О мурашах и людях
De profundis
Мне дали тишину,
а я её боюсь,
включаю музыку
и с тишиной борюсь,
кому-нибудь звоню,
листаю ленту,
и с девятиэтажной высоты
смотрю туда,
где скоро будет лето,
где ветки прячут
новые цветы
и листья новые
в холодных, напряжённых
остроконечных красных кулачках,
где берегут молитвы бережёных
на маленьких отдельных пятачках.
В развёрнутой ко мне бесцветной тыльной
поверхности –
есть признаки надкрыльной
пластины,
а под ней дрожит крыло,
но для полёта время не пришло –
немая продолжительность пробела.
И в ожиданье жизнь моя проста,
смирительна, убога, неумела.
Качайся в тишине,
о маленькое тело,
ныряльщик над опорою моста
и гусеница на краю листа.
Жара
Старуха замёрзла в столичной жаре.
Старуха под мокрым лежит одеялом
и видит рисунок на старом ковре
и солнце, горящее полным накалом.
Какое бы пекло в Москву ни пришло,
старухе не жарко, совсем не тепло.
В невидимом поле блуждают частицы,
гривастые кони трясут головами,
плывут краснопёрки, ерши и плотицы
и разные твари без лиц и названий,
пылинки в луче или рябь на экране,
какая-то мелочь, ничто и нигде.
Плывёт на своём допотопном диване,
как белый ледник в раскалённой воде.
Паук
слепой паук нащупывает путь
двумя ногами,
как инвалид
идёт куда-нибудь
с двумя клюками.
по шторе вверх ползти,
по шторе вниз ползти,
ступить на воздух,
и на нём почти
зависнуть,
чтобы
снова провалиться,
дорога будет
колыхаться,
длиться,
пока он доползёт до края шторы.
молчи и ничего не говори.
не предусмотрены поводыри
в законах мира
фауны и флоры.