Фото Ирины Батаниной
СЕМЬ СВЕЧЕЙ
Жене Сельцу
1.
Глиссада,
полого спускаясь из неба над морем,
лежит и концом упирается в Бен-Гурион.
По этой невидимой, туго натянутой нити
скользит, приближаясь к земле,
мой самолет.
Уже, наплывая, внизу, за прозрачным овалом,
в темени южной горит паутина огней:
Большой Тель-Авив – это зеркало.
В зеркале – звезды.
Если бы я не летел, а стоял на песке,
влажном и плотном песке возле моря в Герцлии,
я бы увидел над морем огни самолета,
круто скользящего к берегу, в Бен-Гурион.
Я бы щипал виноград и смотрел на закат,
видел бы женщин, идущих на фоне заката
прямо по водам – такая манера ходить
в этих местах существует две тысячи лет.
Если бы я проживал не теперь, а давно,
где-то на этом краю Средиземного моря,
мне от отца бы досталась хорошая лодка,
чтобы рыбачить и в Яффо улов продавать.
Я бы любил виноград и простое вино,
я соблюдал бы Субботу и нянчил детишек,
и недоверчиво слушал рассказы про то,
как назарянин недавно слепца излечил.
Если бы раньше, в начале и света, и тьмы,
в той колыбели, которую звезды качали,
я бы проснулся легко и отправился в путь,
мир бесконечно пустынный вокруг созерцая –
был бы горячим песок и прохладной вода,
небо – высоким и дикой – лоза винограда,
яркими – звезды и плавным – полет облаков,
и до рождения странного слова «глиссада»
я не дожил бы каких-нибудь сотню веков.
2.
Хорошо не торопиться на работу –
предварительно угробив Голиафа,
путешествовать из пятницы в субботу
по окраине полуденного Яффо,
за пакгаузы – а там и угнездиться
под навесом, за столом, у парапета,
с настроением размеренно напиться,
благо ветер, и прохлада, и не лето.
Закурить по сигаретке для начала,
заказать по сотке «Голды» и по пиву –
и отправиться от этого причала,
на прощанье сунув палец Тель-Авиву.
Кушать хумус и хрустящую картошку,
созерцая вдалеке упрямый парус,
и отхлебывать из кружек понемножку,
наблюдая, чтобы поровну осталось,
и беседовать неспешно и негромко,
замечая, что вполне под настроенье
эта вечная, незыблемая кромка,
замыкающая зыбкое волненье,
и хмелея на ветру, под этой сенью,
наблюдать, как откупившись от халдеев,
исчезают отобедавшие семьи
приготовленных к субботе иудеев.
…И уже себя почувствовав балбесом,
плыть куда-то, улыбаясь и не споря,
за столом, у парапета, под навесом,
на краю послеполуденного моря.
3.
А все-таки есть – или кажется гостю? –
в истоптанной солнцем, изрезанной зноем
земле, заселенной еврейскою костью,
бездонное что-то. И что-то такое,
на что не найти в одночасье ответа,
чему не найти объясненья с наскока,
что было до слова и было до света,
и есть, и грядет, – но сокрыто до срока.
Сокрыто пластами песка векового,
сокрыто написанным справа налево –
вотще европейцу прочесть это слово,
вотще обрести от великого древа.
Покуда, горланя, ругая, воруя,
торгуют развалы, базары, каньоны,
покуда, за древние земли воюя,
окопы копают в песке батальоны,
покуда растят исступленно хасиды
свои бесконечные черные пейсы,
покуда таскают упрямые гиды
пришельцев – глазеть на граниты и гнейсы,
покуда заполнены будни простыми
заботами гоев о хлебе и Боге,
покуда встают на скелете пустыни
столбы-небоскребы, киббуцы, дороги,
покуда ревут экскаваторы, драги,
и грейдеры режут столетние глины,
покуда, ломая во тьме саркофаги,
глубокие корни пускают маслины –
оно прорастает из темени Леты
навстречу корням и фундаменту зданий,
огромное Нечто, великое Это,
незримое семя столетних терзаний.
И вижу я рвы, котлованы и ямы,
и кажется мне, что однажды когда-то
нажмет посильнее копатель упрямый –
и бездну откроет тупая лопата.
4.
Пряным запахом жаровен,
Ароматом тонкой пыли,
Вечным гомоном торговли,
Звоном мелких медяков
Был тот полдень очарован
И под ним куда-то плыли
Раскалившиеся кровли
Башен и особняков.
Иссеченные ветрами,
Отбеленные веками,
Словно воинов шеломы,
В жидком вареве жары
Плыли иноки с дарами,
Плыли дерево и камни,
Плыли улочки-разломы,
Арки, лестницы, дворы.
Накаляя даль Синая,
Восходило в полдень лето,
Кто с тоскою, кто с весельем,
Из далёка своего
Плыли люди, поминая
Кто Христа, кто Магомета,
Кто Давида с Моисеем,
А иные – никого.
Плыли ровно, как по нити,
Пейсы, лысины, бородки,
Чье сознанье посетила
Быль о давних чудесах,
И шипящее в зените,
Как яйцо на сковородке,
Бело-желтое светило
Проплывало в небесах
И висело надо мною.
И твердя слова и строфы,
Дрейфовал я в море жара
Вдоль невиданной страны,
По полуденному зною
То ли в сторону Голгофы,
То ли в сторону Омара,
То ли в сторону Стены.
5.
…А что там за море, и сколько веков
Бегут эти волны сюда?
И кто в это небо, не зная оков,
Ушел, не оставив следа?
От самого дома, из дальней дали
Ты ехал, и плыл, и летел.
Ты будто до самого края земли
Рукой дотянуться хотел.
До края земли, до начала начал,
Где, двадцать столетий тому,
В корзине плетеной младенец кричал
И мать наклонялась к нему,
И гасли во мраке цветущий миндаль
И черные капли маслин,
Лазурного моря безмерная даль
И неба бездонного синь.
…И вот это место. Ступай не спеша
По белому гравию вниз
И слушай, как желтые травы шуршат,
И жадно вдыхай кипарис.
Чтоб кануло время в объятьях песка,
И в зарослях пиний внизу.
Чтоб капелька пота, стекая с виска,
В пути повстречала слезу.
Полсотни шагов по тропинке спустись
И там на скамейку присядь.
Откроется неба бездонная высь
И моря безмерная гладь.
6.
…Где качаются у пирса лодки, лодочки, фелуки,
словно пики конной алы тыча мачты в небеса,
где спускаются при встрече, поднимаясь для разлуки,
просолёные прямые и косые паруса,
где зелеными горами на причале сохнут сети,
пересыпанные густо красной дробью поплавков,
где в тени навесов белых копошатся чьи-то дети –
не арабы, не евреи – просто дети рыбаков,
где над рыбьими телами, распростертыми на досках,
пляшут лезвия стальные в медно-бронзовых руках,
где, похожие на сфинксов, в ожидании отбросов
злые кошки методично лижут раны на боках,
где гуляет запах моря, дух бензина, рыбы, йода,
гомон, говор, шум прибоя, крики чаек над волной,
где с утра роятся толпы разноцветного народа
под немой тысячелетней желтой каменной стеной –
там, написанные щедро маслянистыми мазками,
тлеют ночи, дни пылают и дымятся вечера
на земле, навек зажатой между морем и песками,
на земле, навек забытой между завтра и вчера.
7.
Расставанье – груз нелегкий, возвращенье – путь недолгий.
Карта Кипра, карта Крыма, Украина – и уже
среднерусская равнина, петли Дона, дуги Волги
и в конце – огромный город под крылом, на вираже.
Разраставшийся из точки до посадочного круга,
намекавший на чужбине, что судьба у нас одна –
вот он весь, как на ладони, проворачиваясь туго,
приближается упрямо, поднимается со дна.
А вчера, касаясь бездны, я гулял над Летой вечной,
пил со старыми друзьями, бил рукою по руке,
было море – безмятежным и пустыня – бесконечной,
и слова не умещались ни в сознаньи, ни в строке.
Нас несла по Тель-Авиву полупьяная фиеста,
полуночники-таксисты подставляли нам бока.
Дьявол прятался в деталях. Бог являлся повсеместно.
Ни тому и ни другому не достались мы пока.
…Я сижу на старой даче. Костерок мой догорает.
Из открытых окон дома раздаются голоса.
В доме ужинают дети. Где-то музыка играет.
Пламя пляшет на поленьях. Дым восходит в небеса.
