58(26)

Когда дышать все тяжелее,
когда банкует боль в висках,
рассказ сидевшего еврея
я вспоминаю. Отыскав
давно затёршееся фото,
смотрю как в зеркало —
теперь
его и Господа работа
видна. К тому же мне апрель
вот-вот напомнит о рожденьи
и тошнотворном бытие…
Прочту ему стихотворенья,
что он читал когда-то мне!
Опять спрошу его совета,
а он закурит «Беломор»,
и даст на всё свои ответы,
как добрый дядька-Черномор.
Как он не сгнил тогда в ГУЛАГе,
как вскоре стал моим отцом,
что ложь — не песни об отваге,
а притворяться мудрецом.
Он просто жил,
и там, и после,
жил, чтоб однажды мне сказать:
— Сынок, давай скорее в гости,
я так хочу тебя обнять.
А я всё ехал, не доехал,
скорей бежал, не добежал,
и плащ давно уже в прорехах,
и затупился мой кинжал.
И я смотрю назад, дурея,
что не дослушал, не обнял
его — сидевшего еврея,
себя — не понял, разменял…
***

Всё тяжелее раздышаться,
всё громче слышен волчий вой,
всё чаще споришь сам с собой,
надеясь в разуме остаться.

Карикатурность бытия
уже давно зашла за грани,
и только краешек сознанья,
как раньше, узнает себя…

А в перерывах немоты,
когда от звона ломит уши,
чёрт выворачивает души,
увидев, что они пусты.

Стоят нейронные часы,
и дело близится к развязке —
мы все, устав, сжигаем в тряске
неразведённые мосты.

***

Кто знает — что нам можно, что нельзя?
В погоне за собой бежим по кругу,
сбивая и уродуя друг друга.
Потом опять бежим,
но от себя.

Бог создал удивительных людей,
уже в начале плюнувших в него же…
Так и пошло — мы обдираем кожу,
чтоб доказать, кто хуже, кто глупей.

Что можно, что нельзя — границы стёрты,
как мел со школьной крашеной доски.
Мы, разрубая прошлое в куски,
плюем на всех и посылаем к чёрту!

Кто ж правит бал в обличье сатаны?
Не успевая низко бить поклоны,
идут в небытие опять колонны…
Кто правит бал? Конечно, только мы!

Ирина Морозовская

«Два динозавра пьют за то, что недовымерли»

Песни Ильи Винника как яркие заплаты на лохмотьях мироздания

Что можно слушать в грозу, эффектно совмещающую громыхание Зевесовых перунов с воем сирены воздушной тревоги, разрывами ПВО, удачно встретившего беспилотники-«шахеды» и ракеты? Чем разбавить этот ужасающий (во всех отношениях) ансамбль? Разбивается вдребезги гармония классической музыки, оперные голоса наружное сопровождение глушит. А вот песни Ильи Винника впору, в самый раз пришлись.

Илью знаю так давно, что боюсь считать и писать про это. Получатся числа, о которых записные остряки немедленно сообщают «Столько не живут». Для внутреннего употребления: это был год, когда Илья демобилизовался из рядов советской армии, (так и не рискнула спросить, не удалось откосить или не пытался, гремучий коктейль «слабоумие и отвага» во всех нас в те годы не просто гремел, как нынешняя гроза, а играл те ещё шуточки). Илья сразу принёс в атмосферу «Чайханы» наших слётов воздушные шары веселящего газа — рядом всем делалось легко и газообразно, а уж какая анестезия от окружающей реальности наступала — любо-дорого вспомнить. Это бесценное качество Илье не удалось ни выменять, ни загнать, ни ещё как-то растратить — оно с ним и осталось по сей день.

Не могу объяснить — а маленькие чудеса так же необъяснимы, как большие, да и как их определишь — калибр чудес? (это только в «Калибрах» он нам известен). Но само это ощущение чуда, а потом его предвкушение при каждой встрече — играет разными красками и оттенками, клубится подсвеченным туманом. Тут уж неважно, поёт в это время Илья или рассказывает: всё, что происходит на его выступлениях — разноцветные кристаллики этой друзы, разбрасывающей гранями весёлые разноцветные искры. Больше всего ощущение похоже на кружащийся зеркальный шар, там по волне моей памяти, под ветрами перемен, происходящих прямо сейчас, чувствуешь, что тебя ждут большие приключения. И обнаруживаешь себя прямо в эпицентре. Понимая, что и Илья тут недалеко, в Киеве, и их точно так же обстреливают, попеременно с Одессой и другими городами. Теперь мы — те самые динозавры, что недовымерли и не имеют ни малейшего желания вымирать именно сейчас. А совсем наоборот — со всею динозаврскою массой и мощью, добытыми за десятилетия, настроены выжить и встретить ещё одну Перемогу.

Кстати, у Ильи есть любимая моя песня, победная — по воспоминаниям его деда. Каждое слово в ней теперь о прошлом — и о будущем. Нашем будущем, хотя нам куда больше, чем было его деду при окончании той войны. Нас дождалась своя. И чтоб не просто выжить, не просто продержаться — нужно употреблять внутрь себя не только коньяк, вискарь, вина, ликёры и прочее спиртное, а и песни. Лёгкие, весёлые, озорные, мужественные и лиричные — как ни «стебает» сам Илья лирическую подкладку всех своих песенных менестрельих одёжек. Стоит добавить где-нибудь, — ну, пусть это будет здесь, — что Илья закончил сначала эстрадно-цирковое училище, а потом и Киевский театральный институт имени Карпенка-Карого. На вопрос, чему его там научили — хочется заорать :»Всему!» — потому что полное ощущение, что умеет он всё — и в том жанре, о котором я сейчас пишу, и во всех смежных. С выходами на сцену и без них, где б ни оказался и кто б ни был рядом. Поэтому вот это, что делает Илья, особенно нужно здесь и сейчас. Да и в будущем пригодится, никаких сомнений.

Слушать его выступления и концерты непременно стоит целиком. Ладно, прерываясь, чтоб отсмеяться, налить себе ещё рюмочку или бокал, закусить это. Ведь если пить и закусывать под песню — непременно подавишься от смеха. «И птеродактиль нам крылом с небес помашет», — всяко лучше, чем дрон-беспилотник. А я жду и дождусь новых Илюхиных песен, новых встреч с ним. И для начала крепко-крепко его обниму. А потом выпьем — мы ж тоже два динозавра. Мы недовымерли. И недовымрем. Не дождутся!

Послушать Илью можно здесь:

Или здесь:

Александр Карабчиевский

Имя в углу страницы

(К сведению авторов присылаемых в журнал рукописей)

Обращали вы внимание на то, что оформление нашего замечательного журнала «Артикль» нивелирует авторов? Фамилия всеизраильски, а может, и всемирно известного писателя отпечатана в верхнем правом углу страницы тем же шрифтом, что и фамилия начинающего, приславшего в журнал свой первый всерьёз написанный рассказ. И тексты их произведений тоже набраны одинаково. Даже главный редактор, имеющий полную возможность занимать весь журнал собранием собственных сочинений из номера в номер, — кто же ему помешает? — не злоупотребляет своими правами, и если отводит преимущественное место для произведений своих приятелей и добрых знакомых, то всё-таки требует от них связности в сюжетах и грамотности при изложении мыслей. То есть требует уважения к читателям. А писатели, расположившиеся на страницах, в свою очередь, ожидают от читателей уважения к себе. За что? За то, что они допущены редактором к читательскому взгляду, скользящему по страницам журнала. За тексты, которые они писали не для того, чтобы заинтересовать или потешить читателей, а для того, чтобы потешить себя. Ну, и читателей – заодно, если получится.

Понятно, что на творчестве одних только добрых знакомых журнала не вывезешь. Тем более солидного литературного журнала, который воплощается на бумаге, продаётся в книжных магазинах и распространяется по подписке. Очень важно и нужно, чтобы читательско-писательское сообщество, так называемый литературный мир отреагировал на приглашение редакции, и авторы принялись посылать для журнала свежие рукописи, которыми они надеются создать себе литературное имя. Редакторы такие рукописи называют ёмким словом «самотёк». Если рукопись будет одобрена – имя автора будет напечатано в правом верхнем углу страницы, точно так же, как имена всеизраильски, а может, и всемирно известных писателей. Автор, пекущийся о собственном литературном имени, почти наверняка принял на себя нелёгкий труд увлечь и развлечь именно читателей, а не себя самого – и поэтому его усилия идут на пользу журналу. И самотёк таки поступает! Иногда щедрым потоком, иногда тонкой струйкой – но поступает непрерывно. А на страницы журнала попадает редко, моросящими капельками. Дальше читающего редактора многие, очень многие рукописи не проходят. Ну, некоторые приходится отвергать из-за их неликвидных качеств. Но не попадают на страницы и вполне приличные, причём весьма многие. Парадокса тут нет: отбирающий тексты редактор обеспокоен более всего не качественной оценкой присланного материала, а вопросом: чем этот автор может быть полезен журналу? Потому что во всё то свободное своё время, которое отдано созиданию «Артикля», его редактор решает важнейший вопрос: что ещё можно предпринять для пользы и престижа издания? Ни один из сотрудников «Артикля» не зарабатывает себе на жизнь работой в журнале; все они честно трудятся в других местах, а в редакции не то что на жизнь, — и на обед не заработаешь. И вот тут парадокс: журнал всё-таки выходит регулярно, привлекает всеизраильски и даже всемирно известных авторов, и — несмотря на обилие у главного редактора добрых знакомых и друзей – старается поддерживать на своих страницах высокий литературный уровень.

Простим же и тех, кто вынужден работать с самотёком, и тех, кто направляет электронной почтой в журнал рукописи. Каждый из них выполняет своё предназначение в этом мире. Но как раз для разумных авторов и придумали в редакции способ обратить на свой текст внимание и гарантировать ему, при наличии сколько-нибудь приемлемых художественных качеств, попадание на страницы. Способ этот – подписка. Он недорог и несложен. Судите сами: самые бедные работники низового звена в Израиле зарабатывают не менее 4000 шекелей в месяц. Остальные – больше. А годовая подписка на «Артикль» (4 номера) стоит 230 шекелей (0,4% минимальной зарплаты) с почтовой доставкой. И в одном из этих номеров в правом верхнем углу страницы будет над вашим текстом напечатано ваше имя – тем же шрифтом, что и имена всемирно известных писателей. Назвать такие условия обременительными посмеет только жлоб, а со жлобами приличные редакторы стараются дела не иметь.

Это никак не означает, будто я призываю всех авторов немедленно оформить подписку, а всех подписчиков – присылать в «Артикль» рукописи. Подписка – дело сугубо добровольное, просто к результатам творчества героев-добровольцев может быть проявлено особое отношение. И поскольку литература – искусство образное, а я не только подписчик «Артикля», но и его сотрудник, и добрый знакомый главного редактора, — расскажу для иллюстрации уже изложенного короткую историю из своей жизни об одном замечательном высказывании, применимом и в данном случае.

Когда я был гораздо моложе, мне очень хотелось активной и разнообразной сексуальной жизни. Хотелось гораздо сильнее, чем начинающему автору хочется печататься. Ну, хотелось – ещё не значит имелось; платные услуги такого рода были в те дни недоступны – так же, как недоступно было для писателя издание книги за собственный счёт. Очень многие обременённые советской моралью девушки рассматривали секс только как важный способ подготовки партнёра к женитьбе. И вот познакомился я с одной девушкой… Теперь она уже бабушка нескольких внуков; уже сорок лет замужем за хорошим человеком. Но тогда… По-видимому, тогда я ей случайно понравился, потому что после пяти-шести платонических свиданий близость всё же произошла. Она умело и аккуратно предохранялась. От восторга я говорил глупости. И когда я извинился за то, что мои подарки ей сравнительно скудны и малоценны – а на лучшие средств не хватало, она спокойно сказала: «Дурашка, ты же и так отдал мне всё лучшее, что в тебе есть». Безусловно имея в виду семенную жидкость. А мне наивно казалось, что этим-то веществом я готов одарить всю женскую часть человечества – да вот эта часть сдуру возражает.

Так вот, обращаясь к авторам самотёка любого пола, я смело могу сказать: «Вы отдаёте нам всё лучшее, что в вас есть». Безусловно имея в виду творческую потенцию и излитые на бумагу или на экран слова. Мы с вами получаем доступное удовольствие вместе. А знаете, ведь сегодня приличный обед, без излишеств, стоит в израильском ресторане приблизительно 230 шекелей. Неужели после всего, что было и ещё будет между нами, вы не угостите «Артикль» обедом?

Александр Карабчиевский,

референт журнала «Артикль»