Максим Жуков

    

   
  Контемпорари-арт 

Заболев, я думал о коте, –
С кем он будет, ежели умру?
О его кошачьей доброте,
Красоте; и прочую муру

Думал я и спрашивал: ну вот,
В душной предрассветной тишине 
Так же, как ко мне подходит кот,–
Подойдут ли ангелы ко мне?

И пока расплавленный чугун,
Застывая, сдавливает грудь,
Будь бобтейл он или же мейн-кун,
Без проблем забрал бы кто-нибудь.

Вьюгой завывает месяц март,
Провожая зимушку-зиму,
В подворотне найденный бастард
Нужен ли окажется кому?

Если доживу до декабря,
Буду делать выводы зимой:
Те ли повстречались мне друзья?
Те ли были женщины со мной?

Никого ни в чём не обвиню.
И, когда обрадованный кот
На кровать запрыгнет, – прогоню:
Он не гордый, он ещё придёт.
Без обид на свете не прожить;
Но, когда настанет мой черёд, 
Сможет ли Господь меня простить
Так же, как меня прощает кот?

           * * *
Отделилась Малая, отделилась Белая,
Занялась Великая глупой суетой.
Зарядив Калашников, с парой однокашников
Вышел в степь донецкую парень молодой.

Не за долю малую, вызволяя Малую, –
Из сердечной склонности, танковой дугой, –
Изничтожить ватников, с группою соратников,
Им навстречу двинулся паренёк другой.

Никому не нужные люди безоружные
В этот раз не кинулись скопом на броню.
Сколько их ни выяви, – добровольцев в Киеве
Явно недостаточно дать отпор Кремлю.

Веруя в красивости, с жаждой справедливости,
Многие по трезвости, кто-то под хмельком,
Кучно, со товарищи, резко, угрожающе
В чистом поле встретились парень с пареньком.

Было то под Горловкой или под Дебальцево,
Может, под Широкино… Было! – ну и что ж? –
Ничего хорошего – продали задёшево 
Паренька из Киева и другого тож.

Там на шахте угольной воздух перерубленный,
Техника горящая, крошево и жесть.
Злого, непостижного, возлюбите ближнего!
Украинца, русского – всех что ни на есть.

Оба, в общем, славные, парни православные,
Как лежится вместе вам во поле вдвоём?
Спят курганы тёмные, солнцем опалённые,
Тишина над Киевом, тихо над Кремлём.

              * * *
Голос, словно в церкви – просветлённый,
Затянул под окнами куплет:
«Голуби летят над нашей зоной,
Голубям нигде преграды нет».

Под благоухание черёмух
Не звучит гитарный перезвон;
Во дворе на лавочках укромных
Заиграет, разве что, смартфон.

То ли это времени апноэ
Перед тем как перейти на бег,
То ли всё пацанское, блатное
Изживает XXI век.

Превратились в бабушек, дедусей
Все мочалки наши и кенты.
Благорастворение воздусей
Перед наступленьем темноты.

За окном уснула спортплощадка,
Вместо муравы – Canada Green.
Из подъезда, будто бы с устатка,
Выхожу, как Лермонтов, – один.

На меня наставлен сумрак ночи;
Прислонясь к дверному косяку,
Размышляю, как бы покороче
Подойти к ближайшему ларьку,

Где я тусовался с разной сранью,
Где сидел и думал, как в огне, –
Заливая голову баранью, –
Что скачу на розовом коне.
Воздух, как в невидимых пираньях,
Весь в новорождённых комарах.
Я теперь скупее стал в желаньях,
Только не за совесть, а за страх.

В забубённой жизни и отпетой
Как я не пропал – наверняка?
Не пойду!.. Ведь знаю: в стороне той
Нет давным-давно того ларька.

         * * *
Идут по вип-персонной – 
По жизни центровой –
Сережка с Малой Бронной 
И Витька с Моховой. 
Практически – Европа. 
Цивильная толпа.
Услуги барбершопа,
Веган-кафе и спа.

У всех живущих в Центре –
Особый кругозор:
И BMW, и Bentley –
Заставлен каждый двор.
И прочно – пусть нелепо! –
Роднит одна земля
С агентами Госдепа 
Прислужников Кремля.

Стритрейсер по наклонной 
Летит как чумовой –
Сережка с Малой Бронной
Иль Витька с Моховой?
В хоромах эксклюзивных
Который год подряд,
Наевшись седативных,
Их матери не спят.
Сплошные биеннале.
Хотя не тот задор,
Кураторы в подвале
Ведут привычный спор:
Почти во всякой фразе –
«Контемпорари-арт».
Как лох – так ашкенази,
Как гений – так сефард. 

Но если кто из местных,
То ты за них не сцы!
Сидят в высоких креслах
Их деды и отцы:
Фанаты рок-н-ролла,
Любители травы.
Одни – из комсомола,
Другие – из братвы.

Но всем с периферии
Девчонкам, что ни есть,
За столики пивные
Возможность есть подсесть –
С улыбкою нескромной
И с целью деловой
К Сережке с Малой Бронной
И к Витьке с Моховой.

И, влезшие счастливо
В шикарные авто,
Под крафтовое пиво
О тех не вспомнят, кто
За этот кайф бездонный,
За праздничный настрой
В полях за Вислой сонной
Лежат в земле сырой.

            * * *
Бессонница. Гомер. Украдено бабло 
В родной стране, где всяк с рожденья обворован. 
Уснуло всё вокруг, уснул ПТХЛ, 
В чужой карман давно не лезущий – за словом. 

Загнали за Можай ИП и ПБОЮЛ,
На головах царей божественная пена. 
Уснуло всё вокруг. И Кремль давно уснул. 
Во прахе и крови скользят его колена. 

Прости, развратный Рим, – прости, о край родной! – 
Кого же слушать мне? – Пока народы спали,
И множество надежд под солнцем и луной, 
И братскую любовь, и веру – всё украли. 

Украли всё: огонь и проблески ума, 
Которые всегда в стране родной некстати; 
Украли ряд идей; повсюду тишина, 
Какая может быть лишь в обнесенной хате. 

Имперская парча заношена до дыр – 
Классический пин-ап для воровского пула. 
О нравственность и честь, где ваш ориентир? 
Ответственность и стыд, и совесть – всё уснуло. 

Уснуло всё: менты и бывшая фарца, 
И нынешняя власть в своем авторитете; 
Как горек русский хлеб! Не слаще и маца. 
Кого же слушать мне? – воруют те и эти. 

Повсюду тишина. Заношена до дыр 
Имперская парча. Покуда спят народы, 
Не так ли ты – И ТЫ!!! – о европейский мир,
Крадешь свои в боях добытые свободы? 

Воруют все: друзья, враги, учителя, 
Пророки и вожди, свидетели и судьи.
Придурки всех мастей, крутые кренделя 
Воруют там и сям, в толпе и на безлюдье. 
Бессонница. Гомер. Что наше воровство? 
Кого не обвинишь в ораторском запале! 
И, может быть, я сам страдаю от того, 
Что воровать меня сегодня не позвали.

           * * *
Страдал одним, а умер от другого
Средь медсестер, напоминавших бикс.
Вначале, может быть, и было Слово,
Но в тишине пересекают Стикс.

Конечно, потрясение и горе,
Но если чистой правды не скрывать, –
Когда пришли прощаться в крематорий,
Над гробом было нечего сказать.

Любил, бухал, да так, что чуть однажды
Не сел в тюрьму... опять: любил, бухал.
Писал стишки, но без духовной жажды,
А значит, зря и плохо их писал.

Над гробом только те, кто знали лично, –
Собрались, чтобы головы склонить,
Всего пять человек – симптоматично –
Хотя, чего теперь судить-рядить. 

С цветов снимали долго упаковку,
Но места мало заняли цветы…
И потому всем сделалось неловко,
Когда сажали крышку на болты.

Перед закрытой этой домовиной,
Пред тем как гроб опустится в подвал,
Немыслимый и несопоставимый –
Я наш союз в деталях вспоминал.

Как мы гуляли ночи до рассвета,
Как бабами менялись невзначай…
Он подарил мне как-то томик Фета
И надписал: «Читай и не скучай».

Он спорил о стихах со мной упрямо,
Вооруженный зреньем узких ос.
Но Фет не доставлял, а Мандельштама
В ту пору мне прочесть не довелось.

Я даже не врубился, как сумел он,
И не заметил даже – ну и ну! –
Как он легко и как бы между делом,
Увёл мою законную жену.

Страдал одним, а умер от другого,–
Не вынес скачки бешеной Пегас.
Вначале – я уверен – было Слово,
Но это Слово было не о нас.

Он прожил жизнь легко и контркультурно,
Местами жмот, местами вертопрах.
Еще чуть-чуть и дальше – только урна,
С каким-нибудь: «Покойся, милый прах…»

Мы за ворота выбрались сутуло,
Но кто-то оглянулся, посмотрел, –
Как будто сталью сердце полоснуло:
Там человек сгорел.
 
          * * *
Который год в тюрьме моей темно
И море на отшибе колобродит;

И, может, лучше, что ко мне давно,
Как к Евтушенко, старый друг не ходит.

А постоянно ходят – оh my God! –
Лишь те, что называются «с приветом»…
В моей тюрьме темно который год,
Как в келье с отключённым Интернетом. 

И женщина, которая – акме,
Давно со мной не делит страсть и негу.

Который год темно в моей тюрьме,
Да так, что лень готовиться к побегу.

             * * *
Уходят ребята в иные края:
И жизнь дрянновата, и смерть как змея.
Кто тёмен, кто светел – в душе и с лица –
Отряд не заметил потери бойца.

Была кривовата земная стезя,
Уходят ребята, враги и друзья.
И жизнь, как засада, и смерть, как резня:
Ну что тебе надо ещё от меня?

Такое причтётся, что не отопрусь, –
Откуда у хлопца испанская грусть? –
Из третьего ряда, спою, не тая:
Гренада, Гренада, Гренада моя.

Из третьего ряда? Кто знает, в каком
Ряду до упада мы хором поём? 
На грани распада и день ото дня –
Ну что тебе надо ещё от меня?

Сказала: «Доколе!» Спросила: «Ответь,
Мы хором, как в школе, обязаны петь?»
– Никто не обязан, – отвечу не в лад, –
Но всё-таки связан с отрядом отряд.

Уходят ребята, враги и друзья,
За ними когда-то отправлюсь и я;
Мне в памяти смутной, дырявой, как сеть,
Тогда поминутно не запечатлеть, –
Как в чём-то испанском, мантилье подстать,
На Старом Хованском ты будешь стоять.
Чугунна ограда. Улыбка темна.
Гренада, Гренада, Гренада, Грена…










  
 
  

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *