Катя Капович

 

Когда сирена за окном завыла…

Судный день 1973 года

В начале жизни школу помню я,
такой момент учения, вернее:
учительница с самого утра
сказала: «Пусть к доске пойдут евреи!».

Стоял октябрь, отбрасывая тень
на школьный двор с бетонною площадкой.
Стоял на свете детский Судный день,
в нём было шестерым мальцам не сладко.

Учительница, чёрт бы её взял,
в тот день речами, полными металла,
крушила сионистов наповал
и на врагов отчизны намекала.

Ну разве был врагом Аркаша Грин,
из класса самый лучший математик?
И Рая Коган – в чём виновна, блин,
была она? Коса и белый бантик…

Скажи мне, Боже, ну, с какой балды
все соученики в огромной массе
в то утро как набрали в рот воды,
пока мы у доски стояли в классе?

Или вот так: вернуть тот день и вновь
восстановить подробные детали,
спросить всех остальных учеников:
«Зачем вы с нами у доски не встали?»

***
Меня таскал в свой кабинет
член партии и друг народа:
«Чего коптишь ты белый свет
и потребляешь кислорода?»
В стране трагических крамол
не затаить бы нам обиду!
Ругай меня, мой комсомол,
храни меня, звезда Давида!
Подобная любой балде,
я занимала чье-то место,
где и бурчанье в животе
могли бы объявить протестом.
Безвинен, в сущности, парторг,
строчивший на меня доносы,
и лучше выдумать не мог,
чем эти веские вопросы.

***
Изучали язык, намечали маршрут
в те края, где у предков был строгий кашрут
и горели субботние свечи,
поднимал нас утрами отравленный гимн,
но маячил нагорный Иерусалим –
наизусть география встречи.

Продолжались проклятые будни в стране,
битвы за урожай, маршировки в окне,
комсомольские пляски в Колонном,
ожиданье ареста, ментов в галифе,
с деловым разговором о пятой графе
аккуратных гэбистов со шмоном.

В год, когда рассосалась тревожная мгла,
я на Ближний Восток направленье взяла,
поезд на Бухарест, ветра корчи.
Я была лишь одной из тех призрачных тел,
заполнявших в таможенных скобках пробел
среди граждан сгущавшейся ночи.

Впору на небе высечь ночной перелёт:
из египетской тьмы возвращался народ,
чтоб спуститься на землю пророков,
ибо сказано было: домой возвращу,
из галутного семени род возращу
ради жизни грядущих потомков.

60(28)

Израильский литературный журнал

АРТИКЛЬ

№ 28

 

Тель-Авив

2023

СОДЕРЖАНИЕ

ПРОЗА

 

Анна Михалевская. Проситель

Нелли Воскобойник. Четыре с половиной процента

Рита Грузман. Поэма о молоке

Тамара Нестеренко. Совсем другой роман

Велвл Чернин. Хазарин

Ефим Шуман. Шаргород

Михаил Гаузнер. На мой век дураков хватит

Аль Затуранский. Сорок пять минут одиночества

Марк Котлярский. Страсти роковые

Нурлан Токсанов. Домашний рай

Мехти Али. История о доблестном Ровшане и правдивой Сиддике

Яков Шехтер. Сердце Европы

Михаил Юдсон. Остатки

ИЗРАИЛЬСКАЯ ЛИТЕРАТУРА НА ИВРИТЕ СЕГОДНЯ

Эфраим Кишон. Русские идут

Яаков Шабтай. Итог

 

ПОЭЗИЯ

Катя Капович. Когда сирена за окном завыла

Дина Березовская. Осенний подшёрсток

Дина Меерсон. Косолапое время

Бахыт Кенжеев. Головой об стену

Игорь Иртеньев. Картинка мира

Михаил Сипер. Эра озверения

Леонид Линник. Несколько стихотворений

Владимир Гамеров. Жить с любовью

Максим Д.Шраер. Моя вязаная кипа

Семён Гринберг. Всё было и взаправду, и случайно

Настя Запоева. Огонёк памяти

Олег Фельдман. Памяти чужих слов

Евгений Богорад. Ключ единственный

Борис Суслович. Дрожь и вина

Игорь Губерман. По мере угасания либидо

 

НОН-ФИКШН

Нисан Мишъал. Встречи с Моше Даяном

Александр Крюков. Недолгое эхо взрыва на бульваре  Ротшильд

Михаил Черейский.  «В Бабруйск!»

Давид Шехтер. Кино и Щаранский

ХРОНИКА ТЕКУЩИХ СОБЫТИЙ

В ИЗРАИЛЬСКОЙ ЛИТЕРАТУРЕ НА РУССКОМ ЯЗЫКЕ

Роман Кацман. Стоболь

Осип Ксанин. Приключения «Нового Хронографа»

БОНУС ТРЕК

Ася Анистратенко. Хищник

На титульной странице:  “Хищник”  к стихотворению Аси Анистратенко.

Игорь Иртеньев

 

Картинка мира

 

***
Почему-то иностранцы,
Почему – не знаю сам,
В большинстве своем засранцы –
Сразу видно по глазам.
То ли дело россияне –
Там у всех из глаз сиянье.

***
Каин Авеля убил.
Чем был тот ему не мил,
Я не понял, честно говоря,
Что он с ним не поделил?
Чем уж так брат насолил?
Но, считаю, по любому – зря.

С той поры-то и пошло
По земле библейской зло,
Да и сам наш мир пошёл ко дну.
Жизнь была б куда милей
Если б просто пиздюлей,
Он тогда навешал братану.

Он, возможно, был бы рад
Отмотать бы всё назад
И начать всё с чистого листа,
Но былого не вернуть,
Остаётся лишь вздохнуть,
Да махнуть всем с горя по полста.

***
Эй, шма сюда, Израиля сыны,
Вот как, считаю, поступить нам надо –
Давайте общую построим баррикаду
И все с одной там встанем стороны.

Пора ломать замшелые клише,
Конфессия любая – дело вкуса.
Одним Моше, допустим, по душе,
Другие тащатся от Иисуса.

Допустим, я кошерного не ем,
А ты, к примеру говоря, трефного,
Да хрен бы с ним, там места хватит всем,
Лишь только бы хватило всем съестного.

И пусть возляжет с гойкой харедим,
А что там дальше будет – поглядим.

***
Пётр Первый, как известно, по матери был еврей,
И было у него пять дочерей.
А у каждой дочери,
В свою очередь,
По семь мужей,
Один другого хужей,
Да у каждого ещё и бабка еврейка.
Ну, доложу вам, семейка!

***
Спят мёртвым сном вершины горные,
Но не берет меня снотворное,
И маюсь до утра без сна я,
И, как заклятый, вспоминаю

Те нулевые, гулевые,
Веселые, притыловые,
Где вольный дух ещё не вытравлен,
И курс покудова не выправлен,

Где связи с миром не оборваны,
Езжай, лети в любую сторону,
И с блоком НАТО отношения
Столь далеки от ухудшения.

А это я, ещё не старый,
И больше скажем – бравый малый,
Вдоль по Никитскому бульвару
Иду в обнимку с Боссарт Аллой.

Уже не в статусе любовника –
Законно избранного мужа,
Душой в районе сороковника,
Пусть и полтинника снаружи.

И долг за дачу неоплаченный,
Ещё заснуть мне не мешает,
И этот, как баллон, накачанный –
Не всё пока ещё решает.

И молодёжь кругом патлатая
По клубам беззаботно скачет.
…А те двадцатые, проклятые
Лишь впереди пока маячат.

Велвл Чернин

Хазарин

 

 

Моя лавка – лучшая лавка в Рамле. Спросите кого хотите на базаре. Все вам скажут, что лучшая лавка – это лавка хазарина. То, что можно купить у меня, вы нигде не купите. Недаром ко мне приезжают со всей Эрец-Исраэль. Приезжают мусульмане, и христиане, и самаритяне, и, конечно, евреи – раввинисты и караимы.

Все мои покупатели богаты. Товар у меня дорогой, очень дорогой. В отличие от других купцов, я беру плату монетами неохотно. В монеты добавляют слишком много меди к золоту и серебру. Я люблю чистое золото, чистое серебро и драгоценные камни – алмазы, рубины, сапфиры и изумруды, и большие жемчужины тоже. Так надёжнее.

У входа в мою лавку разложен мой самый дешёвый товар – украшения, посуда, ткани, сладости, благовония и тому подобное. Самый дешёвый мой товар тоже дорог, потому что такого товара не найти во всей Рамле, во всей Эрец-Исраэль и, говоря по правде, во всем мире в эту эпоху.

Моя лавка открылась в 4630 году, то есть в 970 году по летоисчислению христиан. Это произошло через год после того, как русы захватили Итиль, столицу Хазарского царства, а Египет был завоёван войском фатимидов под командованием Палтиэля га-Нагида. Нельзя сказать, что я открыл эту лавку. Она сама открылась, как пещера, а я лишь нашёл её и превратил в свою лавку.

В глубине лавки есть невидимый силовой экран, не пропускающий никого из Х столетия. Экран я прикрыл простой занавесью, которую не задвигаю до конца. С одной стороны, это даёт покупателям знак, что не следует заходить дальше, а с другой – позволяет им увидеть, что у меня можно купить и оружие.

Да, я продаю оружие – не огнестрельное, Боже упаси, только холодное оружие и доспехи. Особенно охотно у меня раскупают японские син-гунто[1], казачьи шашки, парадные кортики ВМФ России и Украины, монгольские рекурсивные луки и стрелы к ним. Продаю я и металлические спортивные копья, всяческие топоры и ножи. Всё это у меня лучше, чем в других лавках. Однако надо признать, что и в них можно найти вполне приличные мечи, копья, луки, топоры и ножи. Не из-за этого оружия моя лавка слывёт лучшей лавкой в Рамле и даже во всей Эрец-Исраэль, а из-за доспехов. Только у меня можно заказать и купить большие и в то же время лёгкие прозрачные щиты; лёгкие и крепкие шлемы, защищающие всю голову, включая лицо, благодаря прозрачному забралу; лёгкие доспехи, защищающие не только от стрел и камней, но и от мечей и копий. Они доступны лишь самым богатым покупателям. Добывать их на складах полиции и армии в мою эпоху совсем не просто. Кое-что из таких доспехов можно достать в спортивных магазинах, там, где продают снаряжение для хоккея и американского футбола, но это, конечно, не то.

На базаре в Рамле можно встретить купцов из далёких стран – из аль-Андалуса, из Магриба, с Сицилии, с греческих островов, из Персии. Но я, без сомнения, самый экзотичный из них. Арабским, который служит основным языком для мусульман, самаритян и евреев, я владею очень слабо. Греческого, который сохранился у части местных христиан, и которым владеют купцы с Сицилии и греческих островов, я не знаю совсем. Я немного знаю латынь, но здесь это помогает мало. Я свободно говорю на святом языке. Это помогает мне в контактах с местными евреями и самаритянами, хотя их произношение звучит для меня очень странно, а нередко даже мешает пониманию.

Каждый в Рамле знает, что я придерживаюсь еврейской веры – ведь я прикрепил на входе в мою лавку мезузу. На футляре мезузы написано большими буквами – «Шадай», то есть «Шомер Длатот Йисраэль»[2]. Моя лавка закрыта по субботам и еврейским праздникам. Поэтому я всем говорю, что я хазарин. Это объясняет всё – и экзотические товары, и невиданные чары, не пропускающие чужаков вглубь моей лавки, и мезузу у её входа, и моё странное произношение на святом языке, и моё слабое знание арабского. Все слыхали о Хазарском царстве, но никто толком не знает, что там происходит. И так оно и повелось. Я Серхан аль-Кузар, Волк-хазарин. Там меня называет и эмир Шама – Менаше бен Авраам аль-Казаз.

Этот еврей, правящий Шамом, то есть Эрец-Исраэль и куском Сирии от имени фатимидского халифа, нередко приходит ко мне. Я не люблю удаляться от своей лавки. Несмотря на то, что я никуда не хожу без вооруженных, очень хорошо оплачиваемых и потому целиком преданных мне стражников, невозможно быть уверенным, что я вернусь в свою лавку. А ведь она для меня единственный путь в XXI век.

Для эмира Менаше я, естественно, делаю исключение. Когда он зовёт меня, я прихожу в его дворец. Я прихожу, конечно, не с пустыми руками, а с богатыми подарками, достойными величия эмира. Я приношу ему в подарок всё самое лучшее из того, что можно принести из моей эпохи в его. Однажды я подарил ему великолепное издание ТАНАХа. В Х столетии, когда книгопечатание еще не изобретено, это, несомненно, буквально царский подарок. Эмир долго дивился чудесному мастерству хазарский писарей. Он сразу же послал за своим старшим сыном Адаей, чтобы и тот увидел эту книгу и восхитился бы чудесным мастерством и умением…

Однако время от времени эмир появляется собственной персоной у входа в мою лавку, и я встречаю его благословением Господу, “который уделил из славы Своей трепещущим перед Ним”. Однажды эмир Менаше ответил мне на это благословение печальной улыбкой и сказал:

– Вдумываясь в суть, я опасаюсь, что это напрасное благословение. Я не достоин его. Ведь я всего лишь эмир, назначенный халифом, который воистину достоин благословения Господу, “который уделил из славы Своей смертному”, а благословения Господу, “который уделил из славы Своей трепещущим перед Ним”, достоин лишь еврейский царь, который выполняет волю Бога Израиля на благо народу Его.

Я, конечно, тут же начал уверять эмира, что он достоин этого благословения, ибо именно он правит Святой Землёй на благо народу, пребывающему в Сионе, как ни один еврейский властитель до него в течение более семисот лет, со дней рабби Иегуды га-Наси.

Эмир Менаше принял мою лесть вежливой улыбкой. Открытая лесть – нормальная вещь в Х столетии. Но я почувствовал, что он не притворяется, а действительно всерьёз размышляет над тем, достоин ли он этого благословения, действительно ли он выполняет волю Бога Израиля на благо народу Его.

Я понимаю его очень хорошо, намного лучше, чем он себе представляет. Он первый еврей на протяжении почти девяти столетий, который правит страной своего народа. Это редкостное стечение обстоятельств, а не логическое следствие постоянного развития истории, которое вытягивает землю из-под ног народа Израиля.

[1] Армейские мечи Второй мировой войны.

[2] Страж дверей Израиля.

Бахыт Кенжеев

 

Головой об стену

 

***

шум ночного дождя отлетая паром от губ

мгновенно слабеет не докричишься на данную тему

оттого и подавлен вступивший в клуб

бьющихся головой об стену

 

точно ребятки точно именно что горох

о ту самую стенку возле которой щёки белее мела

где типа любви и правды лермонтовский пророк

провозглашал а публика не жалела

 

и не желала кидалась булыжниками смеясь

у неё свой интерес свои заморочки

дорожающие окорочка СВО на улицах грязь

стильное платье на выпускной для дочки

 

***

простоволосая пророчица кричит юродствуя «ату»

ей тоже вечной жизни хочется а не ухода в темноту

 

валяй красавица выхватывай врага что карпа крокодил

избыток славы геростратовой ночным витиям не вредил

 

ни в древности когда искусствами и златом тешилась война

ни в нынешние захолустные плутониевые времена

 

***

оправданный за недостатком улик

свинца или соли

апрель обнимающий солнечный блик

выходит на волю

 

ныряет подтянут и рыжебород

с неправдою в ссоре

в разверстую пропасть тюремных ворот

как в чёрное море

 

счастливец мой редкий не плачь не болей

могли б и повесить

а так полагается восемь рублей

а может, и десять

блажен пострадавший за честь без вины

которому в миске

вернули работу рубаху штаны

и место прописки

 

***

Давно уже не бог, не царь и не герой,

От судорог в ногах я пробуждаюсь рано

И открываю день нехитрою игрой,

Гоняя шарики цветные по экрану.

 

Купель иных забот, вселенная простых

страстей! Кто мается в окопах, кто – в оковах,

а я, блаженствуя, скукожился, притих,

вдыхая сладкий дым веселий подростковых.

 

Теперь мои друзья – русалка, леший, гном,

Да стопка крепкого. Машинку закрываю

И погружаюсь в сон, покуда за окном,

Смеясь, маячит ночь молочно-восковая.

 

***

у столба собачка мочится

лапку заднюю задрав

до чего ж сказать мне хочется

ей приветственное «ав»

 

не мечись бесповоротная

тварь в холере ли в войне

словно мелкое животное

беспризорное вполне

 

даже самый горький пьяница

принимаючи на грудь

шепелявит устаканится

обойдётся как-нибудь

 

до свиданья мироздание

сколько можно спать тайком

в потном зале ожидания

под «Варяга» с «Ермаком»

 

 

 

Эфраим Кишон

 

Русские идут!

 

 

– Уважаемый господин, я хочу быть первым, кто от имени правительства и его учреждений сообщит вам радостную новость: Горбачёв сдался!

– Свободный выезд евреев из России?

– Да, под предлогом воссоединения семей. Двадцать тысяч людей каждый месяц, начиная с после обеда в четверг. Они будут прибывать прямым рейсом из Москвы. Никакой промежуточной посадки, никакого статуса беженцев в США, никакого отсева по дороге, никаких проблем – они прибывают!

– Вот это новость! Можно мне поцеловать вас, друг мой?

– Разумеется.

– Наконец-то мы дождались… Но это точно?

– Что за вопрос?! Первые две тысячи уже прибыли сегодня утром в Лод и дожидаются исхода субботы. Остальные – в дороге.

– Пусть все приезжают. Неважно как, неважно когда, неважно зачем, лишь бы приехали. Все!

– Ура!

– Я всегда ждал этого, друг мой. Подписывал все петиции не глядя. “Отпусти народ мой!”

– Господин из России?

– Нет, я только сочувствующий. Какие это люди! Большие, здоровые, умеют выпить и закусить, радуются жизни!

– Да, они замечательные.

– А как они танцуют, поют целый день. И главное: в каждой семье два-три ребёнка.

– Точно.

– А какие они старательные, господин мой, какие дисциплинированные. Слава Богу, что они выросли при коммунистическом режиме. Для них привычно вставать спозаранку и сразу за работу. Эти евреи – сила! Просто спасение для нашей страны; говорю вам, это просто чудо. Они изменят карту нашего региона, оздоровят экономику, поднимут наш моральный дух, в общем – даже трудно предсказать их влияние на ход истории человечества.

– Три миллиона!

– Вы молодцы, наши руководители, слава правительству национального единства.

– Большое спасибо.

– Продолжайте в том же духе! Моё горячее благословение тысячам новых олим.

– Вы сможете передать его им лично.

– К сожалению, я уже поставил автомобиль в гараж…

– Не нужно никуда ехать, они идут к вам.

– Кто идёт?

– Русские идут.

– К кому?

– К вам. Ну, не три миллиона, разумеется, всего одна семья.

– У меня там нет родственников.

– Не важно. В эти дни каждая израильская семья должна принять одну семью из России. Вообще-то, я и пришёл, чтобы сообщить вам это.

– Это обязательно?

– Пока только по желанию.

– Так что значит “сообщить”?! Попросите меня…

– Мне показалось, что господин так рад…

– Конечно, рад. Я всегда был за советских евреев, даже когда ещё всякие пройдохи ехали в Америку. Меня не нужно учить! Дверь моей квартиры всегда будет широко открыта для могучего потока наших братьев из СССР; а как же иначе?

(Раздаются звуки пианино).

– Ого…

– Это Двора упражняется.

– Простите?

– Сейчас я вам объясню. Единственное свободное место в нашей квартире – это комната для гостей, но как раз там стоит пианино. Моя дочь дважды в неделю берёт частные уроки у госпожи Пресбургер, которая преподаёт также в консерватории. Мы два года ждали, пока она согласится взять нашу дочку в качестве ученицы. Поэтому сейчас я не могу отменить всё это…

– А что, нельзя ли передвинуть пианино в другое место?

– Я думал об этом. Но куда? В гостиной стоит большой буфет. А потом, вы пробовали двигать пианино – это вам не шутка…