«Я иду!»
Утверждают, что несколько пугающий возглас «Я иду!» придумал и начал использовать ещё в 80–90-е годы прошлого века Барух-«усач» — разносчик мороженого на тель-авивских пляжах «Фришман» и «Гордон».
Его лицо украшали роскошные усы, по горячему песку он расхаживал в резиновых шлёпанцах, мелькавшие подошвы ног – желтая сухая кожа в трещинах. На голове – широкополая соломенная шляпа, защищавшая от солнца его затылок, но не лицо, которое со временем так потемнело и покрылось пигментными пятнами, что Барух выглядел старше своего возраста минимум лет на десять.
Полоса пляжей перед гостиницами «Дан», «Шератон» и «Ренессанс» — вот зона действий этого человека, несущего на плече, опустившемся от тяжести, деревянный ящик-холодильник с мороженым, и охрипшего от бесконечных анонсов своего товара.
В последние месяцы своей жизни Барух частенько вдруг останавливался, поднимал взор к верхним этажам одной из пятизвёздочных гостиниц и отзывался на приветствие Шрины – некогда его возлюбленной, которая оставила его ради богатого еврея-иностранца, ежегодно приезжавшего в отпуск в Израиль и проводившего с ней ночи в одном из апартаментов «люкс» на верхних этажах.
Шрина была красавицей, начиная с детского сада. О ней слагали стихи, превозносившие её лицо и глаза. О Барухе тоже сочиняли стихи, правда, не столь комплиментарные: он родился с усами. Когда акушерка принесла новорожденного показать матери, та ужаснулась. Она несколько часов отказывалась принимать сына к груди и лишь позднее смирилась.
В садике Барух огорчался до глубины души, когда воспитательница на Пурим разучивала с детьми песенку о масках со словами:
«Борода моя длинна — до колена мне она.
И усы мои длинны – настоящие они!»
И после праздника дети всякий раз насмешливо затягивали эту песенку, когда Барух приходил в садик. Тогда мама, отчаявшись постоянно успокаивать сынка и уговаривать его — таки идти в садик, начала раз в месяц выщипывать ему усы. Дети перестали насмехаться над Барухом, но обида жила в нём ещё годы – до тех пор, пока у всех его сверстников не стал появляться пушок на верхней губе, который они принялись сбривать.
В армии он кое-что придумал: попросил и получил разрешение носить усы. Тщательно растил и ухаживал за ними и чуть было не затмил самого известного усача в армии – старшину Баная с 80-й базы, огромные усы которого – они закрывали не только его губы, но и половину лица – стали уже торговой маркой.
Демобилизовавшись, Барух несколько лет в летние месяцы торговал сладкими плодами кактусов, а осенью – вареной кукурузой. Свой товар он развозил на трёхколёсном велосипеде. Жил, как и раньше, с родителями — его материальное положение определяло и образ жизни. Было очевидно, что ему пора жениться. Он и мечтал встретить хорошую девушку и остепениться, создать семью. Мама продолжала уговаривать его сбрить усы или, по крайней мере, укоротить их настолько, чтобы открылись губы. Барух упрямился.
— Пойми, это же отталкивает женщин. Я бы не вышла замуж за мужчину с такой растительностью на лице. Как можно целоваться через такие заросли?
— Это – мой фирменный знак, — отвечал Барух. – Все знают меня как Баруха-усатого, и это не изменится.
В возрасте 25 лет он получил лицензию и начал продавать мороженое на берегу. Там и познакомился со Шриной, будучи ослеплён красотой её лица и форм. Он приблизился к ней и предложил бананово-шоколадное.
— А если будешь приветлива ко мне, дам погладить мои усы, — улыбнулся Барух и подкрутил их кончики.
Шрина усмехнулась, однако, когда спустя четверть часа Барух вернулся к работе, у него в кармане была бумажка с номером её телефона, а в сердце – надежда.
Шрина жила с родителями, семью братьями и сёстрами в двухкомнатной квартире в Южном Тель-Авиве. Она с детства мечтала о рыцаре на красном «мустанге», который унесёт её в большой мир, ну, а пока, на две-три недели, решила удовольствоваться мужчиной с усами и трехколёсным велосипедом.
Уже на первом свидании, состоявшемся в ресторанчике Мати-матерщинника в квартале Флорентин, Барух почувствовал, что Шрина презирает его, и ставит себя гораздо выше него самого и этого места, куда он привел её развлечься. У него заняло немало времени, чтобы уговорить её на второе свидание. На сей раз он пригласил её в приличный мясной ресторан в квартале Кэрем а-тейманим. После ужина Барух предложил Шрине поехать в номера…
Ужин девушке понравился, однако перед входом в дешёвую гостиницу на улице А-Яркон Шрина сказала ему: «И думать забудь: я даже не вхожу в гостиницу ниже четырёх звезд». Она повернулась и собралась уходить, но Барух удержал её и снял номер в четырёхзвёздочной гостинице… Утром Шрина поспешила на работу – она была скромной служащей почтового отделения.
Удовольствие стоило Баруху кучу денег – почти половину месячного заработка, и он понял, что не сможет продолжить ни для неё, ни для себя подобные дорогостоящие развлечения. Однако он продолжал ухаживать за Шриной, тогда она разъяснила ему, что они «не подходят друг другу», а затем вообще откровенно сказала, что ищет кого-нибудь материально обеспеченного, кто вытащит её из бедного квартала. «И, кроме того: твои усы мне совсем не нравятся. Сначала это было смешно, но теперь даже неприятно – они так колют мне лицо!»
И тут, несмотря на всю любовь к своим усам, Барух действовал решительно: сбрил их начисто, и его лицо стало двухцветным!
— Чтоб ты так жил! – воскликнула мать, увидев его новый лик. – Ты теперь похож на зебру – лицо у тебя черно-белое…
Однако после двух недель работы на берегу под ярким солнцем и нижняя часть лица Баруха более или менее тоже потемнела. Только вот Шрину не интересовало, какую жертву он принёс ради неё. Она не появлялась на пляже и не реагировала на сообщения, которые он оставлял ей на автоответчике. Когда наш герой узнал, что вместо него девушка подцепила богатенького ухажёра, его сердце упало.
Барух не сдавался: поискал и нашёл домашний адрес возлюбленной и изо дня в день посылал ей открытки и цветы. Он воспевал её красоту и счастливые минуты пребывания с ней. Барух обещал девушке, что через два-три года его материальное положение улучшится, но ответов на свои послания он не получал…
Вроде бы сочувствовавшие Баруху завсегдатаи ресторанчика Мати-матерщинника пытались по-своему подбодрить его в том мрачном состоянии, в котором он пребывал.
— Да она обычная лахудра, гоняющаяся за деньгами, — заявил один.
— Пока не сколотишь первый миллион долларов – и не суйся к ней… А на твоём мороженом это случится ой не скоро, — изрёк другой, не скрывая усмешки.
Барух не спеша допил пиво, расплатился и издал свой клич: «Я иду!»
— Во-во, вали уже, — расхохотались сидевшие за его столом.
Как-то уже осенью, в наступившей темноте прохладной ночи, Барух подошёл к воде, глубоко вздохнул и вошёл в море, а одна припозднившаяся на берегу влюблённая парочка потом утверждала, что слышала крики: «Я иду, я иду!».
Спустя два дня море вынесло на берег его тело.
Перевод с иврита Александра Крюкова