В России издают меня отважно –
им, видно, чувство страха вовсе чуждо,
а мне так и давно уже не важно,
что это никому уже не нужно.

                   Бабушкин каприз

 

-1-

        Осталось всего шестеро. А никаких ответов на свои вопросы она не получила. Старая дама прикусила фильтр незажженной сигареты. Курить она бросила давно и трудно, под жестким давлением доктора. Но возможность хотя бы держать сигарету в зубах отвоевала.

        Эта троица состояла из ее бывших соотечественников. Тогда у одного погибла жена, двоих ранило… А вдруг именно от них она сможет добиться того, что и сама даже не умела толком сформулировать…  Что такого особенного в тех, кто тогда выжил? Шансы ведь были равны… Сегодня у нее болело в груди ничуть не меньше, чем двадцать пять лет назад. С каждой такой встречей она надеялась, что, наконец, найдет ответ и успокоится. А облегчения не наступало.

                                         -2-

 Машина остановилась. Водитель нажал кнопку в телефоне и, когда ему ответили, произнес: наруџба педесет седам стигла молим.[1]

   Ворота открылись. Автомобиль въехал во двор и на небольшой скорости двинулся к дому в глубине сада. Вдоль дорожки росли кусты с белыми цветами. Над ними – пальмы. В глубине мелькнуло голубое зеркало бассейна. Четыре колонны у входа. Из-за них вышла темноволосая молодая женщина в бежевом платье без рукавов. Свой айпад она держала, как пиалу на востоке – расслабленными пальцами. Он отметил красивые ноги. Хотя щиколотки тяжеловаты… Лицом ‒ ничего особенного. А вот звучный низкий голос был хорош. Она заговорила по-русски:

‒ Здравствуйте, Андрей Максимилианович, добро пожаловать на виллу «Лирик»!

И он вдруг отчего-то заволновался. Словно в висок куснул комар, оставив острый зуд, отдающий болью в затылок. Тем временем молодой серб вышел из-за руля, открыл дверь пассажиру и достал из багажника его бирюзовый алюминиевый «Туми». Несвижский сделал два шага навстречу молодой женщине и с высоты своего роста посмотрел на ее темную макушку. Ему нравились эти современные стрижки с тщательно выверенным беспорядком на голове. Но тревога не проходила.

‒ Как вас зовут? ‒ спросил он.

‒ Нора. Это я заказывала вам билеты.

   Андрей Максимилианович достал из сумки приглашение. Нора кивнула, не посмотрев на распечатанный мейл, и продолжила:

 ‒ Я провожу Вас в вашу комнату.

У нее был довольно сильный акцент, и «р» она выговаривала жиденько, по-английски. Нора потянулась к его чемодану, Несвижский жестом остановил ее. Они прошли на галерею с внутренней стороны дома. Все-таки щиколотки могли быть и поизящней…  Повернули направо. Декоративная решетка отделяла от галереи крошечный дворик, в котором уместились кресло и стол из ротанга. Нора открыла дверь комнаты и, посторонившись, пропустила Несвижского внутрь. Сама зашла следом.

   Конечно, это не было безликим гостиничным номером. Полосатый шерстяной плед в кресле. Ковбойская шляпа на вешалке. Фотографии на стенах нетиповые, хотя на одной из них – прямо комсомолка, спортсменка и красавица из юности Несвижского. Он засмотрелся на нее и прослушал, что говорила Нора.

‒ Простите, немножко устал с дороги, — извинился Андрей Максимилианович.

‒ Ланч в час, ‒ терпеливо повторила она, ‒ ужин в шесть, black tie. Вам помочь распаковать багаж?

‒ Нет, спасибо, я сам. А где остальные участники форума? ‒ он машинально наклонился к тумбе возле кровати, чтобы рассмотреть фотографию на ней, и вздрогнул. Он не хотел помнить очертания этого здания. В июле девяносто четвертого он сам был там и вполне мог погибнуть. Мужчину и женщину на снимке на фоне дверей Несвижский не знал. Беспокойство вернулось.

‒ В какой форме предусмотрена регистрация участников? Я хотел бы закончить с формальностями и искупаться.

 ‒ Я уже всё сделала.

  Бассейн был виден из окна ‒ метров пятьдесят, и ни одного человека.

‒ Пожалуйста, я покажу, где столовая.

Пройдя через внутреннюю дверь, они спустились по лестнице. Несвижский снова занервничал. Стол в небольшой светлой комнате был накрыт на четыре персоны. И это международный форум? Какая-то авантюра получается…

‒ Послушайте, ‒ резко сказал он, ‒ где организаторы, где президиум? Почему так мало приборов? Я прямо сейчас… ‒ Несвижский достал телефон и набрал номер. Когда ему ответил начальник службы безопасности, он вдруг услышал дрожь в собственном голосе:

‒Гоша, я тут, кажется, влез в какую-то аферу….

‒ Мне подъехать?

‒ Я не в Москве.

‒ Погода хорошая?

 Это был кодовый вопрос, на самом деле собеседник интересовался, всё ли у него в порядке. На случай внештатной ситуации руководство банка было проинструктировано: если вам кто-то угрожает в настоящий момент, ответ должен звучать так ‒ в моей жизни бывало и похуже. Но в данном случае Несвижский как раз хотел показать этой девице, что у него на том конце линии служба безопасности.

‒ Меня пригласили на некий форум по созданию европейского дворянского клуба.

Приглашающую организацию в интернете смотрел, она зарегистрирована недавно, но так и должно быть, если новый клуб. Я согласился, мне прислали билеты в бизнес-класс на рейс Москва-Тиват-Москва.  Но я тут, кажется, вообще один.

‒Так. ‒ в этом коротком слове Гоша высказал всё, что он думал об умственных способностях члена совета директоров, без оглядки ввязавшегося в эдакое…

Несвижский помолчал, ожидая какой-то еще реакции, но ее не последовало. Тогда он продолжил:

  ‒ По навигатору километров 20 от аэропорта. Отдельно стоящая вилла. «Лирик». Только вошел… Нет, здесь секретарь. Она нас слышит и понимает. Сейчас перешлю геопозицию. ‒

Он нажал на кнопку «отбой». Нора смотрела на него насмешливо:

‒ Поверьте, здесь вам ничего не угрожает. Вы могли просто скопировать для вашего секюрити приглашение, там есть адрес и карта проезда.

Где была его голова, когда он согласился? Впрочем, мысль была здравая, да и у Гоши хватит мозгов выяснить, куда же его занесло. Он отправил почту. Стал искать в телефоне «убер» — вызвать машину в аэропорт. Да уж, наделал глупостей. Тут прозвучала басовитая короткая трель чужого аппарата. Нора сунула руку в карман и ответила на звонок, не вынимая телефона. Только в этот момент он заметил у нее в ухе наушник. Некоторые слова Несвижский почти понимал, но это звучало не по-русски. Возможно, сербский. Сказав несколько слов, отключила и еще что-то нажала, уже на айпаде. Потом улыбнулась Несвижскому:

‒ Приехал еще один участник. Теперь вам будет не так страшно. Ждем вас в час здесь. Хотя, вы, вероятно, хотите убедиться, что вы не единственная жертва?

     Андрей Максимилианович дернул уголком рта. Сука. Повернулся уходить к себе в комнату, и в спину ему она напомнила про ланч в час дня. Почему-то ему расхотелось немедленно уезжать, и стало интересно до жаркого пульса в груди – пусть уже скорее все произойдет.

   Он успел дойти до своей коричневой деревянной двери, когда перезвонил Гоша.

 ‒ Ваше местонахождение совпадает с адресом виллы. Я нашел владелицу. Это вдова известного британского финансиста, кстати, русская…

 ‒ Гоша, извини, я уже разобрался, тут всё чисто, ‒ нервозность вдруг ушла, и Андрею Максимилиановичу стало стыдно за недавнюю панику. Он посмотрел на часы – до ланча было еще сорок пять минут – переоделся и пошел в бассейн.

[1] Заказ 57 прибыл, пожалуйста ( сербск.)

Ахматова 2024

Все мы пьяницы здесь и бляди,
Из онлайна нас не извлечь.
На дисплее дедуля Байден
Бестолково толкает речь.

Ты наклюкался, как утырок,
И с айфоном ушел в запой.
Я напялила джинсы в дырах,
Чтоб легко смешаться с толпой.

За окном (не видать отсюда)
То ли митинг, то парад.
Одноразовая посуда
На столах и бутылки в ряд.

Я психую, не понимая:
Где бабло достать на аборт?
Ну, а ту, что «тик-ток» снимает,
Даже в ад не пропустит черт.

***
Я помню запах бабушкиных рук,
Когда на кухне подгорела рыба,
Соседский кипиш кумушек вокруг,
Мешавших русский с идиш без отрыва
От радио, где что-то про совхоз,
Про урожай с напалмом во Вьетнаме,
Про неореваншистский рост угроз
И кризис в неизвестно чьей панаме…
Меня сажали на высокий стол,
И рядом громко булькал синий чайник
На примусе, блестевшем как престол,
И я сама себе была начальник.

***
зрению так надоели пейзажи портреты и натюрморты
лик был лицом но потом обесценился мордой
память устала подсказывать бледным чернилам
то что отвратно бессмысленно
вредно постыло

 

 

Случайная встреча

 

Они встретились совершенно случайно в центральном парке своего городка. Встретились, пересеклись взглядами и обе растерялись. Что делать в такой ситуации…

Раиса Ефимовна хотела отвернуться и пройти мимо, мол, ничего не вижу, но не получилось как-то. А Софья Григорьевна неожиданно кивнула ей, и она тоже в ответ кивнула.

Дома каждая из них пыталась обдумать эту встречу. Они так давно не видели друг друга… И надо же было оказаться одновременно в этом парке. Живут они в разных концах города. А тут обе, каждая по своим делам, приехали в центр. Раиса Ефимовна ходила на почту, отделение рядом с домом закрылось, вот ей и пришлось добираться в другой район, а парк рядом. Софья Григорьевна отправилась в магазин, чтобы по совету приятельницы из хостеля купить нитки и связать к зиме новый жилет. Теплые вещи нужны, и за вязкой быстрее можно коротать вечера. Нитки подходящие она не выбрала, но на обратном пути решила прогуляться. Погода хорошая, ноябрь – месяц не жаркий… И вот так случилось.

Нужна ли была им эта встреча? Нет, конечно. Но дорога обеих в этот день вела через парк, и они оказались на одной тропе. Лучше бы не оказывались. Потому что теперь одна брала успокоительные таблетки, и вторая брала успокоительные таблетки.

Воспоминания налетели, как мошкара, как противные жужжащие комары: «А помнишь? А помнишь?..»

А помнить многое не хотелось во имя собственного спокойствия, которым каждая на старости лет особенно дорожила. Залечились многие душевные раны, а те, что не залечились, память любезно отправила в дальний угол, заклеив пластырем, чтобы не кровоточили…

Отношения не сложились с молодости, хоть и были они обе хороши собой и личным счастьем не обделены. За что Рая невзлюбила Софу, трудно теперь понять. Показалась она ей спесивой и расфуфыренной, наряды меняла. Шила Софа хорошо, но Рае никогда не предложила что-нибудь пошить. А почему Софа не полюбила Раю… за прием холодный, гордячкой всегда была Рая в глазах ее. А потом годами – ссоры какие-то, выяснение отношений из-за каждой мелочи, что уж скрывать, ненависти, может, и не было, но антипатия точно была… Накопился багаж обид.

И совсем не вовремя было им встретить сейчас друг друга…

Но почему-то ровно через неделю в это же время они оказались в том же центральном парке. Да, Раисе Ефимовне вновь понадобилось на почту, а Софья Григорьевна решила еще раз попытать счастья с приобретением вязальных ниток. Встретились на той же тропке, можно сказать. Раиса Ефимовна поздоровалась первой, Софья Григорьевна ответила. На минуту задержались рядом. Солнцезащитные очки скрывают взгляд, уже легче и проще выдержать этот экзамен. Через минуту каждая пошла своей дорогой. Дома вновь пришлось брать таблетки.

Сидела Софья Григорьевна с книгой, да книга не читалась. Включила Раиса Ефимовна телевизор, да развлекательные программы в голову не шли… Вспоминалось, ох, многое вспоминалось. В первую очередь, годы молодые, затем приезд в Израиль… И конечно, главное, вспоминали они обе Яшу. Какой он был замечательный, добрый, хороший, их Яша.

Смотрела Софья Григорьевна в окно, вопреки всем прогнозам шел дождь. Хорошо думается в дождь, и все мысли о Яше, о том, какой заботливый он был, как не забывал никогда ее поздравить с годовщиной их свадьбы, оберегал и волновался о ней, как сына любил. Никто не смог бы ей его заменить, так решила она раз и навсегда

Каждый шаг жизни связан с ним, – вспоминала Раиса Ефимовна у себя дома под песню «Сиреневый туман», которая лилась с телеэкрана. Все решения принимались после совета с ним. Незаменимых людей нет? А вот он был незаменим! И друг, и брат… Спокойней на душе было, когда знала она, что он рядом. Позвонить, поговорить с ним, и уже дела ладятся…

Причем каждая из них, находясь у себя дома и думая о Яше, вспоминала утреннюю встречу в парке, ведь она имела к нему непосредственное отношение. И тогда вновь приходилось брать успокоительные таблетки.

А ведь если подумать, судьбы у них похожие. Обе одиноки… Раиса Ефимовна овдовела раньше Софьи Григорьевны. Изя, ее муж, умер от инфаркта. Пыталась после встретить она близкого человека, наладить новые отношения, но никто не оказался ей мил. Впрочем, по всему видно, что и Софья Григорьевна оказалась однолюбкой. Уже одиннадцатый год, как Яши нет, а она одна… Дети у обеих – далеко, сын Раи – в Австралии, сын Софы – в Канаде. Уехали искать счастье в заокеанские страны. Все еще пытаются решить, счастливы они там или нет. А мамам достается редкое общение по Скайпу, который пришлось освоить.

Накопленные за годы обиды вдруг показались не тяжелой ширмой, служившей одно время их молодым семьям перегородкой в старой советской квартире, а всего лишь обтрепанной ситцевой занавеской, улетающей от сквозняка. Только трудно что-то изменить теперь…

Через неделю они опять встретились в парке. Когда Раиса Ефимовна оказалась там, Софья Григорьевна уже сидела на скамье, и пройти мимо было как-то неловко. Она остановилась, и сказала, между прочим, словно в последний раз они разговаривали позавчера, а не годы назад: «Купила клубнику, недорого, по десять шекелей килограмм».

– Хорошая цена, – подхватила беседу Софья Григорьевна, – а я тоже сегодня прикупилась, по скидке – творог, почти как домашний.

– Где ты купила? – поинтересовалась Раиса Ефимовна. – Я бы тоже хотела.

– Недалеко отсюда, за углом – киббуцный магазинчик.

– Спасибо, – ответила Раиса Ефимовна, – пойду туда.

И они разошлись, каждая пошла своей дорогой.

Через неделю они встретились вновь. И, конечно же, никто ни о чем не договаривался заранее.

– Присаживайся, – сказала Раиса Ефимовна – она в этот четверг пришла в парк раньше.

Софья Григорьевна осторожно села на краешек скамьи, словно была готова в любую минуту поменять позицию. Они сидели рядом и думали, что не общаются уже больше десяти лет, как Яшу похоронили, отсидели траурную неделю, больше и не виделись. А разве стоило не общаться, что за глупые причины были для конфликта. Да и был ли сам конфликт?

Не хотелось помнить ничего, ни скандалы, ни колючие взгляды, которые бросались годами друг на друга. Все это показалось в таком далеком далеке. Да и не было теперь уже давно причины для конфликтов, и главного объекта, из-за которого случались скандалы.

Ну да, не поделили… что не поделили они? Какая разница сегодня. Просто известно, что не всегда находится общий язык между женой и сестрой мужа. Так у них и случилось… Но теперь, когда его нет, что им делить? А если подумать, сколько общего в их судьбах.

И каждая из них вспоминала дни, когда по-своему они были счастливы.

– Приходи ко мне завтра, я вареники налепила, с творогом и клубникой. Я там же живу. Посидим вместе, – неожиданно для себя предложила Софья Григорьевна. Сама испугалась своего душевного порыва.

– Спасибо, – чинно ответила Раиса Ефимовна. И вдруг улыбнулась. – А я кекс испекла с черносливом и орехами, вкусно получилось, привезу с собой, попробуешь.

 

 

 

 

 

Баллада о двух друзьях

(пролог спектакля «Попытка к бегству»)

Пыльный двор,
Золотистые крыши,
Ручеек,
Убежавший с горы,
Двое смуглых курчавых мальчишек
И азарт их нехитрой игры.

Может, в Цфате,
А может, в Эйлате,
Знойным утром,
Вечерней порой…
Вот один – книгочей и мечтатель,
Забияка и воин – второй.

Кличут матери юных героев,
Пахнет медом и горечью хлеб…
Жаль, что позже история скроет
Странный узел на ткани судеб.

Как морская волна и пустыня,
Сталь и жемчуг,
Вода и вино –
Непохожи во всем.
Только имя,
Как в насмешку – досталось одно.

И все чаще
Серьезно и строго
Уносилось в подгорную высь:
«Ты, пожалуйста, друга не трогай.
Если надо – со мной подерись!»

Дальше будет привычно и жестко.
Стиснув зубы и сжав кулаки,
Спорят два большеглазых подростка
Над значеньем какой-то строки.

Жизнь полна нерешенных вопросов,
И вздохнуть никому не дает…
Вот вам первый – бродячий философ,
Вот второй – исступленный зелот.

Оба нищие – хвастаться нечем.
Оба знают, что в рабстве страна…
И пунктиром – короткие встречи
За дешевой бутылкой вина.

У надежды ломаются оси,
Страх и гнев раздирают народ.
«Как ты?
Маяться дурью не бросил?
Не рискуй головой,
Идиот!»

Встречи – реже,
И письма – все реже,
Не подставить бы друга под плеть…
А в умах поселяется нежить,
А в сердцах воцаряется смерть,

Правит миром,
Круша и калеча –
Вот и этим двоим на беду
Оказалась последняя встреча
На заре,
В Гефсиманском саду.

Кто припомнит, что было их – двое?
Нет свидетелей,
Как ни зови.
…Смех доносчика.
Топот конвоя.
Руки связаны.
Лица в крови.

Рвется крик над чернеющим садом,
Предрассветную зыбь леденя:
«Суки!
Сволочи!
Если вам надо –
Вот он я!
Арестуйте меня!!!»

А история дальше расскажет,
Как сомкнулась в кольцо колея…
…Быстрый суд.
Двое суток под стражей.
Взаперти –
Без еды и питья.

Режет плечи сырая дерюга,
Бьет охранник,
Кусают клопы…
…Лишь бы только не вывели друга
Умирать на глазах у толпы.

Взвесят все.
И надежду,
И веру,
И посмертья терновый венец…
«Отпустите его, лицемеры,
Разберитесь со мной, наконец!!!»

Вырастает легенда из были,
Без чиновников,
Мата
И вшей…
…Одного,
Как известно, казнили.
А другого – прогнали взашей.

…Так в легенду,
Сквозь битвы и грозы,
Ложь,
Наветы,
Кровавый туман
Шел,
Глотая соленые слезы,
Воин,
Мститель.
Бунтарь
Вар-Равван.

Новый свет

***
Там от меня сегодня, видимо,
Осталось нечто вроде тени.
Ни возмущения, ни вызова –
Сплошные жалобы и пени.

Он бродит, морщась и постанывая,
Среди заснеженного ада –
Там, где жильё мое оставленное
И догнивающая «лада».

Он пребывает, бедный выродок,
В утробе недогосударства,
Какому ни украсть, ни выманить
Меня отсюда не удастся.

Но тень моя, беззвучно сетуя,
Не утешаясь и не старясь,
Безжизненная и бессмертная,
У них в заложниках осталась.

…Закрыты все его издания,
Уехал весь его читатель –
Он это чувствовал заранее,
А потому копил, не тратил.

Он щурится, немой, трясущийся –
Я вздрагиваю, чуть представлю,
Как над бессильной этой сущностью
Там учиняют суд и травлю.

Он шлёпает по жидкой челяди,
По заболоченному морю,
Над ним глумятся эти нелюди –
А думают, что надо мною.

Отверженный от взора Божьего,
Он чахнет в панике бездельной,
И до меня доходит дрожь его,
И отравляет ночь и день мой.

Он ёжится в постельной вмятине,
В ознобе просыпаясь в девять,
И ходит на могилу матери –
А что ещё ему там делать?

***
Мой дед, еврей московский,
С фашизмом воевал
И лёг на Востряковской
На вечный свой привал.

И я воюю тоже
В рядах его полка,
Хоть мой привал, о Боже,
Далек ещё пока.

Тогда мы победили –
И нынче победим,
И мир, спасён от гнили,
Предстанет невредим,

Очистится от срама,
Воспрянет по весне –
Хоть нынче, скажем прямо,
Никто не верит мне.

Мой дед пришёл когда-то
Домой, в район Арбата,
И я вернусь домой,
Но верить трудновато,
Что участи солдата
Избегнет правнук мой.

Война – такое дело,
Она идёт всегда.
Конечно, надоело,
Но деться-то куда?

 

 

Быть человеком

«Нас осталось ма…»
А. Городницкий

***
Старенькой Жанне д’Арк
Хочется в зоопарк.
Хочется в магазин.
Но дороговат бензин.

Тому назад сто лет
Жанна сказала «нет»
Мальчику из солдат,
А он не пришёл назад.

Седенькой Жанны мир –
Это Гомер, Шекспир.
Книги со всех сторон,
А не господин Макрон.

Есть огонёк в печи.
Есть от «рено» ключи.
И надо бы в магазин,
Но дороговат бензин.

Утром любого дня
Школьники, ребятня
Лупят в её звонок
И прочь бегут со всех ног…

***
Что нас поднимало?
Разве звук хлыста?
Нас осталось мало –
Как-то неспроста.

Ещё не хватало
Нам сойти с ума.
Настоящих мало.
Настоящих ма…

Что же нас толкало
В спину, почему?
То, что слишком мало
Нас в любом дому.

Сядут люди с чаем.
Дом – уже на снос.
Тихо отвечаем
На любой вопрос.

Книги открываем,
Как от ветерка.
Листья отрываем
Мы для костерка.

Ещё жизнь прихватит –
Вовсе не сестра.
Тогда книжек хватит
Посреди двора.

***
Простовата была, простовата.
Угловата была, угловата.
Ну откуда бы мягкость, округлость?..
Неуют, да сутулость, да трудность.

Простовата была. Простовата.
И когда кто-то там воровато
Бормотнул: «А я, знаешь, хочу…» –
Я решила, что мне по плечу.

Всё возьму на себя, всю картину.
Пропитанье, ребёнка, квартиру.
Сразу свадьбу, – и тут же развод.
И с подарками на Новый Год.

Простовата была, идиотка.
С этой верой, усвоенной кротко.
С тёмным глазом, нацеленным вдаль.
И сегодня нисколько не жаль

Мне себя, а другой-то не стала,
Вены резавшей не как попало.
И на рельсы шагнувшей разок,
И прикинувшей уж на глазок:
Как там дальше, и будет ли прочно…
Как там – западно, ближне-восточно?..

Все славянские дети мои –
Перегонка упрямой крови.

Простовата была и осталась.
Что-то виделось, и показалось –
Что в конце всё же будет успех,
Я из леса их выведу всех.

Что-то лес чуть темней, чем бывало.
И куда я себя подевала –
Молодую, такую простую?..
Протестую. Вот-вот, протестую.

картина Элишевы Несис

Кот

 

Наш кот умирает от кошачьего СПИДа, и ничего тут особо не сделаешь. Ветеринар объяснял мне вчера, наверное, целый час, как болезнь развивается до масштабов эпидемии, и как она передаётся половым путем, а также через слюну. Он даже дал мне адрес какого-то интернет-сайта, на котором я смогу прочитать об этом ещё, и связаться с другими хозяевами смертельно больных кошек в Израиле и в мире.

Он очень молод, наш ветеринар, совсем мальчик, а уже вдовец. Его жена погибла в каком-то теракте. По нему видно, что он постоянно думает о ней; неважно что, но постоянно – и когда кастрирует котов, и когда выписывает антибиотики, – она всегда там, словно такой шарик над головой персонажа, в котором написаны его мысли. Я думаю, что это здорово, ведь иногда люди забывают близких так быстро, что просто оскорбительно.

Его жена училась в колледже управления на один курс младше меня. Я даже не помню, как речь зашла о ней; может, через разговор о смерти Рабина. И ветеринар сказал мне: ничего не поделаешь, такова жизнь. Я не понял, о ком он – о коте или о Рабине, а он говорил о своей жене. В конце концов, вообще оказалось, что почти всё, что он говорил, было о ней.

– Когда увидите, что он уже действительно не может больше, привезите его сюда, и мы сделаем ему укол, – сказал врач, а потом спросил, как кота зовут.

Я сказал ему, и он ужасно смеялся и заявил, что это отличное имя. Я рассказал ему, что это имя придумала ты. Ветеринар спросил, сколько времени мы уже вместе, а в его глазах я прочёл, что на самом деле он опять думает о своей жене. Тогда я вдруг сказал ему, что мы расстались, – это сказано инстинктивно, чтобы ему было не так тяжело. А он повторил, что ничего не поделаешь, так это в жизни. И лишь когда он произнёс это во второй раз, до меня вдруг дошло: ты ведь действительно ушла, и какой-то араб, театральный актёр, спит с тобой. Я не расист, но всё-таки в этом есть что-то неестественное. Не прошло и года, но ты уже совсем ничего не помнишь. Не думаешь о нас и одной минуты в день.

На обратном пути, в автомобиле, кот нагадил на сидение с такой непринужденностью, словно уже знал, что всё кончено, и ему незачем напрягаться.

– Как тебе не стыдно! – сказал я ему, ничего особенного не имея в виду, а только чтобы он почувствовал, что ничего не произошло. Кот посмотрел на меня взглядом опытного конкурсанта, который точно знает, что и в этом году на фестивале в Акко^[1] ему не победить, и процедил, совсем человеческим голосом:

– Да ладно тебе, если бы она и осталась, ты бы сам уже давно бросил её. Это твое эго плачет, а не сердце.

– С каких это пор ты начал говорить? – спросил я у него. – А если уж говоришь, то сделай одолжение, объясни, чего это ты вдруг наделал прямо в машине?

– Вот что мне в тебе нравится, Алекс, – процедил он пренебрежительно, – всегда-то ты сразу о главном.

С тех пор он не сказал мне ни слова, только «мяу-мяу» да «мяу-мяу». Кроме того дня, когда я повёз его на укол к врачу (перед этим я ещё оставил тебе сообщение на автоответчике, помнишь?), но и тогда он не то чтобы говорил, но я почти уверен, что услышал, как он усмехается.

Ветеринар к тому времени женился во второй раз, это было видно по его глазам. Он уже не выглядел таким страдающим, стал больше походить на обычного человека. А ты позвонила только на следующий день и сказала, что поздно получила моё сообщение, и что ты очень сожалеешь, и что вы с арабом уже расстались, и чтобы я перестал называть его «этот араб», потому что у него есть имя.

      Перевёл с иврита Александр Крюков

[1] Ежегодный израильский театральный фестиваль.

 

Казнь

 

16 августа 1936 года. Испания. Взвод наткнулся на него на окраине городка Ислеро-Фуэнте, близ Гранады, на взгорье, где стоит могучий вяз, зарубленный молнией, как топором дровосека.

Был вечер. Он качался на детской качели, привязанной пеньковыми канатами к правой руке вяза — такой толстой была эта ветвь. Он перебирал ногами тени ветвей и ел мороженое.

Патрулём руководил андалусец Себастьян Муэрте. Взмахом руки он остановил взвод перед качелью, подошёл ближе и сказал:

— Комендантский час. Что вы здесь делаете?

На Себастьяна глянули блестящие угли глаз, такие чёрные, будто перед ним сидела ночь.

— Качаюсь на качели, ем мороженое.

— Каудильо Франко ввёл комендантский час…

— Мне плевать на Франциско Франко. Он враг Испании, протухшая черешня.

Себастьян сделал шаг назад, скинул карабин с плеча и прицелился в говорившего. Взвод последовал его примеру.

— Слезьте с качели. Живо!

Мужчина слез с качели, но есть мороженое не прекратил; оно занимало почти всё его внимание.

— По законам военного времени вы подлежите расстрелу. Поднимите руки вверх и идите в те заросли.

— Если я подниму руки, как мне есть мороженое?

— Бросьте его.

— Оно вкусное.

Себастьян посмотрел на взвод.

— Проучите его.

Взвод бросился к мужчине и обрушил на него кастаньеты прикладов. Мужчина упал. Себастьян Муэрте улыбнулся. К нему вернулась прежняя картина мира, которая ему нравилась. Потому что картина мира, где кто-то качается на качели, ест мороженое и совсем его не боится — не нравилась ему очень.

— Поднимите его.

Мужчину подняли. Он слегка улыбнулся вновь беззубым ртом. Из бровей на глаза и щеки стекали две струйки крови, делая мужчину похожим на демона.

Себастьян Муэрте не отказал себе в удовольствии:

— Не хотите ещё мороженого?

— Тсс… Птица поёт.

В кроне действительно запела птица. Все невольно прислушались, кто-то поднял голову.

— Ведите его вон в те кусты.

Мужчину отвели в кусты, точнее, за них. Там оказалась поляна, скрытая от посторонних глаз плотными зарослями.

— Привяжите его к дереву. Нет, лицом ко мне.

Мужчину привязали лицом к построившемуся взводу. Себастьян Муэрте взмахнул рукой — взвод взвёл курки карабинов.

Так и не опустив руки, Себастьян Муэрте спросил:

— Как вас зовут?

— Федерико Гарсия Лорка.

Взвод запереглядывался. Себастьян Муэрте опешил. Переварив, он подошел к Федерико.

— Вы душа Испании, я не могу вас расстрелять.

— У Испании больше нет души.

Себастьян обернулся к взводу:

— Развяжите его!

К дереву кинулись двое солдат.

Федерико сказал:

— Я не смогу оставить Испанию. Меня всё равно расстреляют, так пусть уж лучше сейчас, когда я готов.

Солдаты замешкались. Себастьян отступил на шаг.

— Я не хочу брать грех на душу.

— Это не грех. Когда о моей смерти узнают, мои стихи прочтут миллионы. Они прославят Испанию. Моё убийство послужит литературе. Лучше бы моё тело вовсе не нашли. Ореол таинственности пойдет моим стихам на пользу.

— Вы сумасшедший!

— Я — поэт.

— Хотите умереть — умирайте самостоятельно. Развяжите его.

Солдаты развязали Федерико, тот тёр запястья, когда Себастьян Муэрте бросил ему под ноги поцарапанный револьвер. Федерико тут же его поднял. Себастьян Муэрте вскинул руку:

— Уходим!

Взвод потянулся из кустов, Муэрте шел последним. Сзади раздался выстрел. Муэрте вздрогнул и бросился на поляну. Федерико лежал у дерева с чёрной дыркой в правом виске. Взвод со всех сторон обступил его. Себастьян Муэрте скомандовал:

— Выкопайте трёхметровую яму, бросьте туда тело, завалите его камнями, заройте, а сверху воткните куст. Никто не должен узнать о том, что Федерико Гарсия Лорка покончил с собой.

Так они и поступили. Говорят, — не знаю, правда ли, — но в тот вечер взвод поклялся на крови унести эту тайну в могилу. Я это знаю, потому что Себастьян Муэрте — мой прадед.

В пути из ниоткуда  в никуда

 

***

Ушёл из жизни близкий друг,

Всего скорее – в никуда,

и как обычно – сразу, вдруг

и без малейшего следа.

*

Бывал бессильным я, смешным и жалким,

счёт потерял ошибкам и промашкам,

и пусть я не угоден был фиалкам,

зато порою нравился ромашкам.

*

Мне нравится, что люди пожилые

не киснут в одиночках тихих комнат,

а умственно вполне ещё живые

и спорят обо всём, чего не помнят.

*

 

В пути из ниоткуда в никуда

я много лет на свете побывал,

мне это не составило труда –

себя я изнутри заспиртовал.

*

Я помню до сих пор народный плач,

который разразился, как цунами,

когда подох каратель и палач,

владыка над сердцами и умами.

*

Нисколько я не сделался умней,

но начал ощущать я всей душой,

что чувство одиночества сильней,

когда сидишь в компании большой.

*

Все споры, дебаты, дискуссии –

мне суть их догадка расчистила –

виновны в дурном послевкусии –

ушла и напукала истина.

*

Жизнь моя, сегодня тихоструйная,

всё-таки журчит, не умолкая;

пусть уже не бурная, не буйная,

мной она любима и такая.

*

Нехитрые житейские скрижали

мы все в разнообразии своём

с ребячьих лет бездумно уважали,

за что интеллигентами слывём.

*

Много мыслей, печальностью явных,

возникает в течение дня,

но не хуже они стародавних,

что прижились уже у меня.

*

Я жил бы с веком наравне,

когда бы не пустяк,

что порох весь – он был во мне! –

сполна иссяк.

*

Интересно завершается мой путь:

я читаю, выпиваю и дышу,

если вспомню о любви я что-нибудь,

непременно и про это напишу.

*