Контемпорари-арт Заболев, я думал о коте, – С кем он будет, ежели умру? О его кошачьей доброте, Красоте; и прочую муру Думал я и спрашивал: ну вот, В душной предрассветной тишине Так же, как ко мне подходит кот,– Подойдут ли ангелы ко мне? И пока расплавленный чугун, Застывая, сдавливает грудь, Будь бобтейл он или же мейн-кун, Без проблем забрал бы кто-нибудь. Вьюгой завывает месяц март, Провожая зимушку-зиму, В подворотне найденный бастард Нужен ли окажется кому? Если доживу до декабря, Буду делать выводы зимой: Те ли повстречались мне друзья? Те ли были женщины со мной? Никого ни в чём не обвиню. И, когда обрадованный кот На кровать запрыгнет, – прогоню: Он не гордый, он ещё придёт. Без обид на свете не прожить; Но, когда настанет мой черёд, Сможет ли Господь меня простить Так же, как меня прощает кот? * * * Отделилась Малая, отделилась Белая, Занялась Великая глупой суетой. Зарядив Калашников, с парой однокашников Вышел в степь донецкую парень молодой. Не за долю малую, вызволяя Малую, – Из сердечной склонности, танковой дугой, – Изничтожить ватников, с группою соратников, Им навстречу двинулся паренёк другой. Никому не нужные люди безоружные В этот раз не кинулись скопом на броню. Сколько их ни выяви, – добровольцев в Киеве Явно недостаточно дать отпор Кремлю. Веруя в красивости, с жаждой справедливости, Многие по трезвости, кто-то под хмельком, Кучно, со товарищи, резко, угрожающе В чистом поле встретились парень с пареньком. Было то под Горловкой или под Дебальцево, Может, под Широкино… Было! – ну и что ж? – Ничего хорошего – продали задёшево Паренька из Киева и другого тож. Там на шахте угольной воздух перерубленный, Техника горящая, крошево и жесть. Злого, непостижного, возлюбите ближнего! Украинца, русского – всех что ни на есть. Оба, в общем, славные, парни православные, Как лежится вместе вам во поле вдвоём? Спят курганы тёмные, солнцем опалённые, Тишина над Киевом, тихо над Кремлём. * * * Голос, словно в церкви – просветлённый, Затянул под окнами куплет: «Голуби летят над нашей зоной, Голубям нигде преграды нет». Под благоухание черёмух Не звучит гитарный перезвон; Во дворе на лавочках укромных Заиграет, разве что, смартфон. То ли это времени апноэ Перед тем как перейти на бег, То ли всё пацанское, блатное Изживает XXI век. Превратились в бабушек, дедусей Все мочалки наши и кенты. Благорастворение воздусей Перед наступленьем темноты. За окном уснула спортплощадка, Вместо муравы – Canada Green. Из подъезда, будто бы с устатка, Выхожу, как Лермонтов, – один. На меня наставлен сумрак ночи; Прислонясь к дверному косяку, Размышляю, как бы покороче Подойти к ближайшему ларьку, Где я тусовался с разной сранью, Где сидел и думал, как в огне, – Заливая голову баранью, – Что скачу на розовом коне. Воздух, как в невидимых пираньях, Весь в новорождённых комарах. Я теперь скупее стал в желаньях, Только не за совесть, а за страх. В забубённой жизни и отпетой Как я не пропал – наверняка? Не пойду!.. Ведь знаю: в стороне той Нет давным-давно того ларька. * * * Идут по вип-персонной – По жизни центровой – Сережка с Малой Бронной И Витька с Моховой. Практически – Европа. Цивильная толпа. Услуги барбершопа, Веган-кафе и спа. У всех живущих в Центре – Особый кругозор: И BMW, и Bentley – Заставлен каждый двор. И прочно – пусть нелепо! – Роднит одна земля С агентами Госдепа Прислужников Кремля. Стритрейсер по наклонной Летит как чумовой – Сережка с Малой Бронной Иль Витька с Моховой? В хоромах эксклюзивных Который год подряд, Наевшись седативных, Их матери не спят. Сплошные биеннале. Хотя не тот задор, Кураторы в подвале Ведут привычный спор: Почти во всякой фразе – «Контемпорари-арт». Как лох – так ашкенази, Как гений – так сефард. Но если кто из местных, То ты за них не сцы! Сидят в высоких креслах Их деды и отцы: Фанаты рок-н-ролла, Любители травы. Одни – из комсомола, Другие – из братвы. Но всем с периферии Девчонкам, что ни есть, За столики пивные Возможность есть подсесть – С улыбкою нескромной И с целью деловой К Сережке с Малой Бронной И к Витьке с Моховой. И, влезшие счастливо В шикарные авто, Под крафтовое пиво О тех не вспомнят, кто За этот кайф бездонный, За праздничный настрой В полях за Вислой сонной Лежат в земле сырой. * * * Бессонница. Гомер. Украдено бабло В родной стране, где всяк с рожденья обворован. Уснуло всё вокруг, уснул ПТХЛ, В чужой карман давно не лезущий – за словом. Загнали за Можай ИП и ПБОЮЛ, На головах царей божественная пена. Уснуло всё вокруг. И Кремль давно уснул. Во прахе и крови скользят его колена. Прости, развратный Рим, – прости, о край родной! – Кого же слушать мне? – Пока народы спали, И множество надежд под солнцем и луной, И братскую любовь, и веру – всё украли. Украли всё: огонь и проблески ума, Которые всегда в стране родной некстати; Украли ряд идей; повсюду тишина, Какая может быть лишь в обнесенной хате. Имперская парча заношена до дыр – Классический пин-ап для воровского пула. О нравственность и честь, где ваш ориентир? Ответственность и стыд, и совесть – всё уснуло. Уснуло всё: менты и бывшая фарца, И нынешняя власть в своем авторитете; Как горек русский хлеб! Не слаще и маца. Кого же слушать мне? – воруют те и эти. Повсюду тишина. Заношена до дыр Имперская парча. Покуда спят народы, Не так ли ты – И ТЫ!!! – о европейский мир, Крадешь свои в боях добытые свободы? Воруют все: друзья, враги, учителя, Пророки и вожди, свидетели и судьи. Придурки всех мастей, крутые кренделя Воруют там и сям, в толпе и на безлюдье. Бессонница. Гомер. Что наше воровство? Кого не обвинишь в ораторском запале! И, может быть, я сам страдаю от того, Что воровать меня сегодня не позвали. * * * Страдал одним, а умер от другого Средь медсестер, напоминавших бикс. Вначале, может быть, и было Слово, Но в тишине пересекают Стикс. Конечно, потрясение и горе, Но если чистой правды не скрывать, – Когда пришли прощаться в крематорий, Над гробом было нечего сказать. Любил, бухал, да так, что чуть однажды Не сел в тюрьму... опять: любил, бухал. Писал стишки, но без духовной жажды, А значит, зря и плохо их писал. Над гробом только те, кто знали лично, – Собрались, чтобы головы склонить, Всего пять человек – симптоматично – Хотя, чего теперь судить-рядить. С цветов снимали долго упаковку, Но места мало заняли цветы… И потому всем сделалось неловко, Когда сажали крышку на болты. Перед закрытой этой домовиной, Пред тем как гроб опустится в подвал, Немыслимый и несопоставимый – Я наш союз в деталях вспоминал. Как мы гуляли ночи до рассвета, Как бабами менялись невзначай… Он подарил мне как-то томик Фета И надписал: «Читай и не скучай». Он спорил о стихах со мной упрямо, Вооруженный зреньем узких ос. Но Фет не доставлял, а Мандельштама В ту пору мне прочесть не довелось. Я даже не врубился, как сумел он, И не заметил даже – ну и ну! – Как он легко и как бы между делом, Увёл мою законную жену. Страдал одним, а умер от другого,– Не вынес скачки бешеной Пегас. Вначале – я уверен – было Слово, Но это Слово было не о нас. Он прожил жизнь легко и контркультурно, Местами жмот, местами вертопрах. Еще чуть-чуть и дальше – только урна, С каким-нибудь: «Покойся, милый прах…» Мы за ворота выбрались сутуло, Но кто-то оглянулся, посмотрел, – Как будто сталью сердце полоснуло: Там человек сгорел. * * * Который год в тюрьме моей темно И море на отшибе колобродит; И, может, лучше, что ко мне давно, Как к Евтушенко, старый друг не ходит. А постоянно ходят – оh my God! – Лишь те, что называются «с приветом»… В моей тюрьме темно который год, Как в келье с отключённым Интернетом. И женщина, которая – акме, Давно со мной не делит страсть и негу. Который год темно в моей тюрьме, Да так, что лень готовиться к побегу. * * * Уходят ребята в иные края: И жизнь дрянновата, и смерть как змея. Кто тёмен, кто светел – в душе и с лица – Отряд не заметил потери бойца. Была кривовата земная стезя, Уходят ребята, враги и друзья. И жизнь, как засада, и смерть, как резня: Ну что тебе надо ещё от меня? Такое причтётся, что не отопрусь, – Откуда у хлопца испанская грусть? – Из третьего ряда, спою, не тая: Гренада, Гренада, Гренада моя. Из третьего ряда? Кто знает, в каком Ряду до упада мы хором поём? На грани распада и день ото дня – Ну что тебе надо ещё от меня? Сказала: «Доколе!» Спросила: «Ответь, Мы хором, как в школе, обязаны петь?» – Никто не обязан, – отвечу не в лад, – Но всё-таки связан с отрядом отряд. Уходят ребята, враги и друзья, За ними когда-то отправлюсь и я; Мне в памяти смутной, дырявой, как сеть, Тогда поминутно не запечатлеть, – Как в чём-то испанском, мантилье подстать, На Старом Хованском ты будешь стоять. Чугунна ограда. Улыбка темна. Гренада, Гренада, Гренада, Грена…