Роман  без  продолжения

Живем мы нынче долго, а хотим еще дольше. Для этого активно лечимся, наука прилежно для нас работает, и полечиться нам есть чем, и есть у кого. Так что жаловаться не приходится – есть и занятие, и неисчерпаемый, захватывающий предмет для беседы со сверстниками.

Правду сказать, предмет этот хоть и обширный, однако ж и он иногда  приедается. Поэтому я расскажу на другую тему, тоже неисчерпаемую – про любовь. Расскажу, какой сюрприз поднесла старухе современная технология. А радость это или наоборот, судить не берусь.

Получаю я по электронной почте сообщение, что некий Патрик О’Брайен из Австралии желает меня ″зафрендить″, т.е. стать моим ″другом″ по Фейсбуку. Сообщения такие поступают каждому время от времени, и практика у меня давно выработана: если человек хоть сколько-нибудь знакомый – подтверждаю, пусть ему будет, некоторые ведь копят этих френдов, выискивают их из интернета, как блох, тысячами их набирают. Если совсем незнакомый – отвергаю, а если не уверена – заглядываю на его страничку, может, портрет увижу и вспомню.

Много лет назад встречала я одного Патрика, а был ли он О’Брайен – понятия не имею. Посмотрела фотографию – большой такой мужик сильно за сорок, физиономия хорошая, но нет, вроде незнакомый. Глянула, что он любит, какие книжки, какие фильмы, какую музыку, и приятно изумилась. Вкус у парня оказался отличный, самого высокого класса. И старомодный, как у меня, ему вроде и не по возрасту. Все имена, все названия прямо словно я выбирала. Просто родственная душа. Эх, душа, что ж ты родилась так поздно! Ладно, думаю, хоть и незнакомый, сделаю для него исключение, пускай приписывает меня в ″друзья″.

А он тут же шлет мне записочку: давайте поговорим.

– How did you get to me? – спрашиваю, по-английски, разумеется.

– Looked for an old friend, same name, didn’t find her, found you.

– And?

– Three things in your profile attracted me: you speak Russian, я изучаю русский язык. Любите Вивальди, Пендерецкии 60-s music, я его люблю. And last but not least, your face: I liked it a lot.

Дальше мы общались по-русски, с многочисленными вкраплениями английского, которые я буду передавать лишь изредка. Русский он знал средне; как идиома, или не знает слова – так сразу по-английски.

– Перейдем на Скайп? – говорит.– Вот мои позывные. А ваши?

Подключились к Скайпу. И как он втянул меня в этот нелепый разговор?

Я его в Скайпе вижу, а он меня – нет. Мужик такой, в теле, но не сказать, чтоб толстый, и мускулы есть. А физиономия очень симпатичная, глаза с иронией, но не злые.

Он сразу просит включить изображение.

Я стесняюсь показываться в теперешнем своем виде. А чего, казалось бы, стесняться, перед молодым-то человеком? Это перед теми надо стесняться, кто меня в молодости знал. А им передо мной.

 Говорю ему:

– У меня нет видеокамеры.

– Почему? У вас нельзя купить?

– Можно. Купить можно, да купилки нету.

– Что это ″купилка″?

– Дензнаки.

– Что такое?

– Бабки, ну, бабло, ясно?

– А?

– Капуста.

– ??

– Башли, тугрики, лавэ, наконец…

– You lost me…

– Ничего, учитесь. Деньги это.

– Деньги? Рубли? У вас нет?

– Вот-вот, деньги. Рублей у меня точно нет, но мне их и не надо.

– С вами трудно говорить, Элиана. Не надо? Я не понимаю.

– Тогда пока.

– Нет, нет, почему пока! Не пока! Говорите со мной!

– Но о чем? И зачем?

Говорить нам действительно было не о чем и незачем, но анонимность завлекала. Он поспешно задал следующий вопрос:

– Почему не надо рубли, если у вас нет?

И мне показалось невежливым не ответить. А какая тут вежливость, что за ерунда! Я его не знаю, он меня не знает, сказала ″пока″ – ну и отключайся…

– А вы посмотрите, где я живу.

– Ах, да! Израиль! Вам надо не рубли, а сикли.

– Какие еще к черту сикли! Вы что, совсем ничего не знаете о моей стране?

– А вы о моей много знаете? И почему вы все время вроде как сердитесь? Вам это не идет. Это вас старит.

Ха, старит! Вопрос: почему я ему сразу не сказала, что меня уже ничто не старит? Давно бы он отвалил, и закончилась бы эта бесцельная болтовня. Нет, надо как-нибудь элегантно ему сказать.

Ну да, сказать…А я хочу, чтоб он отвалил? Да мне ведь все равно. Ни к чему он мне. И я ему не нужна, только он еще не знает. Сейчас узнает.

– Куда уж меня дальше старить!

– Понимаю. Вы хотите сказать, что и так старая.

– Вот именно.

– Да, в нашем возрасте, ближе к пятидесяти, начинаешь догадываться… Я вот тоже…

– Да ни о чем вы не догадываетесь.

– Ошибаетесь. Я вот смотрю на вашу фотографию и догадываюсь, что вы, вероятно, старше меня. Это так?

– Да, так.

– Вас это смущает?

– А вас?

– На фотографии вам лет сорок пять-шесть. Фотошоп вроде не использовался, но фотография вообще часто приукрашивает. Прибавим еще года три. Когда она была сделана? Для верности прибавим еще пару лет. В результате получается пятьдесят или около того. Угадал? Или состарил?

– Ни то, ни другое.

– Вы любите говорить загадками. В этом есть своя прелесть. Но продолжим. Даже если вам пятьдесят, или пятьдесят c небольшим, какое это может иметь значение. Мне сорок восьмой год, детей я больше не…

Детей! Это было смешно и даже трогательно. Он упорно не желал меня понимать. А сама виновата! Он промахнулся аж на двадцать с лишним лет – ну и скажи ему это простыми словами. Подействует мгновенно, не сомневайся! Но простые слова никак не выговаривались.

– Так вы что, женщину себе в Фейсбуке ищете? В виртуальной сети? Но ведь там и женщины виртуальные. И отношения виртуальные.

– И вы – виртуальная?

– В каком-то смысле.

– И я, по-вашему, виртуальный?

– Вполне возможно. Мы ведь с вами теперь ″друзья″ – куда уж виртуальней. Ну, ищите, ищите. Только смотрите, как бы не вляпаться.

– Вляпаться? Что это?

– Вляпаться – это вляпаться в грязь, в лужу, в собачье гов… какашки.

– Ах, русский язык. Слушаю и восхищаюсь. Как выразительно! Говорите, говорите еще! Мне так нравится вас слушать. У вас необыкновенно сексуальный низкий голос.

Это прозвучало так смешно, что я не выдержала и громко прыснула. Сексуальный голос! Что он, не слышит, что ли? Прокуренный!

– Почему же вы смеетесь?

– Вы влюбились в мой сексуальный низкий голос и в собачьи какашки!

– А что вы думаете? Готов влюбиться – если увижу вас.

– Для этого вам придется приехать сюда.

– Давно хочу побывать в вашей стране, но в данный момент никак не могу.

– Что так? Бабок нема?

– Бабок? Grandmothers? При чем тут…

Я старалась смеяться неслышно, чтоб не обиделся.

Сообразил:

– Ах, да… Нет, бабок предостаточно.

– О! Богатенький?

– Не бедный. А что? Это важно?

– Еще бы! Важнее всего!

– Всего?

– Главное достоинство мужчины – в его банковском счете.

– Ого! Даже так? Мне нравится ваше чувство юмора.

– О каком юморе речь?

– Ладно, ладно, понял.

– Ничего вы не поняли. Я говорю совершенно серьезно.

– Х-м…

– Это вас удивляет? Вы, разумеется, раньше ничего такого не знали. Или нарочно наивнячка строите?

– Я что-то строю? Впрочем, не важно. Конечно, многие девушки ищут богатого мужчину. Только не часто говорят об этом мужчине при первом же знакомстве. Знаете, это как-то отпугивает.

– Данная девушка вас отпугнула? Отлично. Вот теперь – пока!

– Да что же это вы? Чуть что скажешь – пока. Ничего меня не отпугнуло! Просто я вам не верю. Не верю, что вы ищете в сети богатого мужчину.

– Напрасно не верите. Именно этого я и ищу.

– Предположим. Итак, вы выяснили, что я богат… можем разговаривать дальше?

– Разговаривать… нет. Извините, это была ошибка с моей стороны. Но вы сами виноваты… Прощайте!

– Стойте, стойте, не уходите… какая ошибка… В чем виноват? Я вас обидел?

– Нет, вы меня не обидели. Вы очень славный. Прощайте.

– Подождите! Тогда в чем дело?

Но я отключилась. И похвалила себя за решимость. Конечно, было немного грустно. Мне понравилось его лицо, его добродушно-скептическая усмешка. Ну и что? Грустно сознавать, что такого рода знакомства в реальной жизни невозвратно остались позади. А ведь приятно старой женщине пообщаться с симпатичным молодым мужчиной, который проявляет к ней мужской интерес – не видя лица. Приятно, да. Но – непорядочно. И бессмысленно. Нечего на старости лет пускаться в виртуальные авантюры. И у него только время впустую отнимать, и себе причинять лишнюю боль. На всякий случай я выключила компьютер совсем, а то вздумает еще перезвонить, и могу не устоять перед искушением.

Зима на улице Лаперуза
(Отрывок из романа)

На Воскобойку пришла зима. Глодов открыл окно и крошит булку на карниз. Голуби слетелись со всех концов города. Полчища их снуют, вспархивают. Вокруг одно сплошное воркование.
Он высунулся в окно — надышаться зимой. И вдруг чуть сердце не остановилось — в середине улицы, белой от снега, под двухсотлетним вязом стояла одинокая фигура девушки. Мата Хари!
Снял очки, провел ладонью по лицу, отгоняя наваждение. Вновь надел, глянул — нет никого. Просто стекла очков намокли от снегопада.

Так уже было. В университетском дворике он однажды увидел ее в компании мужчин, ему не знакомых. С ветки сорвался пушистый ком снега, упал кому-то за шиворот. Все это было встречено дружным смехом. Мата Хари смеялась, чуть откинув голову, — и в этот момент ее надменный приподнятый подбородок и шея были трогательно беззащитны. Ее можно было внезапно поцеловать — прямо в обнаженный бархатный островок кожи под воротником пальто, она бы не успела воспротивиться этому хищному нападению. Он ревниво за нее опасался — не ему одному могла прийти в голову подобная мысль.
У него сжалось сердце, и он поспешил со стопкой библиотечных книг в свободную маленькую аудиторию третьего этажа, где в парике с бараньими буклями строго и ясноглазо следил со стены Иммануил Кант.
Уже наступили сумерки, он не включал свет, чтоб его не заметили и не прогнали. Буквы сливались, на страницах был сплошной туман, он не мог сосредоточиться на чтении — то и дело думал о ее голой, не прикрытой шарфом шее, и порозовевших от мороза скулах.
Пыльная темная филенчатая дверь в Кантовскую аудиторию в зимних сумерках была похожа на плитку шоколада — давным-давно просроченного, в белом налете и трещинках. В голову полезли мысли о деревянных ленд-лизовских ящиках, доставляемых Тихоокеанским маршрутом, об упаковках дрянного шоколада для солдат, и о самих этих солдатах, хранящих под сердцем фотокарточки любимых, а в сердце горечь: несладкий шоколад, война, смерть.

С Матой Хари он познакомился на первом курсе филосфака. По случаю поступления была грандиозная пьянка. В шестом часу вечера все пошли в бар «Труба» и попытались бесплатно проникнуть на джазовый концерт, давя на чувства администратора, тряся студенческими билетами и повторяя: «Мы русские философы!» Но администратор остался бесчувственен. И они, новоиспеченные студенты, отправились к Музею Городских Вод, где знакомый Виттенштейна угостил их травкой. Веселье стало разрастаться, как лавина, — и теперь уже почти невозможно восстановить цепочку причинно-следственных связей и точные маршруты. Они были в разных местах города, ели уличную еду, пили дешевое вино. В десятом часу вечера пошел дождь. А в начале первого ночи Глодов обнаружил себя в университетском общежитии, где в жизни до этого не бывал, сидящим на чужой кровати, в одной комнате с незнакомой девушкой, чего совершенно не планировал.
Горела настольная лампа. Она была в персиковом фланелевом халате с капюшоном и, сидя за столом, читала книгу. А он вломился к ней, заплутав в коридорах.
— Ты кто? — спросила она.
— Шпион, — глупо рассмеялся он.
Не отрываясь от книги, она холодно заметила:
— Угу, а я Мата Хари…
Смех так и разбирал его. Он беззастенчиво плюхнулся на кровать, которая подвернулась сама, дав ему по коленке металлическим изножьем. Был бы трезв, он никогда, ни за что на свете, за всю славу мира, не сделал бы этого. Но в ту ночь он трезв не был. Очень хотелось отдохнуть — от смеха, который все не отпускал, от дождя, который все шел за окном. Это ничуть не удивило ее. Или она не подала виду.
— А имя у шпиона есть? — поинтересовалась Мата Хари, не отрываясь от книги.
Он уже заходился от конвульсий — безобразный смех, словно цепкого демона, никак было не изгнать, да и ситуация казалась дичайше глупой.
— Г… Глодов… Антон… — сквозь смех икнул он.
— Поздравляю. Ты только что все провалил. Шпионы не выдают своих имен.
Он уже умирал со смеху. Опрокинулся навзничь на кровати, раскинул руки и вдруг перестал смеяться. Глазами, мокрыми от слез, смотрел в потолок, не понимая, как можно дойти до такой степени изнеможения.
Как это часто бывало с ним, приступ безудержного смеха сменился беспричинной грустью. Он сел на кровати, нащупал в нагрудном кармане куртки очки, надел их и наконец увидел девушку, а не ее туманно-персиковый силуэт. Завитки мокрых после душа черных волос и фланелевый капюшон на макушке, поразивший его воображением тем, что был по-куклуксклановски остр. Мата Хари была, как и он, в очках. Очки в черной роговой оправе; такие носят беспросветные отличницы…
Это была кошачьей породы девушка — с узкой талией, длинным позвоночником, точеными лодыжками, и сходство с кошкой стало разительным, когда она потянулась. Он внезапно почувствовал стыд и был благодарен ей за легкую иронию, с которой она встретила его полуночную клоунаду. Далеко не первокурсница, она, видимо, привыкла к некоторому безумию новичков…
А впрочем, Бог с ним, с его пьяным раскаянием. Он обманулся на ее счет. Она была вовсе не добра, но это он понял позже. А в ту ночь погрустневший от беспричинного смеха Глодов с бесстрашием неосведомленности признался — зачем, черт знает:
— Мне сейчас так странно… Кажется, что можно скомкать мир, как простыню. Просто потянуть за край и снести с лица земли все: города, горы, океаны… Останется бездна.
Мата Хари вдруг оторвалась от чтения и внимательно к нему присмотрелась. Горела настольная лампа. Дождь барабанил по стеклу. От ее пристального взгляда ему стало не по себе.
— Прости… — пробормотал он. Встал и вышел.
Блуждая в потемках коридора, то и дело куда-то сворачивавшего, похожего на бесконечный лабиринт, в котором кто-то курил у подоконников, и в сливных бачках шумела вода, он наткнулся на «своих». «Свои» повели его в одну из комнат третьего этажа, где осталось полбутылки вина. Но оказалось, вино уже допито. Все воодушевление этого долгого дня спало, люди сникли, клевали носами. Заклевал носом и Глодов — уснул в углу, прижавшись щекой к холодному стояку центрального отопления. Домой он попал лишь наутро.
Неделю спустя он увидел ее в университетском коридоре. Удивительно высокая и удивительно стройная Мата Хари, вся в черном, с высокомерно поднятым подбородком, прошла стремительно, как ветер, в сторону главной лестницы. Ледяной прищур за стеклами в роговой оправе, тяжелая темная коса вдоль длинной спины. Она была словно рождена для надменности. Добрая половина студентов мужского пола, скучавших у подоконников, как по команде повернули головы, провожая ее взглядом, — словно их принудило это сделать некое колдовство.
Он, слегка ошарашенный, занял место за партой у высокого окна. В луче света роились пылинки. Отсюда, из прохладной, залитой сентябрьским солнцем аудитории, персиковый халат Маты Хари казался сном. Но Глодов уже не мог выкинуть его из головы. И пока умудренный сединами профессор начинал курс истории зарубежной философии, Глодов думал о ней. Девушка-хищница на вершине пищевой цепи, в черных одеждах, как в неприступной броне. Лучшая на всем свете. Что за глупую ошибку он совершил в первую же свою студенческую ночь. Что за благословенную ошибку… Ему мерещился в этом повод для гордости — ведь он единственный из всех, в виду своего редкостного умения вляпываться в истории, теперь знал, что после душа она надевает персиковый халат, да еще с небывалым капюшоном, острым, как колпак, рождающим резкий холодок опасности в душе — в таких плантаторы американского Юга, должно быть, вешали черных братьев. В персиковых колпаках, не в белых — себе он верил в тот миг больше, чем историческим фактам.
А накануне бабушка, растягивая влажную простыню на кухне, говорила ему:
— Некоторые люди так и притягивают невезение. А тебе… — вытирая руки о фартук, выразилась она предельно конкретно, — повезет, только если святой Акакий сядет в лужу.
Бабушка, разумеется, имела в виду вступительные испытания. И, разумеется, в святых она, бывшая активистка комсомольской ячейки, не верила. Упоминала так, всуе.
Но похоже, невероятное случилось — святой таки сел в лужу. Глодов стал студентом филосфака и уже успел увидеть его Священный Грааль — персиковый фланелевый халат Маты Хари.