61 (29) Наталья Новохатняя

Старик с улицы Рабби Цирельсона

 

Мало кто в Кишинёве знает, где находится улица Рабби Цирельсона. Разве что старожилы махнут рукой в сторону центрального базара: за ним, мол. Остальные лишь недоумённо пожмут плечами: а такая есть?.. Возможно, всё дело в расположении. Улица Рабби Цирельсона находится на другой улице – Василе Александри. Тянется себе улица имени молдавского классика, тянется, и вдруг бац! – Цирельсон. И почти сразу снова Александри. Вот и получается: улица крохотная, квартал всего, пройдёшь и не заметишь. Впрочем, есть один ориентир, по которому её всегда можно опознать – старинное полуразрушенное здание. Одни говорят, здесь раньше были синагога и ешива, другие – еврейская богадельня и больница. Как бы то ни было, сейчас криво обломанные стены скалятся в агонии, а узкие, длинные, с арочными сводами окна смотрят на мир пустыми глазницами слепца. Время от времени здание пытаются реставрировать. Но то ли пыл угасает, то ли деньги заканчиваются. Так что воз и ныне там.

Рядом с развалинами есть гостиница под названием «Астория». Вся она такая чистенькая, вылизанная. Белоснежные пилястры и балясины режут глаз. На вид типичный новодел. Однако здание было построено ещё в девятнадцатом веке, только расфранчённый второй этаж появился совсем недавно. Одноэтажные дома справа от гостиницы тоже не без истории. Городские особняки, так их раньше называли. Хотя до богадельни-больницы им как до луны, зато выглядят несравнимо более ухоженно.

В угловом здании расположился полицейский участок. Наличие полиции — как охранная грамота от разного рода неприятностей. Воры, проходите мимо, нечего вам тут!

Ещё на улице имени еврейского праведника полным-полно машин. Оживают они дважды в день: утром и вечером. Остальное время, выстроившись вдоль дороги, машины дремлют. Как, впрочем, и вся улица. Выпуская наружу одинокого постояльца, бесстыдно зевает «Астория». Словно заколдованная царевна в ожидании королевича, спит и видит сны полицейский участок. И почему бы ему не спать, он ведь добился своего – все беды мира обходят улицу стороной, недаром она такая тихая. Может, по этой причине её и выбрал тот странный старик.

Он появился на Рабби Цирельсона в мае. Благоухала, раскидывая по сторонам отяжелевшие ветки, сирень. Словно балерины в пышных пачках, выстроились бело-розовые каштановые свечи. Радостно зеленели газоны. На фоне общего цветения старик смотрелся замшелым пнём. Вид его был неопрятен: седая клочковатая борода спускалась на грудь, ветхое пальто кое-где распоролось по шву. Но светлые глаза смотрели спокойно и ясно. Так светят фонари в глухую ночь.

Старик приходил поутру, устраивался перед крыльцом одного из домов и просиживал там весь день. Вечером он уходил. А утром снова был на том же месте. Откуда старик пришёл и куда исчезал на ночь, никто не знал. Да это никого и не интересовало. Поначалу к нему отнеслись с подозрением: иди знай, что за человек. Но старик вел себя тихо, не бузил, к прохожим не цеплялся. Стелил на землю лист картона, усаживался на него и сидел, по-собачьи поджав длинные, в обтрёпанных брюках, ноги. Иногда чёрно-синие, словно спёкшиеся баклажаны, губы начинали шевелиться. Но почти беззвучно, трава шелестит громче. Разобрать слова было невозможно. В общем, безобидный старик, хотя и с приветом. Мало-помалу к нему привыкли: кто-то принёс стул; гостиничные, — те стали подкармливать. Даже полиция  старика не гоняла. Не пьяница, не бомж, пусть сидит.

Я увидела старика в июне. Ах, июнь, время солнца, тепла, невесомых сандалий, цветастых сарафанов и клубники! Цены на последнюю, правда, кусаются, но покупателей это не смущает, и центральный базар так же многолюден, как во времена моего далекого детства. «Căpșună, căpșună dulce!»^[1] Крики продавцов мечутся непоседливыми птицами. От красных ягодных гор на прилавках рябит в глазах. «Дайте мне, пожалуйста, два… Нет, пять килограммов!» Зачем тебе столько, ты же хотела только полакомиться?! Но пальцы уже лихорадочно отсчитывают денежные купюры. Базар я покидаю с двумя корзинками клубники в руках.

По-хорошему, мне бы надо подняться наверх, на центральный бульвар имени молдавского господаря Штефана чел Маре. Сесть на один троллейбус, потом на второй. Каких-то полчаса – и я дома. Но ноги будто сами несут меня в противоположном направлении. Пробираться через толпу – возле базара всегда полно людей – это как плыть против течения. Только опытному пловцу под силу справиться с подобным испытанием без ущерба для себя. А у меня в руках ещё и клубника! Наконец, живая и невредимая, я оказываюсь на пустом пространстве. И снова ныряю, на этот раз в лабиринт улиц. Здесь всё иначе, можно идти довольно долго и не встретить ни одной живой души. Как на кладбище в будний день. От возникшей ассоциации нервно хмыкаю: ну, это я, положим, перегнула. Хотя… Раньше здесь был район ремесленников, и важную (если не большую) его часть составляли евреи. Но потом евреи, эти вечные кочевники, косяками потянулись в другие страны. Недолго думая, дома изменили им с новыми жильцами, и сами при этом изменились. Казалось, квартал забыл своих прежних обитателей. Но прошлое, не желая отступать, сочилось через поры старой каменной кладки, смотрело идеальным сферическим глазом с фронтонов домов и настойчиво тыкало в глаза прохожих табличками с еврейскими именами. И захочешь забыть, не забудешь.

Между тем, солнце стало припекать. Корзинки с ягодой оттягивали руки. Противно заныли виски. Будто в каком-то отупении я свернула направо и… оказалась на улице Рабби Цирельсона. На этот раз на улице было непривычно многолюдно. Толпа собралась напротив гостиницы. Приглядевшись, я увидела, что она сплошь состоит из детей. Что это, детский праздник? Не похоже, для праздника чересчур тихо. Да и дети ведут себя странно. Застыли, будто суслики в характерной стойке. По центру толпы на стуле сидит старик. Борода, пальто (это в жару-то!), вид важный. То ли пророк, то ли шаман. Вот и детей загипнотизировал. Впрочем, я сама при виде него обомлела.

Только подойдя ближе, я увидела, что дети смотрели не на старика, или не совсем на него. Объектом их внимания стала кукла в старческих руках. Позже, когда кукла стала моей, я детально её изучила. Всё в ней было прекрасно: изящное фарфоровое личико, шёлковые локоны, платье — портновский шедевр из бархата, атласа и кружев. Кокетливо сдвинутая на бок шляпка и крохотные кожаные туфельки дополняли совершенный наряд. Её создал не просто мастер – кукольный бог! Но больше наряда и локонов поражали кукольные глаза. Тёмно-карие, они словно источали живое тепло. По правде говоря, глаза смотрелись человечнее, чем у многих людей. Но было что-то ещё, трудно объяснимое. Недаром от куклы невозможно было отвести взгляд. Кто-то наверняка скажет, что я всё это придумала. Ну, кукла, красивая – что с того? Мало ли, что может почудиться от жары и усталости. Но дети, как быть с детьми? А ведь они, как известно, индикаторы всего по-настоящему удивительного.

Итак, я смотрела на куклу, и кукла смотрела на меня. Знаете, так бывает, когда смотришь на портрет в музее. Потом ты идёшь дальше, переходишь к другим картинам, но глаза с портрета неотступно следуют за тобой. Так было и с куклой: её взгляд был словно прикован к моему лицу. Казалось, отвернись я, он прожжёт мне затылок. А потом кукла моргнула. Знаю, знаю, этого не могло быть. Но я и сейчас готова поклясться, что это видела. «Она живая!» – вскричала я, вне себя от удивления. Две ледяные молнии – глаза старика – полыхнули и пронзили меня насквозь.

«Хотите, я вам её подарю?» Это был обычный мужской голос, низкий, без старческого дребезжания. Слова прозвучали ровно, без эмоций. Так можно говорить о самых рядовых вещах. Почему, услышав их, я затрепетала? Желание обладать куклой охватило меня с такой силой, что я чуть не потеряла сознание. Сделав усилие, я взяла себя в руки. Я даже попыталась мыслить логично. Старик, кукла, дети – что это вообще такое? Может, чей-то розыгрыш? Или съёмка фильма… А что, вполне вероятно: старик – актёр, дети – массовка, а кукла…

«Берите же!» – на этот раз голос прозвучал настойчиво, если не сказать — требовательно. «Сумасшедший! – мелькнула мысль. – А если нет?..  Зачем отдавать мне такую роскошную куклу, какой смысл?» Во мне проснулась осторожность.  «Она очень дорогая. Лучше я её куплю…»

«Нет»

«Я отдам вам клубнику!» – выкрикнула я с отчаянием.        Всё это напоминало торг наоборот. Обмен, в любом случае, был неравноценен, но что-то мешало мне взять куклу просто так. Но куда мне было тягаться с железной волей этого странного старика.

«Забирайте куклу, а клубнику отдайте детям».

Я послушно поставила на асфальт корзинки с ягодами – дети моментально налетели саранчой –  и подошла к старику. Странное выражение мелькнуло на его лице, когда я взяла куклу. Казалось, старик еле сдерживается, чтобы не выхватить её из моих рук. Но через секунду его лицо снова было спокойно. Когда я повернулась, чтобы идти назад, корзинки уже опустели, а дети были перемазаны клубничным соком. Потемнев, сок приобрёл бурый оттенок. Словно кровь окрасила детские губы, щёки, пальцы. От прежней неподвижности не было и следа – теперь дети танцевали, высоко вскидывая руки и ноги. Это было похоже на пляску дикарей после кровавого пиршества. Меня затошнило. Прижав куклу к себе, стараясь не смотреть по сторонам, я  протиснулась через детскую толпу и бросилась прочь.

***

Про Кишинёв говорят, что это город на семи холмах, вот и в «Википедии» так написано. Не верьте, их намного больше! И троллейбусу, в котором я ехала, предстояло брать один холм за другим. Для начала, по-утиному переваливаясь, он въехал на мост, что вёл в сторону Рышкановки. Мост состоит из двух частей. Под одной частью, стиснутая бетонными плитами, течёт река Бык. Река узкая и неглубокая. Говорят, что когда-то она была судоходной, по ней ходили не просто лодки – корабли. Якобы в то время она была настоящим быком, это сейчас так, бычок. Хотя это больше похоже на легенду. Легенды ведь на то и существуют, чтобы отвлекать от скучной серой реальности.

Под второй частью моста пролегли железнодорожные пути. Вот они точно были рабочими, даже я это помню. Мост трясся мелкой дрожью, когда, стуча колесами, по рельсам проходили длинные железнодорожные составы. Существовала примета: если в этот момент человек оказывался на мосту, то мог загадать желание. Поезд уносил желание вдаль, и там, за семью долами, холмами, реками кто-то всесильный решал, исполнить  желание или нет. Сейчас поезда почти не ходят, и пути ржавеют без дела. Видимо, желаний было слишком много, и лавочку прикрыли.

Дальше шло здание цирка с его сложной геометрией. Здание осыпалось и старело. Словно предчувствуя своё незавидное будущее, оно с ужасом косилось на пустошь неподалеку. Это сейчас там осока и бурьян, а несколько веков назад на месте пустоши были татарские поселения. Но кто теперь об этом знает? Разве что фанатичные любители истории. Новый холм: типовые советские хрущовки, разномастные бутики родом из девяностых, безликие бетонные коробки из двухтысячных…

Я подумала, что троллейбус — это такая своеобразная машина времени, что перемещается из одного временного периода в другой. Занятая наблюдениями, я и не заметила, как перестала болеть голова. Я вообще ощущала себя намного лучше. Словно разные пласты прошлого выстроили между мной и Рабби Цирельсона незримый защитный барьер. Никому сквозь него не пробраться, даже старику! Впрочем, в его существовании я уже была не так уверена. Да, но как же кукла? Завернутая в кулёк, она лежала у меня на коленях прямым доказательством случившегося. Нащупав крохотные пальчики, я слегка пожала их и на секунду замерла, ожидая ответного пожатия. «Не сходи с ума», – прошептала я самой себе и вышла из троллейбуса.

Только вернувшись домой, я поняла, как сильно устала. В спальне я, не раздеваясь, рухнула на постель. а очнулась спустя несколько часов. Фиолетовые сумерки, без боя взяв комнату, касались всего, до чего могли дотянуться – книжной полки, шкафа, постели, меня. Только кукла оставалась недосягаемой. Безупречная, в пене кружев, она сидела на тумбе, где я её оставила. Стеклянные глаза загадочно поблёскивали. Точно как у детей, когда они задумали очередную шалость. За время сна я успела про куклу забыть и, увидев её, вздрогнула от неожиданности. Моё недавнее пылкое желание обладать куклой сейчас выглядело нелепо, если не сказать смешно. И правда, зачем она мне? Лучше бы старик отдал её кому-то из детей. А вот клубника мне сейчас пригодилась бы. Вспомнив про оставленные ягоды, я чуть не подавилась слюной.

В этот момент в дверь позвонили. Я открыла – на пороге стояла Виорика. При виде крепко сбитой фигуры соседки я затосковала. Да нет, у меня нормальные отношения с соседями, но Виорика… Ей постоянно что-то нужно! Её приходы напоминают набеги кочевников. Из моей квартиры к соседке перемещаются тарелки, вилки, ложки, электрический чайник, стулья, пылесос, моющие средства и многое другое. Некоторым вещам так и не суждено вернуться обратно. Другие она через некоторое время отдаёт, правда, не в их первоначальном виде. Кажется, будь у меня муж, Виорика и его одолжила бы, чтобы вернуть слегка потрёпанным. Но мужа у меня нет, а у соседки есть свой – Лёня. Но если Виорика порой меня нервирует, то к Лёне я, напротив, отношусь с неизменной нежностью. Он чинит в моей квартире всё, что ломается, этим отчасти компенсируя грабительские замашки жены. Интересно, что понадобилось Виорике на этот раз? К моему удивлению, соседка зашла позвать меня в гости. «Лёня на днях привёз ящик клубники, хочу тебя угостить». Приглашать дважды меня не потребовалось.

Клубника с сахаром, пирог с клубничной начинкой, варенье… Сидя за кухонным столом соседей, я блаженствовала. Я любила весь мир, а Виорика с Лёней, в сущности, простые незатейливые люди, вообще казались мне чуть ли не ангелами. Какие они хорошие, и как друг друга любят! Я тихонько вздохнула: по сравнению с семейным счастьем соседей моё одиночество выглядело более чем уныло. Нет, такого мужа, как Лёня, мне бы не хотелось, хотя… На секунду я представила, как Лёнины преданность и забота переключаются с Виорики на меня. Вот он, по одному моему щелчку, мчится в магазин, и, конечно, забывает купить половину списка. Вот просительно заглядывает мне в глаза, выпрашивая разрешения выпить с друзьями пива, а в благодарность обмусоливает мою щеку. Бррр! Меня аж передёрнуло от отвращения. Придёт же такое в голову! Нет, Лёня, конечно, замечательный, но не для меня. «Если на роду написано любить плохих мальчиков, ничего с этим не поделать», — философски подумала я и переключилась на оставшиеся в блюдце ягоды. Напоследок Виорика сразила меня окончательно, вручив баночку с вареньем. Надо же, я и представить себе не могла, что у меня такая щедрая соседка! «Спасибо. И вы заходите. И вам спокойной ночи, светлых снов».

***

Выходные я провела за уборкой квартиры. К кукле стала привыкать. Чуть смочив тряпку водой, смахнула с неё воображаемую пыль. Вроде как признала за свою. Когда с уборкой было покончено, я решила принять душ, но тут раздался звонок в дверь. В халате, со слипшимися прядями волос – в таком виде не слишком хочется принимать гостей – я осторожно глянула в глазок. Но это был всего лишь Лёня, он принес черешню. «Похоже, соседи выбрали меня объектом для благотворительности», – подумала я, с умилением глядя на толстокорые, в тёмных крапинках, ягоды в миске. И ошиблась. Лёня пришёл признаться мне в любви. Хотя про любовь я поняла не сразу. Уж не знаю, каким образом всё это происходило у них с Виорикой, или, минуя стадию слов, они сразу перешли к практической части вопроса, но в случае со мной Лёня говорил долго и невнятно. «Напряжение, провода, клеммы, невозможность обесточить» – что это, памятка электрика?! Лишь сравнение меня с высоковольтной лампочкой, озарившей его безрадостное существование, да ещё пара-тройка высокопарных фраз прояснили ситуацию. Если бы это был кто-то другой, я хохотала бы в голос. Но Лёня! Совсем некстати вспомнилось, что кран на кухне протекает, да и с унитазом не всё в порядке… Нет-нет, прочь соблазны! «Уходи, уходи. И ягоды свои забирай».

Однако влюблённый Лёня оказался настойчив. Теперь, куда бы ни пошла, я наталкивалась на его долговязую фигуру. Казалось, он плёл вокруг меня невидимую паутину. Его союзниками стали лестничная площадка, лифт, почтовые ящики, двор, магазины. Как-то раз даже заявился ко мне на работу. Работаю я в небольшой конторе, которая занимается статистикой телевизионных каналов. Проще говоря, какие программы смотрят люди. Не спрашивайте меня, зачем это нужно, я и сама не знаю. Зато работа непыльная, да и платят прилично. Здание, в котором обитает наша контора, находится под охраной, просто так не войдёшь. Но Лёня вошёл. Не иначе как просочился сквозь стены. Поникшая розочка в его руке, явно сорванная с ближайшей клумбы, была так же нелепа, как и вся его любовь.

Может показаться, что за всеми этими перипетиями я забыла про Виорику, но о ней-то я думала в первую очередь. Что будет, когда она узнает о преступной любви мужа?! А случится это скоро, я знала, чувствовала. Лёня вёл себя неосторожно; даже дворовые кошки, и те стали что-то подозревать. Недаром воротили от меня свои усатые морды, когда я проходила мимо. Сердечностью по отношению к людям Виорика не отличалась, зато кошек подкармливала регулярно. В попытке задобрить то ли кошек, то ли Виорику, я тоже стала их кормить. Я покупала в магазине сырое мясо и, мелко нарезав, оставляла на крыльце. Кошки съедали всё до последнего куска, но злоба их не проходила. Объяснение с соседкой обещало быть бурным…

Виорика настигла меня у лифта. Налетела разрушительным цунами. Столько оскорблений в свой адрес я не слышала никогда за всю свою уже довольно длинную жизнь. Я пыталась убедить женщину, что мужа её я не люблю, и вообще ни сном, ни духом, всё это Лёнины больные фантазии. Безуспешно. Яростно захлопнувшаяся за соседкой дверь в квартиру пообещала мне мучительную смерть.

«И что мне теперь делать?» – спросила я, с тоской глядя в безупречное фарфоровое личико. За неимением других собеседников я разговаривала с куклой. Дальнейшая моя участь представлялась безрадостной. Виорика с её напором, как пить дать, настроит против меня соседей. Разлучниц у нас традиционно не любят, и все они, особенно женщины, будут на её стороне. Неприятности мне обеспечены. «Хоть бы она куда-то делась, пока не остынет, – мечтала я. – Уехала бы к маме в село… Или пусть сляжет с пустяковой болезнью». Но когда Виорику – внезапно подскочившая температура, кашель – увезли в больницу с пневмонией, вместо облегчения я испытала чувство стыда. «Это не я; я не хотела!» Оправдываться было не перед кем, и я молча плакала, уткнувшись в подушку.

***

Рассуждая теоретически, уже тогда можно было догадаться о причастности ко всем этим событиям куклы. Но я предпочла роль страуса, засунувшего в песок свою глупую голову. Я говорила себе так: люди влюбляются, расстаются, болеют – это происходит сплошь и рядом. Если и есть в жизни смысл, то лишь в бесконечной смене состояний, и мистика тут абсолютно ни при чём. Что касается остального: бесплатные поездки в такси («вам повезло, у нас как раз акция»), сгинувшие в водовороте жизни и вдруг материализовавшиеся друзья («мы так по тебе скучали!») – эти и подобные подарки судьбы выглядели вполне естественно. Всё происходило как бы само собой. Общеизвестно, что жизнь полосатая, и чёрная полоса сменяется белой. Если сейчас я нахожусь в «белом» периоде, почему бы не насладиться этим по полной! Я и наслаждалась. Пока не случилась история с домом. Дело в том, что перед многоэтажкой, в которой я живу, долгое время был пустырь. Груды мусора и бесплатное приложение в виде бомжей набили оскомину всему району. Когда некий чиновник, желая снискать народную любовь, заикнулся о том, что неплохо бы на месте пустыря разбить сквер, его с радостью поддержали. Стройка началась. Но мечты о тенистых аллеях, ухоженных газонах и детской площадке просуществовали недолго. Ровно до тех пор, пока один из жильцов, рискуя служебным положением, не раздобыл план будущей постройки. Тут выяснилось, что на пустыре появится очередная стеклянно-бетонная махина, которая не только закроет весь обзор, но и оставит наш дом без собственного двора. Обычно пассивные, на этот раз жильцы выступили единым фронтом: собрали подписи, бумаги отнесли в соответствующую инстанцию. Стройку заморозили. Но ненадолго. Противная сторона тоже не бездействовала, и взятка кому надо решила дело: работы возобновились.

…В тот день звуки стройки были особенно назойливы. Между балками и перекрытиями хлопотливыми муравьями сновали строители. Злиться на них было бессмысленно, строители просто выполняли свою работу. Но отбойные молотки выбили из меня все нормальные человеческие чувства, на растущий за окном дом я смотрела с ненавистью. «Хоть бы он рухнул!» – бросила я в сердцах. А спустя некоторое время раздался странный скрежет. Желая выяснить природу незнакомого звука, я выглянула в окно и… застыла на месте. Словно делая гимнастику, дом медленно накренился сначала влево, потом направо. Дальше – больше: ходуном заходили стены, гибкими суставами стали выкручиваться сваи и балки. Дом исполнял свои «па», как профессиональный танцор, одно за другим. Я с ужасом подумала про людей. Но их нигде не было видно. Будто кто-то невидимый слизнул всех языком. Впрочем, одна человеческая фигура всё же была. Прямо перед домом стоял какой-то мужчина (прораб?) и делал энергичные движения руками. Словно старался удержать дом на месте. И – вот чудо! – дом замер. Но только на мгновение, после чего со страшным грохотом рухнул на землю. Вверх взметнулось гигантское пыльное облако – это к небесам отлетела душа дома.

Сказать, что я растерялась, —  не сказать ничего. Мысли мои метались: что делать, бежать вниз, звонить в службу спасения?! Но пронзительные сирены уже вспарывали пространство города, как небрежно сшитую ткань. Вот-вот начнётся беготня, суета. Лучшее, что я могла сделать, это не мешаться под ногами. Но это как раз было самым сложным. Наворачивая круги по квартире, я не находила себе места. В силу своей работы – статистика телепрограмм – я не понаслышке знала о пристрастии телезрителей к травматичным передачам и фильмам. Любой психолог скажет, что это даёт возможность пережить стресс как бы понарошку. Если становится совсем страшно, всегда можно выключить телевизор. Но реальность невозможно выключить, как бы ни хотелось. Мысль о том, что, сама того не желая, я стала убийцей, сводила меня с ума. «Как – не желая? Ты как раз пожелала…», – голос прозвучал ехидно. Кто это сказал, кукла?! Я впилась взглядом в кукольное лицо. Но стеклянные глаза были бесстрастны.

Когда я вышла на улицу, квартал был оцеплен. Возле подъезда толпились соседи, они обсуждали происшедшее. Я увидела Лёню. После его злополучного признания и болезни Виорики мы обходили друг друга стороной. Но в сложных ситуациях даже звери кучкуются в стаи, и мы с Лёней, повинуясь природному инстинкту, одновременно бросились друг к другу. Он и рассказал мне про взрыв. Якобы, в здание была заложена бомба. Я хотела спросить о человеческих жертвах, но язык словно прилип к нёбу. «Никто не пострадал, – вдруг сказал Лёня, – строители как раз ушли на обед». Я что, прозрачная?! Даже Лёня, и тот читает мои мысли? Но какое облегчение я испытала после его слов! От радости я чуть не бросилась ему на шею. Хорошо, что вовремя себя остановила.

Обратно в квартиру я возвращалась по лестнице. Живу я на девятом этаже, высоко. Обычно я езжу на лифте, пешком иду в редких случаях, только когда нужно подумать. Лифт в этом деле не помощник, а вот ступени – да. Механический процесс перешагивания с одной ступени на другую стимулирует мозг, мысли начинают двигаться в нужном направлении. Итак, начнём: ко мне в руки попала кукла, которая исполняет желания. Я совру, если скажу, что мне было неинтересно узнать, как это работает. Но сейчас важнее другое: что мне теперь с этой куклой делать?

«Что делать, что делать – ты ещё спрашиваешь?!» Голос в моей голове рассмеялся неприлично громко. Будь кто-то из соседей рядом, непременно услышал бы, благо, лестница была пуста. «Ты можешь попросить, что угодно!» – продолжал голос уже серьёзно. «А ведь правда», — согласилась я. Та я, которая пересчитывала ногами ступени.

Но чего я хочу? Как назло, в голову ничего не лезло. Видимо, от стресса все желания скукожились и облетели осенними листьями. Зато я вспомнила Виорику с её болезнью, дом… Ну нет, не такой ценой! Значит, от куклы надо избавляться. Но как? Вынести на мусорку — так себе вариант. Мало ли, в чьи руки она попадет. Рухнувший дом покажется мелкой шалостью. Другой вариант – уничтожить её, разбить молотком – был ещё хуже. От одной только мысли, что придётся бить по фарфоровым щёчкам и пальчикам, мне стало дурно. Такая красивая вещь… Или не вещь? Может, она вообще живая?! Ах, как мне не хватает сейчас умного советчика!

Тут я вспомнила про старика и, оступившись, чуть не полетела с лестницы. Хорошо, что вовремя схватилась за перила. Старик пугал меня даже больше куклы. Но другого выхода, похоже, не было. Придётся идти на улицу Рабби Цирельсона. Сегодня уже поздно, старик мог уйти, но завтра с утра в самый раз. А с куклой я поступлю так: на моей лестничной площадке есть встроенный в стену шкаф, что-то вроде импровизированной кладовки. В этот шкаф я и уберу на ночь куклу. Вполне вероятно, что она и оттуда сможет читать мои мысли, но тут уж ничего не поделать.

***

Ночь я провела неспокойно, крутилась-вертелась. Оставленная в кладовке кукла не давала мне покоя. При мысли о том, что она сидит там и пялится в темноту, мне было не по себе. Словно я бросила беззащитного ребенка или котёнка. Потом я заснула. Ну, как заснула – выпала из реальности. Так падают в обморок, теряя ориентиры в пространстве, забывая обо всём на свете. Во сне я видела каких-то людей. Лица их были бледны как у покойников, одежды темны как ночь. Они что-то говорили, куда-то ходили – всё это я видела смутно. Что запомнилось: общее ощущение горя, которое исходило от них. Потом люди пропали, вместо них появился старик, прежний хозяин куклы. Он внимательно смотрел мне в лицо, словно пытался что-то разглядеть. Я тоже смотрела на старика. Только тут я заметила, что на его лице не было морщин. Совсем! Но он ведь старый, я это знала, чувствовала. «Кто ты?» – выкрикнула я в это странное гладкое лицо и… проснулась. От сильного сердцебиения еле могла дышать. Нет, вопрос с куклой надо решать срочно!

Вскоре я уже выходила из подъезда. С куклой в кульке, разумеется. Прямой транспорт на Рабби Цирельсона не ходит, но можно добраться с пересадками. Представив переполненные троллейбусы, всю эту толкотню и ругань, я поморщилась. Но есть и другой путь: доехать до бульвара молдавского поэта Григория Виеру, а дальше пешком, через спальный район. Это я и выбрала.

Мимо по-утреннему дремотных домов я шла медленно. Недавний сон никак не выходил из головы. Что я знаю о старике, кто он, откуда? «Могла бы хоть что-то разузнать», — упрекнула я себя за легкомыслие. И потом: как я могу заставить старика взять куклу обратно, если я его боюсь? Что же делать?.. В этот момент я посмотрела на румяное яблоко солнца, что висело над городом, на пролетевшую наискосок к небу птицу, и смутная мысль начала формироваться у меня в голове. Она рождалась как ребёнок, с муками. Я прошла несколько кварталов, прежде чем всё поняла. Поняла и даже засмеялась от облегчения: как я сразу не догадалась? Попытаюсь объяснить (если такое вообще можно объяснить словами). У старика есть сила, истоки которой мне неизвестны. Как по мне, этой силой его наделили скорее демоны, чем ангелы, но сейчас не об этом. Теперь я. Не назову себя слабой, но моя проблема всегда была в чрезмерной чувствительности. Любая эмоция – страх в том числе – пробивает меня насквозь. Мир со всеми его несовершенствами для таких, как я, тяжкое испытание. Но тот же мир, со всей его красотой и нежностью, способен не только залечить мои раны, но и сделать меня сильной. Я ведь люблю его, несмотря ни на что. Так неужели я не получу от него помощь, когда мне это необходимо? «Ты ведь поможешь мне, правда?!»

Я напряженно вслушивалась, в надежде уловить ответ. Вначале не было ничего необычного. Просыпающийся город стучал окнами и дверьми, переговаривался невнятными голосами – всё это было не то. Вдруг птичий голос у меня над головой зазвучал так дивно, так ясно. Меня всегда удивляло то, что птицы, такие крохотные, могут издавать поистине удивительные звуки. Боясь спугнуть невидимого певца, я стояла не шевелясь. Казалось, весь мир замер вместе со мной. Пение длилось недолго, всего несколько мгновений. Сложная колоратурная фраза закончилась короткой звонкой нотой, прозвучавшей, как восклицательный знак. Это означало «да».

Теперь я точно знала, что делать. Для начала я подставила лицо солнцу. Я тянулась к нему, как дерево тянется к свету. И, точно как дерево, напитывалась солнечной энергией. Кстати, о деревьях – они стали следующими. Переходя от липы к тополю, от тополя к клену, я гладила древесную кору, трогала изнанку листьев. Поделитесь со мной своей силой, шептала я. И они делились, разве могли они отказать. Я шла и впитывала глазами всё, что встречалось на пути: цветы, травы, сохнущее на верёвках белье, кота на окне, детские качели, улыбки прохожих… От пребывающей во мне силы я будто увеличивалась в размерах.

Дальше были извилистые улочки, тупики, ажурные особняки, казалось, навечно вросшие в землю, длинные, тонкие свечи многоэтажек. Подобно ненасытному обжоре, я поглотила всю архитектурную эклектику этого района с его молдавской, византийской, армянской, еврейской, турецкой, сербской, русской и другими культурами. Национальный колорит (не путать с ущербным национализмом!) сделал меня в разы сильнее. Потом церкви – в округе их было несколько, я обошла их все. Армянская, Мазаракиевская, Вознесенская, Харлампиевская, Свято-Георгиевская. Пальцы мои ласкали камни, лоб касался стен. Перед тем, как идти на улицу Рабби Цирельсона, я завернула к синагоге. Окна, эти большие еврейские глаза, чуть заметно сверкнули, дав добро. Лишь одно здание в целом районе я сочла бесполезным для себя: ночной клуб под названием «Чикаго». Громадные постеры с полуобнаженной Мэрилин на фасаде кричали о назначении дома. «Пристанище ночных фей в моём деле вряд ли пригодится», — решила я и обошла его стороной.

***

На Рабби Цирельсона я оказалась около одиннадцати. Старика нигде не было видно. Что ж, я могу и подождать. Сила, что была во мне, сделала меня уверенной и спокойной. Пока суть да дело, я решила выпить кофе на террасе «Астории». С террасы был отличный обзор. Когда старик появится, я сразу его увижу. Сделав официанту заказ, я попросила сразу рассчитать меня. На случай, если придется быстро уйти. И про старика спросила: в какое время тот обычно приходит? В ответ парень вытаращил на меня глаза: какой старик? Он работает здесь уже год, но никакого старика не видел! Можно, конечно, спросить у других официантов. Или на ресепшен. «Я вас очень прошу. Если вас не затруднит… Правда, никто не видел?» Странно…

Я заволновалась. Я была готова к любому развитию событий: к торгу, к выяснению отношений. То, что старик может просто не прийти, даже не приходило мне в голову. Но сдаваться я не собиралась. Поместив завёрнутую в кулёк куклу под мышку, я стала обходить один дом за другим; благо, на улице их было немного. Отвечали мне вежливо, но про старика никто ничего не знал. Не было такого, и всё тут! Все эти люди вряд ли могли в одночасье впасть в склероз. Тогда как объяснить эту повальную амнезию? «Твоя работа?» – прошипела я в сторону куклы. А что, с неё станется. Но с выводами я, похоже, поторопилась.

Парнишка-дежурный в полицейском участке – я зашла туда напоследок – старика прекрасно помнил. Да, был такой, борода длинная, одет так… Не по сезону. Но спина прямая, будто кол в неё вбили. Как у молодого. Хотя давно не появлялся. «Постойте, он просил что-то передать. Женщине какой-то…» Ах, если бы у меня было больше времени, я вытряхнула бы из парнишки всю необходимую информацию! Всё испортил проходивший мимо пузан в форме, судя по всему, местный начальник. «Măi, Petrica, aici muncim, nu stăm la taifas!»^[2] – рявкнул он на моего собеседника. Петрика пунцово покраснел и, бросив на меня виноватый взгляд, уткнулся в свои бумаги. Я осталась ни с чем.

Выйдя из участка, я задумалась. Можно, конечно, вернуться сюда позже, но я была почти уверена, что парнишка-дежурный больше ничего не скажет. Оставался ещё один шанс, последний. С этой стороны улицы я обошла все постройки, но была ещё противоположная сторона, там тоже есть дома. Вернее, один дом, под номером три. Других зданий на улице не наблюдалось. Когда они пропали и каким образом, я не имела ни малейшего представления. Впрочем, странности этой улицы уже перестали меня волновать. Загадкой больше или меньше, – какая разница. В моих поисках это вряд ли поможет, значит, не стоит и заморачиваться. Остаётся дом номер три, к нему я и направилась.

На фасаде здания красовалась вывеска на турецком языке. Из написанного я поняла лишь слово «Кебаб». Здесь, вроде, должна быть еда… Я с сомнением посмотрела на запылившиеся окна. На заведение общепита это было мало похоже. Просто заброшенный дом. Хотя часы работы на входной двери, вроде, прописаны. Недолго думая, я толкнула дверь и вошла внутрь.

Это оказалась типичная третьесортная забегаловка. Что-то среднее между столовкой и дешевым баром. От первой были простенькие столы и стулья, от второго – барная стойка. Забавно, что подобное заведение находится прямо через дорогу от «Астории» с её претенциозным шиком. Воистину, Кишинёв – город контрастов.

За барной стойкой сидел мужчина грузного телосложения и явно восточной внешности. Определить национальность более точно я бы не рискнула. Оливковая кожа, большой мясистый нос, тёмные глаза и брови могли в равной степени принадлежать турку, греку или даже армянину. На меня мужчина посмотрел недовольно. Для таких мест это нормально. В пафосных ресторанах обслуга крутится вокруг тебя, как девушки у пилона. Забегаловки — это другое. Посетителей здесь не жалуют: чего ходят, только от дел отвлекают. Я подумала, что чувство собственного достоинства у работников общепита обратно пропорционально статусу заведения, в котором они работают. Надо что-то заказывать, иначе разговора не получится. Я подошла к стойке и глазами пробежала меню с напитками. Пожалуй, самое безобидное питьё – это чай. Да, в пакетиках, да, отрава. Но отрава привычная, без подвоха. «Мне, пожалуйста, чёрный. Сахар взять самой?» Ок. Теперь можно переходить к сути вопроса. «Извините, вы не подскажете… Я ищу одного человека. Может, видели?..» Привычной скороговоркой я повторила описание старика. Я ни на что не надеялась. Однако бармен, порывшись в недрах прилавка, вытащил на свет плотный тёмно-серый конверт и протянул мне. На конверте не было написано ни слова.

«Это точно мне, вы уверены?»

«Больше про старика никто не спрашивал» Ответ прозвучал логично. Я посмотрела на конверт, потом на бармена. Более неподходящего человека на роль вестника судьбы, чем этот грузный носатый мужчина, было трудно себе представить. «А на что ты рассчитывала? Что к тебе явится ангел с крылышками или чёрт с рогами и хвостом? Кто ты вообще такая, чтобы судить о замыслах судьбы?» И то верно.

«Спасибо. Можно я прочту здесь, у вас?»

«Без проблем», – ответил носач и занялся своими делами, наверняка гораздо более важными, чем одинокая посетительница и её странное письмо.

И вот я сижу за столом. На соседнем стуле лежит по-прежнему завернутая в кулёк кукла. На столе передо мной стакан с чаем, сбоку от него конверт. Я касаюсь конверта рукой: ого, какой плотный! Что же внутри? Но открывать его не тороплюсь. Чай я пью медленно: беру стакан в руки, отхлёбываю глоток, после чего ставлю стакан на место. Чай невкусный, он отдает водопроводной водой. Даже сахар не спасает положение. Одно утешение, что горячий. На улице лето, жара, да и здесь, в «Кебабе», не холодно. Но меня почему-то трясёт мелкой дрожью. Да ты боишься! «Боюсь», — честно признаюсь я. Все боятся неизвестности.

Повинуясь внутреннему импульсу, я достаю из кулька куклу и сажаю на стул рядом с собой. Ну вот, теперь нас двое. Пожалуй, можно начинать. Я быстро допиваю оставшийся в стакане чай и решительно вскрываю конверт.

***

«Когда вы будете читать эти строки, меня, возможно, уже не будет в живых…»

Хорошенькое начало! С моих губ срывается нервный смешок. А страниц сколько! Потянет на роман. Ладно, посмотрим, что будет дальше. Но с первых же строк письмо заворожило меня. Старик рассказывал о событиях давно минувших дней так увлекательно, что оторваться было невозможно.

«…Я родился в Кишиневе в религиозной еврейской семье. До определённого момента я ничем не отличался от других еврейских мальчиков, своих сверстников: учёба в хедере, потом ешива… Реальная жизнь интересовала меня гораздо меньше Торы, которую я с упоением изучал. Одно время родители стали поговаривать о том, чтобы уехать в Палестину. В их памяти ещё были свежи кишинёвские погромы начала века, и они хотели уберечь нас с сестрой от возможных повторений. Но мой дядя Идэ-Лейб Цирельсон (да-да, это в честь него назвали улицу!) отговорил их. Зачем куда-то ехать, мальчику и здесь найдётся занятие, пусть лишь подрастёт. Дядя с его положением главного раввина был уважаемым человеком не только в кишинёвской еврейской общине, но и во всей Бессарабии; его авторитет был непререкаем. Уезжать родители раздумали».

Я читала письмо, и старые кишинёвские улочки на глазах молодели, заполнялись людьми. Вот крестьяне – приехали из молдавских сёл и привезли товар на продажу. Запряжённая в каруцу лошадь еле идёт. Важная дама под руку со щёголем в новомодном костюме приковывают всеобщее внимание – эти как сюда забрели?! А вот и немолодой ребе в окружении бойких еврейских мальчиков в кипах. К слову о мальчиках – наш-то повзрослел. Теперь это стройный юноша, носит шляпу и лапсердак. Пришла пора подумать о женитьбе. Как и положено, ему сосватали хорошую еврейскую девушку, тихую, скромную. Ах, женись он на Басе, возможно, всё было бы по-другому! Хотя кто знает…

А что кукла? Про неё пока ни слова, только Кишинёв.

«…В промежутке между двумя войнами жизнь в Кишинёве бурлит. В городе полным-полно приезжих. Бежали от большевиков, потом от немцев. В соседнем с нами доме тоже появились новые люди, приехали из Венгрии. Это была еврейская семья: муж с женой и их дочь, моя ровесница. Так я увидел Перл. Яркая и живая, она отличалась от местных девушек, как роза отличается от полевых цветов. Недаром её имя переводится как жемчужина. При взгляде на Перл кровь забурлила у меня в жилах. За всю свою, пусть и недолгую, жизнь я не видел никого прекраснее. Она тоже меня полюбила, и совсем скоро мы поклялись друг другу в вечной любви…»

Читая письмо, я словно увидела девушку воочию: её влажные чёрные глаза, длинные косы, мягкие линии по-женски сформировавшегося тела. Неудивительно, что парень потерял голову!

Спустя несколько встреч (проходили тайком) влюблённые решили пожениться и сообщили об этом родителям. Однако их честность родные не оценили; разразился грандиозный скандал. Помолвленный еврейский парень хочет жениться на другой – позор! Не бывать этому!

Дальше всё, как в известной шекспировской трагедии: родители ставят ультиматумы, дети стоят на своём. Здесь в тексте письма впервые упоминается кукла. Мол, Перл обожала её, всё время носила с собой. Это был подарок бабушки. Что за бабушка, не говорится, молчок. Но знала ли девушка о магических свойствах куклы? Вряд ли. Иначе как объяснить то, что случилось потом. Придя в бешенство от тирании взрослых, Перл стала как невменяемая. Кричала, что ненавидит свой народ со всеми его старозаветными законами. На словах всё по правилам, а сами погрязли в грехах. Господь, — и тот не выдержал, недаром прогнал евреев с Земли Обетованной. Да хоть бы их вообще не было!

И это при кукле! Боже-Боже…

Не удивительно, что беда не заставила себя ждать: начавшаяся вскоре война чуть было не стёрла еврейскую нацию с лица земли. Вспомнив рухнувший у меня на глазах дом, я подумала, что ещё легко отделалась. Впрочем, в отличие от бедняжки Перл, я пожелала смерти дому, но не людям. А вот старик в своем письме магической версии не придерживался. Да и девушку оправдывал. Мол, его Переле тут ни при чём, это просто совпадение. Так или иначе, обе семьи, его и Перл, оказались в гетто.

Территория кишинёвского гетто растянулась от нынешней улицы Иерусалимской чуть ли не до самого железнодорожного вокзала. Улица Рабби Цирельсона как раз по центру. Евреев согнали туда со всех окрестных районов. Со всей Бессарабии на евреев поступили тысячи доносов, Кишинёв не был исключением. Писали на своих еврейских соседей: портных, обувщиков, зубных врачей. Кто-то делал это со страха. Иной зарился на соседское имущество. Донос – возможность завладеть им без особого труда. Причины у доносчиков были разные, результат один.

Старые дома помнят и это, и многое другое, но они скорбно молчат, не желая тревожить память мёртвых. Старик тоже не вдавался в подробности, лишь скупо написал, что война забрала всех его близких, включая именитого дядю. Выжил он один.

А что Перл? Его жемчужина укатилась. Сбежала с румынским офицером, охранником из гетто. Он не винит её. Перл была молода и хотела жить. Странно только, что она не взяла куклу с собой. Может, просто не успела. В тот день Кишинёв бомбили. Свинцовый дождь лупил без остановки. Дождавшись затишья, парень сразу бросился в дом Перл, но там никого не было. Одна кукла сиротливо сидела в углу. При взгляде на неё парню почудилось, что с кукольного лица на него смотрят глаза девушки. «Переле, любимая, почему ты оставила меня?..» Словно отвечая ему, кукла моргнула.

Тут история любви заканчивается и начинается история куклы. Вот что удалось узнать о её происхождении. Была на севере Трансильвании одна ведьма, делала магические обереги в виде кукол. Вроде, её это работа. Обереги были простенькие. Но были и другие куклы. Для них ведьма и ткани дорогие покупала, и кружево. Этих видели только заказчики, больше никто. Односельчане ведьму как огня боялись, к её жилищу просто так, без дела, не ходили. Но слухами, как известно, земля полнится. Говорили, что в кукольные волосы ведьма добавляла свой собственный. Ещё и заговаривала особым заклинанием. Впрочем, могли и болтать, у страха-то глаза велики.

Но как кукла попала к Перл? Сама девушка рассказывала, что куклу ей подарила бабушка. А вдруг бабушка и была той самой ведьмой? Может быть. Но подтверждения этому старик не нашёл.

«…И ещё: кукла сама выбирает себе хозяев. Хотя это происходит обоюдно. Будущий владелец обычно видит в кукле не просто искусно выполненную игрушку, а живую сущность. Кукла, в свою очередь, подаёт знак. Отдавать её в другие руки без этого знака нельзя. Чревато ужасными последствиями. Поверьте, я знаю, о чём говорю. Когда кукла моргнула, и вы, увидев это, вскрикнули, мне стало ясно, что она сделала свой выбор…»

Я скосила глаза на куклу – важная и невозмутимая, та сидела на стуле. Казалось, она прекрасно сознаёт собственное могущество. Мне, в который раз за сегодняшний день, стало не по себе.

«Но не стоит думать, что кукла всесильна, – продолжал старик. – Как я ни пытался с её помощью найти Перл, ничего не вышло. Похоже, проклятья, которыми в запале сыпала девушка, перешли и на неё, увы.

Почему же, зная всё это, я не уничтожил куклу, не сжёг её, как в средневековье сжигали ведьм на кострах? Ответ прост: я не мог. Кукла не только была похожа на Перл, она напоминала мне о том периоде моей жизни, когда я был юн, чист душой и полон надежд. Других свидетелей у меня не осталось.

Когда я узнал о магических свойствах куклы, то и вовсе не стал от неё избавляться. Трудно противостоять соблазну. Особенно если ты молод и несчастлив, каким я был тогда. Кукла казалась мне неким возмещением. Я хотел разбогатеть – и у меня не было недостатка в средствах. Мечтал о любви – все девушки мира были в моем распоряжении. Был момент, когда я увлёкся благотворительностью, но бюрократия и мошенники, что всегда сопутствуют таким делам, отвратили меня. Я даже вернул молодость собственному телу! Наивный, я думал, что таким образом смогу омолодить и душу. Но эта субстанция оказалась кукле не по зубам. Может, и правильно.

Если бы у меня была семья или близкий друг, наставник, возможно, всё было бы по-другому. Но я был одиночкой, за всю свою жизнь не прикипел душой ни к людям, ни к месту. Неудивительно, что в какой-то момент я затосковал. Снова вернулся к Торе, как когда-то в детстве. На мою душу, наконец, снизошёл покой. Жизнь с её горизонтами больше не манила меня, соблазны не трогали. Я понял, что хочу лишь одного – умереть. Но оставалась кукла. За годы, проведённые вместе, она стала частью меня, я не мог бросить её просто так. Надо было найти ей нового хозяина. Или хозяйку. Это оказалось сложнее, чем я думал. Я переезжал из страны в страну, из города в город. По натуре замкнутый, теперь я постоянно бывал на людях. Я носился с куклой, как отец носится с дочерью на выданье. Казалось, она вот-вот подаст знак. Но ничего не происходило, знака не было. Иногда мне казалось, что кукла нарочно тянет время – не хочет со мной расставаться. Ерунда, конечно.

Когда я совсем отчаялся, я вдруг вспомнил о своей родине. В Кишинёве я не был со времён войны. Я уезжал из руин, в прямом смысле, а вернулся в современный, но  абсолютно чуждый мне город. Лишь развалины ешивы да ещё несколько зданий напомнили о прошлом. Название улицы – Рабби Цирельсона – вселило в меня некоторую надежду. Я словно услышал голос дяди: «Будь здесь, на этой улице, и у тебя всё получится!» Так и вышло.

 Вот и вся история. Простите мне мою старческую болтливость. И вообще – простите. Мне жаль, что я втянул вас во всё это, но у меня не было выбора. А по поводу куклы: я бы посоветовал сделать то, на что у меня не хватило смелости, – сжечь её. Впрочем, это решать вам.

Что касается меня, я ухожу с радостью. Я верю, что после смерти, наконец, смогу воссоединиться с моими близкими.

Милая моя Переле, я иду к тебе, иду…»

***

Дочитав письмо до конца, я отложила листки в сторону. Я сидела в этом странном месте и чувствовала, как течёт время. Его потоки, словно струи воды, омывали меня со всех сторон. Только сейчас я заметила, что помещение, в котором я находилась, довольно велико. Освещение было слабым, и все предметы в нём казались чуть размытыми. Это ещё больше усиливало чувство ирреальности происходящего. Через окно можно было увидеть развалины ешивы и угол «Астории». Если старик писал своё письмо здесь (где ещё он мог его написать?), он видел то же, что и я. Обрамлённый в оконную раму пейзаж был лишь малой частью картины. Увидеть картину полностью было невозможно. «В этом и есть жизнь, вся её суть», — подумала я. Каждый из нас видит лишь часть картины, но никогда целиком. Разве что на пороге смерти.

Я подумала и про старика: он наверняка знал, как я поступлю с куклой. А я вот не знаю! В какой-то момент мне, правда, захотелось её уничтожить. Кукла вдруг показалась мне исчадием ада. Абсолютным злом. Может, все войны, которые происходят на земле, начались из-за таких вот кукол?! Сколько их понаделала проклятая ведьма?..

«Остынь, — сказала я себе. — Проще всего обвинить куклу. Но желания загадывают не куклы – люди. В моём случае вопрос стоит иначе: смогу ли я, владея куклой, настолько контролировать свои мысли и эмоции, чтобы никому не пожелать зла? Пожалуй, нет. Почему же я колеблюсь?»

Я подумала о странах, в которых никогда не была, о городах, которые не видела. Мир вот-вот откроется мне во всей своей красоте и полноте, и я от всего этого откажусь?!

Ещё я подумала о любви. Не только у старика была грустная любовная история. Моя история тоже не отличалась хорошей концовкой. Я вспомнила мужчину, которого любила так сильно, что дрожь проходила по моему телу при одной только мысли о нём. А ведь я ни разу не просила куклу ни о чём осознанно! Так пусть моя первая просьба будет о любви. «Хочу, чтобы он был моим!» – отчаянно выкрикнула я, глядя в фарфоровое лицо.

От моего крика бармен, охнув от неожиданности, уронил стакан. Осколки разлетелись по полу со стеклянным звоном. Листки бумаги вспугнутыми птицами слетели со стола. Кукла, — и та затрепетала пушистыми ресницами. Раньше я бы подумала, что про ресницы мне показалось. Не было ничего, и быть не могло! Но теперь я точно знала: это означает «да».

[1] «Căpșună, căpșună dulce!» (румын.) – «Клубника, сладкая клубника!»

[2] «Măi, Petrica, aici muncim, nu stăm la taifas!»  (румын.) – «Мэй, Петрика, мы здесь работаем, а не занимаемся болтовней!»