямо в снегу и смотрит в снег, долго смотрит и ждет её.
если лечь в снег и смотреть, смотреть, если лечь в снег и смотреть назад  –
можно запомнить её и спеть, можно увидеть её глаза.

странную сказку за шторами век мне показали сегодня ночью
если лечь в снег и смотреть на снег, будет тихо сказочно точно
именно так: прикончит. одна. день – люди – лето – я её вижу:
облако – белый колодец без дна, вот она падает ниже, ниже…

Восемь.

1.

В детстве хватало сил
Вечность крутить юлу.
Шорох её оси
На ледяном полу

Явно шептал: бежим!
Чудо почти сбылось.
Скорость творила жизнь
Вместо цветных полос.

Будто рукой – звезду,
Будто слова – малы.
Но неизбежен стук
Падающей юлы.

2.

Голос – ох, не простынь –
Матери вдалеке.
И тяжелы часы
Батины на руке.

В подъезде кошачий хор,
Обшарпанная стена.
Мальчик вышел во двор,
А во дворе – война.

Маяк, которого не было

                                         Мордехай Файнберштейн

              

                        Рыбак

    На камнях сидел человек в шляпе и рыбачил. Странный человек. И удочка штука не военная. Из-за налётов англичан люди выходят в море с опаской и только с сетями. Нет, это не местный, решили дети из соседней деревни и побежали купаться к старой таможне. Он и не итальянец, уверяла Клаудиа, но эти девчонки всегда думают, что умнее всех.

    Солнце уже далеко за спиной, мужчина оглянулся и спустил штанины, подвёрнутые днём, чтобы солнце ласкало костлявые колени. Из-за мыса показалась лодочка, в ней толстый синьор с трубкой в зубах помахал рыбаку и быстро подплыл к берегу.

  • Добрый вечер, синьор. Надеюсь, не распугал вам рыбу?
  • Здравствуйте. Я собираюсь уходить.

    Толстяк выволок из лодки велосипед, втащил её на берег и перевернул вверх дном.

  • Вы с того маяка?
  • Я смотритель. Много наловили?
  • Разве дело в несчастных рыбках? Моя жена даже не будет её готовить.

    Смотритель подошёл к нему с улыбкой.

  • Конечно. Кого я мог здесь встретить? Только философа. Человека в особом состоянии души. Буддисты медитируют, а немцы ловят рыбу.
  • Я философ только когда надеваю вот эту шляпу. А вы философ по профессии.
  • Вы стали философом, когда решили идти рыбачить.
  • Я просто ищу покоя.
  • Философ и есть ищущий покоя человек.

    Хозяин тирольской шляпы протянул руку:

  • Приятно познакомиться, Генрих Шиллинг.
  • Анджело Карлуччи. Друзья зовут меня Сухарь.
  • Сухарь?
  • Смешно? Я располнел после Эфиопской кампании, а до этого был стройным, женщины любовались моими лодыжками. Прибавил 30 килограмм, прозвище стало ещё забавней.
  • Вы воевали в Африке?
  • Нет. Тогда я был учителем, но каждое утро спрашивал детей: Дети! Чья теперь Эфиопия? Эфиопия наша, синьор учитель! – кричали малыши. Вот были времена…
  • Один учитель становится смотрителем маяка, а другой – дуче нации. Вы фашист?
  • Я не член партии
  • Ничего не значит. Ваша должность имеет отношение к флоту.
  • О да, когда я вижу в небе безнаказанных англичан, моё сердце сжимается от боли, но вот на горизонте итальянские крейсера, и в моей душе звучит марш!

                                    Римлян храбростью живою,

                                    Гвельфов верностью святою…

   Немец отложил удочку и подхватил:

                                    Данте светлою мечтою

                                    Вновь наполнены сердца!*

  • Браво, синьор! Я уже начал считать итальянцев нытиками. Ваша беда — сантименты с евреями. Этот ваш генерал Роатта нагло отговорил Муссолини выслать евреев из Греции в Польшу. Похоже на предательство.

   Сухарь понимающе кивал. Возникла пауза. Вода гладкая-гладкая, поплавок замер, превратившись в маленький маячок, сообщавший рыбам  об опасности. Анджело выбил трубку.

  • Вы ведь в отпуске, герр Шиллинг? И женаты на синьоре Галлизи из нашей деревни.
  • Какая осведомлённость!
  • В наших краях новости висят в воздухе.
  • Интересно. Скажите, Анджело, а нельзя ли взглянуть на ваш маяк?
  • Вполне. Можем встретиться здесь завтра, в это же время.

   Карлуччи взобрался на велосипед и двинулся в гору. Подъём давался тяжело, он взмок и вскоре пошёл пешком. На холме остановился и посмотрел на бухту. У старой таможни ныряли дети. Немца не было видно, но он существовал там, за деревьями. Как она могла выйти замуж за эсэсовца? Он совсем расстроился.