Ярче

—Чувствуешь, как весной пахнет?
За ночь двор занесло снегом, а утром сугробы превратились в коричневое месиво. Нужно было позавтракать, а для этого выйти за хлебом, проделав длинный, опасный путь в соседний двор. Десятилетний сын предлагал сходить самостоятельно, но я боялась, что, по прибытии, хлеб превратится в пончики. Наш спор о вреде хлебобулочных изделий затянулся. К вечеру, мы выдвинулись вместе, но тормознули у дома— вдохнуть аромат улицы.

—Даааа…—мечтательно протянул ребенок, стянув под нос медицинскую маску, теряя равновесие и падая в грязь. Цепляться в грязи было не за что, поэтому я полетела вслед за ним. Из черной лужи мир казался ещё свежее. Мы выползли на свет, отряхнулись и пошли в темноту.
—В темноте пахнет зимой!—заметил сын и, на всякий случай, остановился. Я резко шагнула в сторону и осмотрела периметр. На углу, в тусклом свете нервного светофора полоскался человек. Мы присмотрелись и узнали соседа. Это был мужчина средних лет из квартиры сверху, из квартиры снизу, из соседнего подъезда, из дома напротив. Это был вездесущий, среднестатистический, клонированный сосед, всегда поддатый и ласковый, в черной куртке и черной шапке, по вечерам обладающий повышенной парусностью. Его сносило собственным перегаром к самому краю дороги. Медицинской маски на нем не было.

Мы с ребенком переглянулись.
—Я не хочу его трогать—заныл сын— Пусть падает мимо нас!
—Он сейчас под машину попадет. Тебе его не жалко?
—Он без маски! Ему самому себя не жалко!
Сосед тем временем доплел до указателя, закрутился вокруг него спиралью и осел в мокрый снег.
—У него нет костей, я тебе давно говорил! Или он резиновый!

Из курса жизненного опыта общей реанимации СКЛИФа я помнила, что пьяные не только хорошо гнутся, но и с трудом ломаются. Падая с пятого этажа, бухарик может не покалечится, и, даже не получит отек мозга. Весь секрет в том, что в расслабленном состоянии кости не такие хрупкие, как в напряженном, а сосуды пьющего не поддаются тяжелому отеку, поскольку во многих местах закупорены.

Повредить мозг алкоголика так же трудно, как и найти.

Но вслух говорить я этого не стала. Раскрывать военные тайны подрастающему сыну не было никакого педагогического смысла.

Какое-то время мы с ребенком отстоялись в темноте, оценивая суммарную грузоподъемность. Данные не сходились. Сын настаивал на невмешательстве:

—А, если он заразный? Давай позвоним в полицию или в Скорую?
—И они приедут послезавтра, если вообще приедут.
—А в психиатрическую? Есть же такая?
—Тогда они увезут большую часть нашего района.

Сосед, все это время безрезультатно пытавшийся подняться, горячо обнял столбик и уронил голову. Через минуту послышался храп. С чистой совестью опытных следопытов мы пошли в магазин.

ПРОРОКИ И ГЛУПЦЫ

  

Моя бабушка, да будет благословенна память о ней, когда-то говаривала, глядя на меня: «А шейнер понем, а лихтикер понем, кейнайнорэ»[1]. Позднее она говаривала так, глядя на моих сыновей. Моя покойная мама была учительницей русского языка в средней школе. Она предпочитала говорить по-русски. Но, говоря обо мне, а потом – о моих сыновьях, он добавляла: «невроку». Настоящие украинцы говорят «нивроку», но моя мама, учившаяся в украинской школе, тем не менее, говорила «невроку». В детстве я думал, что «невроку» это по-русски, хотя настоящие русские такого слова не знали.

 Но это еще ладно. Мало ли что думают дети о всяких словах и языках, особенно те дети, которые растут со смесью трех языков в голове. Вот, например, моя младшая. Она когда-то вообще не знала, как называются языки, на которых мы разговариваем. Она думал, что есть язык «как дома», то есть русский, есть «как в садике», то есть иврит, и «язык, который я знаю не весь», то есть идиш. Все остальные языки она называла «дурацкими» – английский, арабский, греческий и т.д.

 Я в таком возрасте не знал, что у евреев есть еще какой-то язык, кроме идиша. Не говоря уже о том, чтобы понимать смысл бабушкиного словечка «айнорэ» – «дурной глаз», а без дурного глаза то, что произошло с нами, не могло бы произойти. Или все-таки могло, и все эти граффити на стенах, все этих лозунги на демонстрациях, общий смысл которых может быть сведен к одному пожеланию: «Поселенцы, чтоб вы провалились!», были не дурным глазом, а просто болтовней?

 В то утро – теперь так говорят все – «а-бокера-у» – «то утро» – я встал, как обычно, в половине шестого, чтобы идти, точнее – ехать на работу. Электричества не было. – «Ладно, бывает, — подумал я, — Особенно в наших местах». Я умылся – вода, слава Богу, была, мы получаем воду из скважины рядом с Ткоа, наспех перекусил и сел в машину. Было немного странно, что, когда я включил радио, мне не удалось найти свою любимую радиостанцию «Решет бет», но и это – ладно. Бывает, особенно в наших местах…

 То, что было не ладно, и чего раньше, насколько мне известно, не случалось даже в наших местах, началось в пятистах метрах от ворот поселения. Нет, шоссе было в порядке, но деревня исчезла. Я автоматически гнал машину, пытаясь осмыслить, что я вижу: беспорядочно разбросанных по горам и холмам арабских домов не было. Точнее что-то было, но очень мало и странно. И довольно далеко от шоссе.

 «Что это такое? – лихорадочно пытался сообразить я, — Как у Стены плача во время Шестидневной войны, когда за одну ночь снесли весь квартал Муграби и устроили на его месте площадь?»

 На перекрестке рядом с Иродионом стоял армейский джип. Солдаты не задержали меня, и я ничего у них не спросил. Примерно через километр после перекрестка шоссе идет под гору, и вдалеке, как обычно, стали видны иерусалимские кварталы – Ар-Хома, а еще дальше – Гило. Вдоль шоссе было пустынно. Только с перекрестка Бейт-Сахур я разглядел слева какую-то густо застроенную территорию, но она была довольно далеко. Одно из далеких зданий явно было какой-то церковью.

 Перед блокпостом меня остановили. Не солдаты, а довольно длинная очередь из автомобилей. Очередь почти не двигалась. Время от времени по встречной полосе проносились отдельные автомобили, ехавшие из Иерусалима, или, может быть, от блокпоста. Найти «Решет бет» мне все еще не удавалось. Вообще из приемника доносился лишь треск помех. Стоя в очереди, я продолжал искать. Время от времени прорывались отдельные слова и отрывки фраз по-английски и по-арабски. На иврите я ничего не нашел, и по-английски мне тоже не удавалось толком поймать ни одной радиостанции.

 Я вышел из машины. В очереди стояли исключительно машины с израильскими номерами. Неподалеку от меня собрались и что-то бурно обсуждали несколько водителей. Я, конечно, подошел к ним: «Шалом, Что случилось? Теракт?» Один из водителей повернулся ко мне. Его лицо было немного знакомым. «Кажется, он из Ткоа…» – подумал я. «Включи радио, — сказал он, — «Галей ЦАХАЛ» работает. Только «Галей ЦАХАЛ»». Водитель, машина которого стояла совсем рядом, включил радио погромче. И тогда я узнал…

***

[1]Красивое лицо, светлое лицо, не сглазить бы (идиш).