Майлс МакКортни

Эти стихи написал по-английски один из моих студентов в университете Рочестера, Майлс МакКортни, а вольно перевела на русский другая студентка из Bard College, чье имя я не могу указать, поскольку она живет в Белоруссии (сообщаю только, что ей 20 лет и у нее, по-моему, большое будущее). Задание было простое: поскольку у нас фольклорный курс, надо было попытаться выдумать мифологию таинственного острова Сентинел, жители которого (в числе примерно 130 человек) не подпускают к себе никаких посетителей и упорно хранят свою цивилизацию.

Дмитрий Быков

Miles McCortney

Sentinel Island

Across the gray seas, there was an island
About which a great many had dreamed.
For between its shores, forest-bound and distant,
Was protected, like a fortress, with arrows and spears,
A secret, the very nature of which was known to none.

Many had dreamed of such a place, indeed, and what it could possibly hide.
Some had dreamed rationally of a people,
Housed in thatch, long from the world withdrawn.
Yet others had dreamed of something greater,
That the island hid not the people, but the people hid it;
For they had something so unique and so strange
That the world did not deserve to find it.

To some, it was an artifact of the past world,
A set of ways, secluded, as they appeared long ago.
To others, an artifact of a more literal type,
Something of great power, divinely created,
For, if they ever existed, antiquity’s heroes were gone,
And of their power we were undeserving.

But the truth of what lies on the island of Sentinel
Requires no great expedition to find,
For it may not be the work of mysticism,
Or as simple as a reclusive tribe.
Instead, it is that tribe’s choice to repel
With spear and bow, all who set foot on their land;
Not just those who would poison them with foreign disease
Or expose their culture to the world outside,
But those whose cultures would be exposed
To that of the people of Sentinel.

For, were such a tragedy to occur, perhaps then they would realize,
Sentinelese and foreign explorer alike,
That they are not from one another exceptionally different,
But, in fact, more or less the same.

To the foreigners, how terrifying would it be to see
The violence forged into them since antiquity.
And to the Sentinelese, such a horror would it be
That given time, the descendants of tribes like them,
Who set out across the gray seas in search of wider lands,
Would plow such fields and start such fires
To one day drown the Sentinelese under the sea.

Есть остров под названьем Сентинел.
На карте он длиною в сантиметр,
И то еще на карте самой крупной.
Цивилизаторы, смирите прыть:
К нему на теплоходе не подплыть,
Он скрыт за рифом, грозный, недоступный.

Он защищен от мира, как редут.
Туземцы на сближенье не идут.
В бою они стремительны и смелы.
Миссионер к ним в гости не плывет,
Купцы боятся. Даже вертолет
Однажды сбили копья их и стрелы.

Что берегут они? Какой секрет?
Они живут там двадцать тысяч лет,
На все контакты наложивши вето.
Их меньше сотни. Племя-интроверт,
Заплывший чудом в двадцать первый век
Лесистый остров каменного века.

Вдруг там портал в иные времена?
Религия, которая верна?
Реликвия, нетлеющее тело
От той цивилизации, что к нам
Когда-то залетела сбросить хлам –
И, облегчившись, дальше полетела?

Быть может, там, в лесах, хранится дух
Античности? Поскольку мир протух
В обычности, в неистовом напоре
Практичности, в тупой свободе, блядь,
Хоть дичь нести, хоть веру оскорблять…
Но в личности нельзя найти опоры.

Могу представить остров Сентинел!
Там царствует сплошной ресентимент
(Ресентимент – мораль Тараса Бульбы).
Он дышит злом, болотист и тенист.
Чеченский вождь, арабский террорист,
Российский мент там званым гостем был бы.

Но как бы стыдно было, what a shame,
Увидеть там все то же, just the same!
Мы думали, что там кошмар и бездна, —
А там все те же люди, голубок:
Бобок, лубок и сказка «Колобок» —
Короче, все, что нам давно известно!

И если б кто-то остров Сентинел
Поработить когда-нибудь сумел, —
Он был бы должен действовать сурово:
Стрелять, орать, от пальм оставить пни –
Короче, быть таким же, как они.
Вот тут они сказали бы: «Здорово!».

от редколлегии

С позиции «Артикля»

Два почти одновременных события побудили редакцию «Артикля» задуматься о своей позиции. Главный редактор Яков Шехтер в очередной раз побывал в Польше, где выступил на Европейском конгрессе в Миколайках. А ещё у него были запланированы две встречи со студентами кафедры славистики – в Университете Коперника в городе Торунь и в Варшавском университете. И обе были отменены по инициативе «активистов», пожелавших остаться неизвестными, но обнаруживших в социальной сети неприемлемую для них позицию Шехтера – и надавивших на администрацию университетов. Подробнее об этом можно, например, почитать на сайте: https://www.newsru.co.il/rest/7mar2024/shehter_112.html

Другое событие произошло в Лондоне, где местный Пушкинский дом (есть такой в Британии) запланировал онлайн-встречу с Диной Рубиной, а затем прислал ей письмо с просьбой «сформулировать свою позицию» прежде, чем они станут «как-то реагировать». Ответное «Открытое письмо Дины Рубиной» опубликовано на многих сайтах (это покажет любой поисковик; и мы тоже приводим его здесь); что не удивительно – популярность писательницы в мире высока, а известность заслужена. Её работы интересно читать, а её выступления – слушать. Как и Якова Шехтера. Они умеют говорить о важном. И, в отличие от российских школьных принудительных «бесед о важном», те, кто не хочет – могут не слушать, но не мешать тем, кому интересно.

В этот раз идеологически мотивированные, а может, и субсидированные «активисты» незаметно обокрали польских студентов и британских читателей. Другие подобные «специалисты» в России приказывают снимать с полок и запретить книги Акунина и Улицкой, Быкова и Глуховского. Но это не послужит к торжеству мракобесов. Запретители и слепые разрушители – творчески бесплодны, а ведь важнейшие элементы общественной позиции писателя доходят до человечества через его книги. Позиции Шехтера, позиции Рубиной – это одновременно и позиции «Артикля». И наши позиции защищают – вместе с каждым доблестным солдатом ЦАХАЛа, вместе с израильскими резервистами, вместе с американскими и европейскими союзниками нашими во всём мире – и мировые классики. Оруэлл и Солженицын, Бродский и Довлатов, Быков и Сорокин, Бялик и Шолом-Алейхем, Хэрриот и Толкиен, Лев Толстой и Антон Чехов, и многие, многие другие, лучшие и разные – за нас.

Не все писатели застали идеологическую войну, которая развернулась в наши дни на русскоязычном мировом пространстве: войну российского имперского величия против здравого смысла, или – как писал светлой памяти Алексей Навальный – «битву добра с нейтралитетом». Нашим поколениям довелось её застать и даже участвовать в ней; каждому – в меру своих способностей и выпавшего от судьбы жребия. И пусть лучшим достижением кремлеботов в социальных сетях станет рапорт о предотвращении опаснейших выступлений в Торуни, Варшаве и Лондоне двух израильских писателей, — этот рапорт будет брезгливо читать только начальство. А достижениями писателей становятся их позиции, их книги и статьи, которые с интересом изучает, читает и ещё будет читать весь мир.

Вот переписка, опубликованная Диной Рубиной:

«Дорогие друзья и коллеги!

Не так давно Пушкинский дом в Лондоне, совместно с Лондонским университетом пригласил меня провести встречу в зуме. Темой должны были стать вопросы литературные – обсуждение каких-то моих книг.
Только что я получила такое вот письмо от модератора этой встречи. Предлагаю прочитать его, а заодно и мой ответ, который можно посылать на все стороны света.

Дина Рубина»

***

Наталия Рылова (Nataliya Rulyova):

«Добрый день, Дина!

Пушкинский дом поместил рекламу нашей предстоящей беседы на социальных медиа и сразу получил критические сообщения, касающиеся Вашей позиции по поводу Палестино-Израильского конфликта. Они хотели бы понять Вашу позицию по этому вопросу прежде, чем как-то реагировать. Вы не могли бы сформулировать свою позицию и отправить ее мне как можно скорее?
Всего доброго,

Наташа»

Дорогая Наталия!

Вы прекрасно написали о моих романах, мне очень жаль потраченного Вами времени. Но видимо, нам придется отменить нашу встречу. Только что Варшавский университет и университет Торуни отменил лекции замечательного израильского русскоязычного писателя Якова Шехтера на темы жизни евреев Галиции 17-го — 19-го веков — «во избежание обострения ситуации». Я подозревала, что это коснется и меня, так как ныне академическая среда является основным питомником самого омерзительного и оголтелого антисемитизма, прикрывающегося так называемой «критикой Израиля». Я ожидала нечто вроде, и даже села раза три писать Вам письмо на эту тему… но решила подождать, и вот дождалась.

Вот что я хочу сказать всем, кто ожидает от меня скоренького и угодливого рапорта по моей позиции о моей горячо любимой стране, живущей сейчас (и всегда) в кольце ярых врагов, добивающихся ее уничтожения; о моей стране, ведущей сейчас справедливую отечественную войну против неистового, безжалостного, лживого и изощренного врага:

Последний раз в своей жизни я оправдывалась в кабинете завуча, в девятом классе школы. С тех пор поступаю так, как считаю правильным, слушаю только свою совесть и выражаю исключительно свое понимание миропорядка и человеческих законов справедливости.

Так вот. Мне правда жаль, Наталья, Ваших усилий и надежды, что со мной можно сварить кашу, — ту кашу, которая понравится всем.

Потому прошу лично Вас разослать всем интересующимся мой ответ:

«7 октября, в субботу, в еврейский праздник Симхат Тора, безжалостный, отлично обученный, тщательно подготовленный и прекрасно оснащенный иранским оружием террористический режим ХАМАСа, правящий в анклаве Газа (который Израиль покинул около 20-ти лет назад), напал на десятки мирных кибуцев, попутно забрасывая территорию моей страны десятками тысяч ракет. Зверства, описать которые не в силах даже Библия, зверства и ужас, перед которыми меркнут преступления Содома и Гоморры (запечатленные, кстати, налобными и нагрудными камерами самих убийц и хвастливо отсылаемые ими в реальном времени в интернет), могут потрясти любого нормального человека. На протяжении нескольких часов тысячи радостных и опьяненных кровью зверей насиловали женщин, детей и мужчин, стреляя жертвам в промежности и в головы, отрезая женщинам груди и играя ими в футбол; вырезая младенцев из животов беременных женщин и тут же их обезглавливая, связывая и сжигая маленьких детей. Обугленных и полностью сожженных трупов было столько, что на протяжении многих недель патологоанатомы не могли справиться с колоссальной нагрузкой по опознанию личностей.

Моя подруга, которая 20 лет работала в приемном покое Нью-Йоркской больницы, а затем еще 15 лет в Израиле занимается опознанием останков, прибыла одной из первых в сожженные и залитые кровью кибуцы в группе спасателей и медиков… Она до сих пор не может спать. Медик, привыкший резать трупы, — она потеряла сознание от увиденного, и затем в машине ее рвало всю дорогу назад. То что видели эти люди, не поддается описанию.

Вместе с боевиками ХАМАСа в пробоины в заборе ринулось «мирное население», подключаясь к погромам неслыханного масштаба, грабя, убивая, утаскивая с собой в Газу всё, что попадалось под руку. Среди этих «мирных палестинцев» было и 450 членов Ооновской швали из БАПОРа. Там были все желающие, а желающих, судя по бурной тотальной радости населения (тоже запечатленнoй в наш неудобный век cотнями мобильных камер) – было много, — ХАМАС поддерживает и одобряет, во всяком случае до начала настоящих боев, практически всё население Газы… Главная беда: в логово зверя были утащены наши жители, более двух сотен, включая женщин, детей, стариков и нипричёмных иностранных рабочих. Из них около сотни и сейчас гниет и умирает в подземельях ХАМАСа. Надо ли говорить, что эти жертвы, над которым продолжаются издевательства, мало волнуют «академическую общественность».

Но я сейчас не о том. Пишу это не для того, чтобы кто-то посочувствовал трагедии моего народа.

За все те годы, когда мировая общественность буквально заливала сотнями миллионов долларов этот участок суши (сектор Газа), — а годовой бюджет одной только организации БАПОР равен МИЛЛИАРДУ долларов! — все годы ХАМАС строил на эти деньги империю сложнейшей системы подземных туннелей, накапливая оружие, обучая школьников с младших классов разбирать и собирать автомат Калашникова, печатая учебники, в которых ненависть к Израилю не поддается описанию, в которых даже задачки по математике выглядят так: «Было десять евреев, шахид убил четверых, сколько осталось?..» — каждым словом призывая к убийству евреев.

И вот теперь, когда, наконец, потрясенный чудовищным преступлением этих ублюдков Израиль ведет войну на уничтожение террористов ХАМАСа, столь тщательно подготовившего эту войну, разместившего во всех больницах, школах, детских садах тысячи снарядов… — вот тут академическая среда всего мира поднялась на дыбы, обеспокоенная «геноцидом палестинского народа», — опираясь, разумеется, на данные, предоставляемые… кем? Правильно, всё тем же ХАМАСом, всё тем же БАПОРОМ…

Академическая общественность, которую не волновали ни массовые убийства в Сирии, ни бойня в Сомали, ни издевательства над уйгурами, ни многомиллионный курдский народ, десятилетиями преследуемый турецким режимом, — эта самая волнующаяся общественность, нацепив на шеи «арафатки» — фирменный знак убийц, — митингует под плакатами «Свободная Палестина от реки до моря!» — что означает полное уничтожение Израиля (да многие из этих «академиков», как показывают опросы, понятия не имеют, где эта река, как она называется, где проходят какие-то там границы…) — вот теперь эта самая общественность требует от меня «выражения четкой позиции по вопросу».

Вы что, серьезно?! Вы — серьезно?!!

Я, знаете ли, по профессии писатель. Всю жизнь, уже больше пятидесяти лет, занимаюсь складыванием слов. Мои романы переведены на 40 языков, включая, кстати, албанский, турецкий, китайский, эсперанто… и чертову пропасть других.

Сейчас, с огромным удовольствием, не слишком выбирая выражения, я искренне и со всей силой моей души посылаю В ЖОПУ всех интересующихся моей позицией безмозглых «интеллектуалов». Собственно, весьма скоро вы все и без меня там окажетесь.

Дина Рубина

Ульяна Янович, иллюстратор

Журнальное дело хорошо ещё и тем, что позволяет знакомиться с самыми разными хорошими людьми. Напишет человек восхитительную повесть, актуальную статью или гениальное стихотворение, — и не только получит публикацию, но и станет другом «Артикля» на вечные времена. Духовная эманация автора, сконцентрированная в форме его произведения, войдёт в дома ко многим читающим людям, сядет с ними за столы, расположится в уютных креслах под лампой, ляжет с ними — не побоюсь сказать – в одну постель, окажется повсюду, где раскрыт наш журнал; и увлечёт и развлечёт, удивит и порадует, озадачит и восхитит. Потому что когда берут почитать ваше произведение – это значит: ВАС почитают.

В этот раз «Артикль» знакомит почтеннейшую публику с талантливым автором, который излагает сюжет не словами, а линиями и штрихами, переводя текст в новое качество художественно иллюстрированного. Благодаря уместной и точной иллюстрации, словами созданный образ обретает живые, зримые черты и чёрточки, наполняясь плотью и кровью полноценного двухмерного бытия на странице. Знакомьтесь: художник и книжный график Ульяна Янович. Здесь вы видите её оригинальные работы.

Ульяна в Израиле сравнительно недавно. В московском издательстве «Новый Хронограф» она в течение нескольких лет работала художником-дизайнером обложек. Плачь, московский книжный рынок! Рыдай, «Хронограф»! Израиль успешно сманивает перспективные кадры. Ульяна обратилась в «Артикль» с предложением проиллюстрировать одно или несколько произведений – без гонорара, из творческого интереса. Редакция ценит произведенное впечатление, но понимает, что консультация и деловое сотрудничество с художником требуется в первую голову непосредственно авторам – тем, кто готовит собственные книги, порой отказывая себе в доступных жизненных наслаждениях ради высшего удовольствия быть прочитанным. Что ж, дорогие авторы, художник Ульяна рада оказаться вам полезной.

Адрес электронной почты Ульяны Янович:

designerulala@gmail.com

Референт журнала «Артикль»

Александр Карабчиевский

Владимир Ханан

ДАЛЕЕ — ВЕЗДЕ?

Только за пару лет до смерти отца я узнал, что моя семья, оказывается, чуть было ни эмигрировала из России в начале двадцатых – то ли в двадцатом, то ли в двадцать первом — году. Следует, конечно, поправиться – «часть моей семьи», ибо в рассказе отца фигурировали только его родители (половина, стало быть, комплекта моих бабушек и дедушек), он сам – в возрасте девяти-десяти лет, его младший брат Наумчик, на пять лет младше, и ещё какие-то дальние родственники, так и оставшиеся мне не известными. Причём, собирались они эмигрировать не в какую-нибудь там Америку или экзотическую Аргентину (прецедент в семье был), а именно в Эрэц Исраэль, что мне, как израильтянину, особенно приятно. В том смысле, что я чувствую себя как бы выполнившим наказ (можно выразиться красивее: осуществил мечту) предков. Всё было уже, так сказать, на мази. Покинув родную Умань, наши путешественники добрались до маленького молдавского городка на берегу Днестра, противоположный берег которого в те времена был румынским, и уже через несколько дней оказались ночью в хибарке — развалюхе на берегу пограничной реки, где должен был ждать местный человек – контрабандист, взявшийся переправить их на лодке (интересна вместительность этой лодки: такая большая или за несколько ходок?) на тот – иностранный — берег. Естественно, за плату. Вот как я представляю себе ситуацию. Хибара, как я уже говорил, развалюха (пункт обязательный хотя бы из соображений конспирации). В ней, естественно, без света (из тех же соображений), группа из нескольких (Восемь? Десять? Двенадцать?) человек в напряжённом ожидании. Женщины, само собой разумеется, боятся. Мужчины, конечно, тоже (а то нет?), но не показывают вида. Дети, которым сказано вести себя тихо, возбуждены, а может быть, просто спят, не представляя себе ни опасности, ни судьбоносности этой, как кажется, вполне обычной ночи. Вокруг хибарки темнота, хоть глаз коли, шум не Бог весть какой широкой и быстрой реки (однажды сам смотрел на неё три недели из болгарского села Парканы, куда приехал на заработки, и уехал, ничего не заработав, кроме отвращения к розовому сухому, впрочем, не надолго), темнота еще более мрачная – одновременно пугающая и манящая – на том берегу: Румыния!

И вот среди всего этого – всего того, что я вам нарисовал – появляется долгожданная фигура – контрабандист. Нет, не жулик – честный малый, плату должен был получить уже по выполнению работы, на том берегу – и сообщает, что сегодня никак нельзя, надо быстро уходить: вот-вот будет облава. Сведения точные, из самого ЧК, что ж вы думаете, там ангелы работают? Вот так. И вся моя семья (да моя ли? Ведь меня ещё нет и не скоро ожидаюсь) возвращается в безымянный (для меня) городок ждать следующей (или там через две? Три?) ночи. Но уже на другой день в городе появляется или очевидным образом проявляется – сразу несколько смертельных случаев – брюшной тиф, оспа, холера, выбирайте, что кому нравится, я точно на запомнил, — и город закрывают на карантин. Карантин длится месяц или больше, мишпаха *продаёт вещи, чтобы прокормиться и на лекарства, кто-то (может быть, даже не один) умирает… И после снятия карантина глава мишпахи, мой любимый (значительно позже) дедушка Шаврум говорит: «Возвращаемся в Умань. Всё. Не судьба».

Дальше – проще, а, главное, меньше экзотики. Не попав в Румынию (далее – везде…), мой отец ещё года через четыре рванёт из родного дома в Ленинград, там устроится на работу, сделает карьеру в комсомоле, вылетит с работы и из комсомола, как скрывший своё происхождение «из бывших», устроится на новую работу, сделает карьеру хозяйственника, выпишет к себе родителей с младшим братом, сам уедет в Углич, женится на моей маме – москвичке, родит мне сестру (гордость семьи) и, наконец, меня (в семье не без урода). Ещё одна подробность. К эмиграции, оказывается, дед подготовился основательно. Некоторый, до лучших дней отложенный капитал (не как у Ротшильда, но и не копейки), был заранее переправлен за границу. Как раз об этом факте я знал всегда (рассказала мама, больше всех сокрушавшаяся по этому поводу – образец женской логики — в том смысле, что именно ей эти деньги не светили в любом варианте), но подробности узнал совсем недавно и неожиданно в 1995-м, приехав в Израиль в гости за год до репатриации. О злополучных этих деньгах, но уже с подробностями, рассказал мне родной племянник деда Шаврума мой двоюродный дядя, пришедший в Израиль (тогда Палестину) в 24-м году в возрасте двенадцати лет, пешком, через ту же, к слову сказать, Румынию. Выяснилось, что где-то в тридцатых годах мой дядя, молодой тогда человек, попал в тяжёлое финансовое положение и ухитрился каким-то образом сообщить об этом (30-е годы, представляете – в Россию, ужас-то какой!) моему деду, славившемуся среди родных и знакомых добротой, что я успел оценить позже — и попользоваться! И мой дед Шаврум переслал ему через Париж значительную сумму. Какую, дядя не уточнял. Мой дед – в тридцатых – через Париж! – я не мог этому поверить. Однако, здесь, уже переехав, я прочитал в газете «Вести» статью – и всё понял. По-видимому, мой дед, как и многие небедные евреи, вложил когда-то некую, надо думать, немалую сумму – для приобретения недвижимости в Эрэц Исраэль – в какую-то сионистскую контору, квартировавшую в Париже. В контору, от которой, как и от денег, ничего не осталось (так сообщила газета «Вести») самым таинственным (т.е., до сегодняшнего дня не прояснённым) образом. В итоге получается, что мой дед Шаврум оказался менее лопоухим, чем прочие вкладчики, и хотя бы часть своего капитала успел передать в родные руки. Так что совсем не все его денежки, а, может, и вообще ни франка не пошли на девочек из Мулен Руж и прочие сионистские штучки. Другое дело, что мой двоюродный дядя, получив эту (в который раз с удовольствием пишу – немалую) сумму, тут же вложил её в одно очень выгодное дело. В разговоре со мной дядя утверждал, что не ошибся, дело действительно было очень выгодным, жаль только, что не для него. Просто удивительно, что из многочисленных потомков моего прадеда Хунэ ни один не унаследовал хотя бы части его предпринимательских талантов. Однако, вернёмся в двадцатый (или двадцать первый) год. Какой смысл во всём случившемся (вернее, не случившемся) – спросите вы, глядя на опустевшую хибару у теперь уже обоими берегами иностранной реки Днестра – усматриваю я, русскоязычный израильский литератор, сын своих родителей и отец своих детей? Прежде всего, следует сказать о главном: удайся данное мероприятие, не было бы в первую очередь меня самого. То есть, разумеется, кто-то с относительно похожей генетической структурой, должно быть, был бы, но только – относительно похожий. Будучи человеком «некриминального», как выразился один знакомый поэт, честолюбия, эту тему я развивать не буду. Честно говоря, меня в этом случае волнует другое: что не было бы босоногого детства в Угличе, Ленинграда с Художественной школой и хореографическим кружком Дворца Пионеров (с поступлением в Вагановское, между прочим!), Царского Села с его волшебными парками — идеальным местом для пьянок и кобеляжа. Не было бы писания стихов, вольнолюбивого диссидентства, незапланированных путешествий на третьей полке, приблизительно двух сотен (или больше, но кто считает!) славянских женщин, нынешней жены, дочки, внука, Израиля, тихой пристани в будке шомера (охранника, работать приходится в три раза больше, чем в России – «тихая пристань», бляха-муха!), съёмной квартиры в русско-марокканской шхуне (квартале) Катамонов, Иерусалима. Насчёт Израиля и Иерусалима я, пожалуй, хватил лишнего – эти-то, похоже, как раз были бы и в первом варианте, а вот всё остальное – включая упомянутую шхуну – всё остальное, скажем так, под вопросом.

Вариант «что было бы» мы обсуждать не будем, ибо на деле это не вариант, а море, океан вариантов, и рассуждать на эту тему пристало разве что каким-нибудь бессовестным сочинителям так называемой «фантастики», а мы – увольте, не станем и пытаться. А вот в чём я себе не откажу, так это в том, чтобы поразмыслить на тему «Почему?». Почему не получилось так, как замышлялось? Вы ведь помните: подготовка была ой-ой! Продумано всё было до мелочей. И НЕ ВЫШЛО. Почему? И вот что приходит мне в голову.

Присмотримся: 20-й или 21-ый год. Берег Днестра. На берегу ветхая хибара — развалюха. В ней – естественно, без света – группа людей (восемь? Десять? Двенадцать?) – еврейская семья, ждущая обещавшего переправить их в Румынию контрабандиста. Тихо. Несмотря на это женщины, само собой, боятся. Мужчины не показывают вида. Дети спят. Вокруг хибары и на том берегу, где Румыния, темно, небо затянуто тучами. А вот уже там – над тучами – где-то высоко-высоко, за тысячи световых лет или, напротив, совсем рядом – сидит (стоит, парит – любой вариант на выбор) сам Господь Бог, или, как принято говорить по-здешнему, А-Шем (ИМЯ). Сидит это, значит, А-Шем и неотрывно смотрит куда-то вниз.

— Ты не знаешь, что там за хибара на берегу этого… как его? – спрашивает Он кого-то рядом, по-видимому, ангела.

— «Ведь Сам всё знает, — с привычным раздражением думает ангел, — так нет, всё время надо кого-нибудь дёргать». Однако, отвечает вежливо:

— На берегу Днестра. Такие-то. Ждут контрабандиста. Едут в Эрэц Исраэль, через Румынию.

— Ма питом?* — рассеянно роняет А-Шем, продолжая внимательно смотреть вниз.

— «Ма питом!» — про себя передразнивает ангел, но отвечает по-прежнему спокойно, с микроскопической долей раздраженья:

— А я знаю? Это ведь Ты там для них намазал… этим, ну… молоком и мёдом. Вот и едут.

— Ладно, — говорит Всеведающий, — сейчас глянем, разберёмся.

Некоторое время до ангела доносится бормотанье: «Так… Дева – сирота в Москве… Ереван, Углич, этот, чёрт бы его драл, всё время название меняют… Ленинград. Так… В Арэце русскоязычных пока не надо, пусть попишет там. Что ещё? – Одного кочегара на Уткин, 2. Ага… Так…».

— Ну вот что,- это уже ангелу, — никуда они не едут. Не время. Возвращай.

— Как это – возвращай?! – едва не срывается ангел, — Люди всё бросили. Все мысли только о…

— Кончен спор! – это Вседержитель. – Сказано – выполняй! Успеют ещё этого… с мёдом. Как вернуть – забота твоя. Ты за это амброзию получаешь и Меня лицезришь. Я сказал! – И унёсся.

На следующий день в семь часов утра в кабинете Председателя ГорЧК известного нам городка раздался телефонный звонок. Трубка поднимается сразу:

— Слушаю.

— Это ГорЧК? – спрашивает до неправдоподобия благостный голос. – Как гражданин, лояльный рабоче-крестьянской власти, довожу до вашего сведения, что контрреволюционным элементом в город – путём заражения колодцев – занесена бацилла брюшного тифа (оспы, холеры – выбирайте, что хотите). Есть случаи заболевания со смертельным исходом.

— Ясно! – твёрдо сказано в трубку, — через тридцать минут город будет закрыт на карантин. Спасибо за сообщение, мы этого не забываем. А вы, кстати, кто, товарищ?

— Да я, собственно… Да хрен меня знает, кто! – неожиданно взрывается голос, но уже спустя секунду успокоившись, продолжает прежним тоном:

— Понимаю… Разумеется, порядок есть порядок. Записывайте: ДОБРОЖЕЛАТЕЛЬ.

* — семья (иврит).

** — Что вдруг? (иврит).

Немного официальных сведений можно отыскать здесь

http://www.litkarta.ru/world/israel/persons/hanan-v/

https://www.litmir.me/br/?b=643613&p=1

https://www.chayka.org/authors/vladimir-hanan

https://www.livelib.ru/author/161021-vladimir-hanan

http://cyclowiki.org/wiki/%D0%92%D0%BB%D0%B0%D0%B4%D0%B8%D0%BC%D0%B8%D1%80_%D0%A5%D0%B0%D0%BD%D0%B0%D0%BD

http://www.ejwiki.org/wiki/%D0%92%D0%BB%D0%B0%D0%B4%D0%B8%D0%BC%D0%B8%D1%80_%D0%A5%D0%B0%D0%BD%D0%B0%D0%BD

НАУМ ВАЙМАН

Наум Вайман

СТРАШНЫЕ ДНИ

Октябрь уж наступил. Начало Страшных Дней.

Тем, кто не молится, должно быть одиноко.

Горячий воздух. Марево. Сирокко.

Скучает Рок. Балует суховей.

Толпа мужчин, все с книгами в руках,

Укрытых с головой в молитвенные шали,

Как поле спелое волнуется в печали,

Взорвавшись песней, кается в грехах.

Бессмертный хор, тоскующая рать

Всех под знамена вставших поколений,

Гудит во мне набат твоих молений.

Но я один. И братства мне не знать.

Скорее в горы. В этот сад камней.

Наедине судьбину подытожить.

Витает пух вдоль хлопковых полей

И сердце вьюгой белою тревожит.

Вся жизнь – побег. Душа – дорожный прах.

Заблудший сын, бреду по бездорожью.

Любовь – предубежденье. Совесть – страх.

А жалость – неразрывна с ложью.

Таков багаж. И мгла, куда ни кинь.

Песка и пыли гибельные сонмы.

Наполни грудь дыханием пустынь,

Ленивым, рыжим воздухом бездомным.

о поэте

ДАНИЭЛЬ КЛУГЕР

Даниэль Клугер

КАПИТАН ИСПАНСКОГО ФЛОТА

Рабби Эзра де Кордоверо,

(Это имя давно забыто)

Шел на площадь во славу веры

В размалеванном санбенито.

А дорога вела от порта –

Каравеллы и кабаки.

И вослед поминали черта,

Суеверные моряки.

Он чуть слышно звенел цепями,

О пощаде просить не смея.

А потом поглотило пламя

Обреченного иудея.

И не выдержав отчего-то,

Тихо молвил: «Шма, Исраэль…»

Капитан испанского флота

Дон Яаков де Куриэль.

Он рожден был в еврейском доме,

Окрещен был еще мальчишкой.

Ничего он не помнил, кроме

Странных слов — да и это слишком.

Ни злодея, ни супостата

В осужденном он не признал.

Он увидел в несчастном брата

И прощальный привет послал.

Что за игры – паук и муха?!

Благородство – и без награды?!

И молитва достигла слуха

Инквизитора Торквемады.

И опять палачу работа:

Шел, с усмешкою на устах,

Капитан испанского флота

В санбенито и кандалах.

Рев раздался, подобный грому,

Грохот, будто на поле бранном

Моряки, накачавшись рому,

За своим пришли капитаном.

Разбежались монахи, хору

Спеть «Те Деум» не стало сил:

Разношерстную эту свору

Будто дьявол с цепи спустил!

Нет отчаяннее ватаги!

Не страшились свинцовой вьюги,

И кастильские сбросив флаги

Добрались они до Тортуги.

Он с молитвой смешал проклятья,

Под картечи шальную трель.

Месть раскрыла тебе объятья,

Дон Яаков де Куриэль!..

«У меня на Эспаньоле побывал Яков Куриэль – ты его знаешь как Яго де Сантахеля. Он прибыл на андалузской «Санта Марии», но ему нужны были еще два судна для экспедиции. Я помог ему купить каравеллу и галеру»

Губернатор о. Эспаньола Бартоломео Колумб в письме племяннику Диего. 1495.

«Отправленный галеон с грузом мексиканского серебра был ограблен пиратами Якова Иудея, совсем недалеко от Эспаньолы Я слышал, что он собственноручно убил находившихся на корабле инквизиторов Мигеля Хименеса и Хосефа Арахонеса».

Из воспоминаний Эрнана Кортеса, 1506.

…Как-то вечером, после боя

Он задумчив, стоял у грота,

Разговаривал сам с собою.

Он шептал: «Хороша охота…

Только ночи мои пустые,

Поскорее бы новый день…»

Услыхал он шаги чужие

И увидел чужую тень.

И спросил он: «Ты не был с нами

Ни в Сант-Яго, ни в Да-Пуэрте?»

Незнакомец сверкнул очами

И ответил: «Я – Ангел Смерти!

Сделал ты океан могилой

Всем встречавшимся на пути.

Ты молился с такою силой,

Ты заставил меня прийти!

И хочу я сказать по чести,

Хоть душе твоей будет больно –

Я помог этой жаркой мести,

Но теперь я прошу: «Довольно!»

Я с тобою был не однажды,

Книгу Смерти с тобой листал.

Утоление этой жажды.

Невозможно – а я устал».

И, оплакав свою подругу –

Шпагу, сломанную у гарды,

Капитан услал на Тортугу

Каравеллы своей эскадры.

«Забирай меня, гость проворный!

Я остался на берегу!»

Но потупился ангел черный

И ответил: «Я не могу…»

«Прибыл корабль из Венеции, на нем один старик по имени Яков Куриэль. Он провел на море всю жизнь, пиратствовал, командуя тремя кораблями».

Рабби Хаим Виталь Калабрезе. «Книга видений».

…Он омыл в океане руки,

Сшил одежду из парусины.

На борту турецкой фелуки

Он добрался до Палестины.

Дуэлянтом, бретёром, с целью

Бросить вызов, послать картель –

Так ступил на Святую Землю

Дон Яаков де Куриэль.

И раввина найдя святого

В синагоге старинной, в Цфате,

Пожелал он услышать слово

О прощении иль расплате.

И раввин отвечал: «Посланник

Мне поведал – из Высших стран:

Не осудят тебя, изгнанник,

Не простят тебя, капитан».

Слово режет подобно бритве,

И душа поддается горю,

Он все дни проводил в молитве –

Но ночами спускался к морю.

Жизнь, раздвоенная тоскою,

Не плоха и не хороша.

Может быть, потому покоя

Не находит его душа.

Он является в лунном круге –

Неподвижен, одежды белы:

Не идут ли за ним с Тортуги

Быстроходные каравеллы?

Сотни лет, каждой ночью лунной,

Из-за тридевяти земель

Ждет корсаров своих безумный

Дон Яаков де Куриэль…

Дон Яаков де Куриэль, он же Яго де Сантахель д’Акоста похоронен в Цфате. Его могилу можно видеть и сейчас, недалеко от могилы святого рабби Ицхака Лурия Ашкинази. Последний потомок Куриэля – Морис Куриэль – ныне живет на острове Кюрасао и занимает пост президента еврейской общины этой голландской колонии.

об авторе

ДАВИД МАРКИШ

Раздвигая жару, они шли по городу, помнящему поступь римских легионеров и топот закованных в железа крестоносцев. Толстостенные приземистые дома, сложенные невесть когда из жёлтого камня или чёрных квадратных блоков, глазели своими мелкими, глубоко сидящими оконцами на выгоревшие от солнца улицы. Палило так, что, казалось, само время, зависнув над городом, испеклось и обездвижено. И это сводило ход жизни к мгновению, остановившемуся и трепещущему на острие иглы. Прохладный и вечно полу-сумеречный, выполненный в полутонах Питер был непредставим отсюда, с берега розово-серого озера, в тёплой глубине которого плавала рыба Святого Петра. Эта рыба, распяленная и зажаренная на мангале, чревоугодно манила сюда христианских туристов, не убоявшихся дикой жары и угрозы арабо-еврейской войны. Отведать Святого Петра на месте происшествия – это входило в список обязательных и куда как не дешёвых мероприятий, предоставляемых местными жуликами любознательным путешественникам. В Париже подняться на Эйфелеву башню, в Тивериаде съесть святую рыбку – одно, с поправками, не уступало другому. Что ж, слаб человек, и в этом его прелесть.

По пляжному берегу, пустынному в этот раскалённый полуденный час буднего дня – лишь несгибаемые героини-одиночки, похожие на опалённые пламенем палые листья, безжизненно валялись на песке – Саша и Юз подошли к лимнологической станции. Квартира научного сотрудника была предусмотрительно пристроена к тыльной стене станции, так что Юз мог в любое время, хоть днём, хоть ночью, выйти на берег, на дощатые мостки, чтобы измерить и проверить всё, надлежащее проверке и измерению в озёрной действительности. К этому надо прибавить, что к мосткам был привязан верёвкою хлюпающий на мелких волнах кургузый станционный чёлн, на который и библейские обитатели этих мест взглянули бы не без опаски.

ОБ АВТОРЕ

ЕЛЕНА ГЕРШАНОВА

Елена Гершанова (Джеро)

наш человек (экскурсовод) в Риме

ГОВОРЯЩИЕ СТАТУИ РИМА

Начал рассказчик издалека — с Иерусалимского синдрома. Которым страдают исключительно паломники, прибывшие из очень дальних стран, желательно — пешком. Добирается такой вот пилигрим до священных мест и немедленно заболевает манией величия: сообщает всем вокруг, что он какой-нибудь библейский персонаж и пытается срочно начать спасать мир в лице местных жителей. Местные жители, естественно, спасаться не желают, а сразу вызывают «скорую», которая и отвозит новоявленного пророка прямиком в Кфар Шауль. Там таких уже прилично.

Так вот, психиатры утверждают, что природа нашего Иерусалимского синдрома вовсе не уникальна, и истории подобных внезапных заболеваний известны еще хотя бы два: синдром Стендаля и Парижский синдром.

— Про синдром Стендаля я читал, — поспешил вставить Гийом. Не хотелось показаться совсем уж невежей. — Это про галерею Уффицы, вроде от обилия произведений искусства у людей едет крыша, так?

— Именно. Стендаль действительно писал про Флоренцию, но вот по поводу причин я с ним не согласен. — Профессор вздохнул и отложил вилку. — Ведь каковы симптомы? Внезапно, подчеркиваю, внезапно, начинаются галлюцинации. Потерпевшие рассказывают, что видят определенную картину будто другими глазами, что вроде они ее и рисуют, или находятся в месте, изображенном на полотне. При этом сердцебиение и прочие физиологические показатели зашкаливают так, что нередко жертва синдрома теряет сознание. О чем это нам говорит?

Гийому это не говорило ни о чем. Но израильтянин и не ждал ответа.

— О том, что имеет место явление физической природы. И на что это похоже? Что это нам напоминает, если задуматься? — профессор взмахнул рукой с ножом, словно вел лекцию. — Резонанс, дорогой мой Гийом! И, как следствие, увеличение амплитуды вынужденных колебаний. Но мост ведь не обязательно рушится под строем марширующих солдат, так ведь? Надо, чтоб совпали частоты — солдатская и его, моста, собственная, как в нашем случае — зрителя и картины.

Вот тут Гийом и засомневался.

— Никогда не слышал, что у картин есть частота, — попытался он сказать ровно, без сарказма и иронии.

ОБ АВТОРЕ