60(28) Анна Михалевская

Проситель

Была моя очередь встречать. Так случалось часто. Бабушке некогда. По выходным она танцевала в клубе греческой культуры, а остальное время репетировала дома. На маме всё держится. Та сидела перед компьютером и постоянно что-то обсуждала в зуме. Работа у неё такая. Брат и сестра десяти лет, Алик и Алиса, одевались под сериал «Уэнсдей»[1] и старательно не улыбались. А ещё – делали всё наоборот тому, что просишь. Папа писал роман, закрывшись в спальне. Уже года три как. И даже война особо не изменила его распорядок. Одна я без чёткой жизненной позиции. В пятнадцать мне просто нравилось смотреть по сторонам и видеть что-то своё.

Проситель, по обыкновению, топтался на пороге, оставляя лужицы непогоды на дощатом полу. Сегодня у гостя был особенно потрёпанный вид. Волосы топорщились, как неудачно свитое воронье гнездо. Отросшая щетина делала его старым, хотя стариком Проситель не был. Крючковатый нос стал ещё больше походить на клюв. В глазах тлело безумие. Но, может, там лишь отражалось моё?

– Уговор? – спросил он привычно, не вынимая рук из карманов плаща. Плащ был один и тот же много лет. В похожем Брюс Уиллис разгадывал тайну шестого чувства^[2]. Впрочем, время не оставило на плаще ни дыры, ни пятна.

Я кивнула. Соглашались все. Отказаться немыслимо. Никто не знал, что тогда произойдет, но все этого боялись.

Он вынул руку из плаща и протянул, переворачивая ладонью вверх. Я мечтала, что однажды там окажутся… билеты в кино, конфеты, да хотя бы сто гривен. Когда рассказала об этом своим, бабушка рассмеялась. Мама сухо заметила, что мне нечем заняться. А папа похвалил – хороший ход, он использует идею в следующей главе. Десятилетки осудили: хэппи-энд для лузеров.

Его ладонь, как обычно, была пуста. Мы вкладывали в неё своё.

Я протянула заранее подготовленную свечу.

– Кто?

Язык прилип к нёбу. Я стояла и ждала, беспочвенно надеясь, что он уйдёт.

– Кто?

Взгляд прожигал и, казалось, без моего ведома доставал нужное имя. Пусть лучше сама.

– Я…

 «Отдавай тех, кто тебе больше не нужен, – учила мама, следя одним глазом за строчками в компьютере. – Проситель знает, чем заменить пропажу». Тогда я и решилась, никому не сказав. Какая есть, я была себе не нужна.

– Уговор! – повторил Проситель, на сей раз утвердительно. Задул свечу и опустил огарок в безразмерный карман плаща. Была уверена: он сообщается минимум с соседней галактикой. Карман, не Проситель. Хотя иди знай.

Позвав меня, гость вышел в парадное. Я покорно побрела следом. Было страшно. И ещё – интересно.

***

Проситель заходил ко всем, но об этом не говорили. В окно я часто наблюдала, как он идёт по двору от дома к дому своей странной походкой, каждый раз отталкиваясь ногой от земли, будто для прыжка, но сам себя гася, возвращая вниз.

Он появился ещё до войны. Как самая любопытная, пошла открывать я. Проситель стоял, не произнося ни слова. Захлопнуть бы перед носом дверь, но безотчетное чувство вины склеило наши взгляды. За что? К кому? Я не знала.

Ещё секунду назад жизнь кипела. Брат и сестра дрались за Вещь^[3] – рука с моторчиком только-только приехала в посылке из Китая. Бабушка разучивала сиртаки в коридоре. Папа с отсутствующим видом сидел тут же на табуретке – в одной руке отвёртка, в другой плоскогубцы; он шёл на кухню чинить стол, но по дороге его прихватила новая глава романа. Мама возмущалась, что, мол, посуду мойте сами, раз всё равно ничего не делаете.

Из карманов «брюс-уиллисовского» плаща, от растрёпанных волос и потухших глаз Просителя расползался невидимый смог. Он заполнял все лакуны нашей квартиры, глушил мамин голос, папино молчание, стук каблуков бабушки, возню брата с сестрой. Мне сразу захотелось стащить с себя этот смог, как старый тесный свитер, и выбросить в мусор. Любой ценой.

– Что вам надо?

– Свет, – и он протянул руку.

Свет?! Я сбегала за фонариком, за спичками, принесла зажигалку. Проситель всё отверг.

– Свет, – повторил он. Терпеливо, как ребёнку.

В конце концов, ему подошёл огарок свечи, который я додумалась зажечь.

– Кто?

– Что кто? – переспросила я.

– Ему нужна жертва, – за спиной выросла бабушка. –Племенной бык, отара овец. Десять девственниц, которые питались только авокадо и витамином Д.

Бабушка верила мифам Древней Греции и считала: с тех пор ничего не изменилось. Впрочем, лучшего объяснения мы всё равно не нашли. Проситель молчал, никак не пытаясь нам помочь. Овец у нас не было. Быков и девственниц, как ни странно, тоже. Но мы вспомнили про уборщицу. Метлы тети Галы боялись все, кроме мусора. Совком она не пользовалась, перемещая опавшие листья и узоры пыли с одного места на другое. Завидев кого-то из жильцов дома, тетя Гала заводила:

— Свиньи, набросали бумажки от этого… как его… махрональдса, понаприносили грязюки на ботинках, засранцы, а ты постой с моё, поубирай, гады вонючие…

Несмотря на хроническое подпитие, свои пожелания соседям она произносила по-актёрски правильно, с нужными паузами, чётко выговаривая каждое слово. С ней не спорили, старались не попадаться на глаза. И даже дети усердно вытирали ботинки о рваную футболку с Че Геварой, которая вместо коврика лежала у входа в парадное. Чтобы не злить лишний раз тётю Галу.

Мы отдали её Просителю. Считая, что так и надо. Сразу почувствовав облегчение.

Тётя Гала больше не показывалась. На её место пришла тихая Людочка. Очень старательная. Наш двор стал кристально чистым, если особо не присматриваться к кристаллам в местах ежедневной трапезы полусотни бродячих котов.

И пошло-поехало. Мы отдавали Просителю недругов, не задумываясь, что происходит с людьми потом. Они стирались из наших жизней, как неудачный черновик. Был человек – и нет.

Всё бы хорошо… Но мы едва выдерживали присутствие Просителя. Чувство вины сгустилось, отяжелело и прилегло мраморной плитой на косяк двери. Пока гость топтался на пороге, плита кряхтела и медленно ползла, грозя однажды обвалиться и раздавить своей тяжестью.

С войной Проситель зачастил. Бегал, как к себе домой. О, нам было что ответить на вопрос: «Кто?».  Стоило вспомнить нахальный рёв ракеты над крышей, или жужжание дрона, мелочное и противное, словно брюзжание старика, или руины ещё вчера благополучных домов, сообщения о погибших собаках, о детях в реанимации… Ответ находился. Мы произносили имена – и каждый раз с большой буквы, так сильна была наша ненависть. Враг. Суки. Твари. Нелюди. Проситель принимал нашу жертву. Надо ли говорить, что это не приносило облегчения.

Один генерал уступал место другому. Чей-то самолёт случайно взрывался, и этого кого-то заменяли, брали нового оловянного солдатика из набора. Стена пехоты падала, мобилизовали следующих и, подпирая автоматами спины, гнали в атаку. Сегодня сбивали сотню дронов, завтра прилетало вдвое больше. Оружие совершенствовалось и называлось иначе… Война продолжалась. Горели дома и города. Жизни терялись легко, как трамвайные билетики…

Помните Людочку, нашу идеальную уборщицу? Так вот, на неё открыли дело – Людмила Игоревна Соколенко ограбила соседскую квартиру.

– Куда деваются те, кого мы называем? – приставала я к своим с расспросами.

– Возможно, их увозят в какую-то исправительную колонию, – предположила мама; она не умела фантазировать.

– Проситель расчленяет и выбрасывает трупы в море! – сказала Алиса тоненьким голоском.

– Отправляют в параллельное пространство. Очевидное же развитие ситуации, – хмыкнул папа.

– Мы не знаем, – честно призналась бабушка.

– А как узнать?

– Древнегреческие герои в таких случаях обычно спускались в царство Аида. Посоветоваться.

Все на неё зашикали. Придумала тоже. Иди лучше танцуй. Забиваешь ребёнку голову.

А я запомнила. Всё равно варианта лучше не нашлось.

***

– Куда мы идём?

Я еле успевала за Просителем, хлюпая ботинками по глубоким февральским лужам. В них отражался украшенный звёздами пояс Ориона. Пижон!

Проситель шёл своей прыгающей походкой, умудряясь огибать все лужи. Его лёгкие, не по погоде туфли оставались чистыми.

– Что со мной будет? Что ты вообще делаешь с людьми? Варишь, чтобы сохранить вечную молодость своему плащу?

Проситель уклончиво мотнул головой. Нет, не варит.

Мы миновали затихший двор, вышли в парк – бомжи, лишенные страха, безмятежно спали на скамейках. Подрагивающие трамвайные рельсы, мигающий светофор, непривычно тихий Привоз, Пироговская с заблудившимися противотанковыми ежами, парнишка на костылях у военного госпиталя и огонёк его сигареты в темноте, высотки с откушенными этажами, почерневшими от ядовитой слюны ракет и дронов. Магазины. Люди, не поднимающие головы. Сумки, оттягивающие им плечи. Сигнал тревоги из динамиков – как коллективный вопль отчаяния.

Мы бесцельно бродили в темноте, безразличные всем и ко всему. Может, это и значит – спуститься к Аиду?

Проситель остановился у какой-то стройки, нашел в лесах лазейку, юркнул внутрь. Я немного удивилась, но пошла за ним. Тот обошел котлован и долго всматривался в глубину, из которой торчали сваи.

– Кто ты? – спросила, не ожидая ответа.

Но Проситель ответил:

– Обычный человек. Просто у меня не осталось света. Я слишком долго живу и всё растерял. А у вас он есть. Пока есть.

Он махнул рукой на котлован.

– Сейчас это голые сваи, через год сюда заселятся люди, придумают, какой должна быть квартира, купят мебель, повесят шторы, влюбятся, родят детей, напишут книги… Ваша жизнь, как трава, растет из любой пустяковой мечты…  – в голосе Просителя послышалось раздражение.

– Что ты делаешь с теми, кого мы тебе называем?

– Ничего, – удивился он, – что я могу с ними сделать? Вы отказываетесь от них. Но сами отдаёте им лучшее. Свои силы. Свои слова. Те же мечты. Свой свет. Он идет в никуда, в прорву. Почему бы не взять, что плохо лежит…

Проситель засмеялся – неловко, будто закашлялся.

Мне стало противно. Я поняла, как сильно ненавижу.

– А ну отдай! Отдай все мои свечи! Наши свечи! Наш свет! Ты не имел права!

Я схватила его за плащ, будто так могла вытрясти из него все свои ошибки, растоптать в пыль и смахнуть в котлован. Он легко увернулся. И снова засмеялся, на сей раз открыто. Во весь голос. Захохотал, едва не перегибаясь вдвое. На соседнем участке пару раз гавкнула собака, будто интересуясь, что там у нас происходит.

Проситель смеялся, утирая слезы рукавами плаща. Лицо раскраснелось и стало живым. Почти нормальным. Странный, конечно. Но за что его не любить? А если и не любили, то почему не прогнали сразу?

– Что со мной будет?

Проситель протянул руку.

– Ты же знаешь, у меня нет свечи. И имена закончились, – пожала я плечами.

Он раскрыл ладонь. Там лежал обрывок газеты. Смятая страница.

– Решай сама.

Совершенно обычная газета, я принюхалась – ещё пахнет типографской краской. Прочитала. Перечитала ещё раз. На передовице большими буквами: «Война закончилась!». Пробежала глазами вниз. Оторвано по косой, из даты сохранился только месяц – апрель. Но какого года?

Подняла голову, чтобы спросить, рядом никого не было.

***

Дома меня встретила полиция и служебная собака. Овчарка уже нюхала мою кофту, чтобы знать, кого ей искать. Мама отрывисто отдавала распоряжения полицейским. Папа впервые за годы войны оторвался от романа и включился в жизнь – надиктовывал собаке особые приметы. Бабушка звонила подруге-экстрасенсу и спрашивала, что та видит. Алиса и Алик в обычной детской одежде, а не в сценическом гриме под Уэнсдей, стояли в уголке и советовались с Вещью.

– Он больше не вернётся, – сказала я всем. – И война скоро кончится. В апреле.

Не знаю, что подумала полиция, и в особенности – собака.

Мама усадила меня за стол и налила тарелку борща. Вкусно! Оказывается, она умеет готовить!

Я молчала. Слишком много вопросов. Ответов на них не было. Кроме тех, которые мне ещё предстояло придумать.

[1] Американский  сериал о взрослении в жанре  комедии ужасов со сверхъестественными элементами, основанный на персонаже Уэнсдей Аддамс из «Семейки Аддамс».

[2]    «Шестое чувство», 1999 г. – мистический фильм с Брюсом Уиллисом в главной роли; о психологе и его пациенте, мальчике, который видит призраков.

[3] Вымышленный персонаж из произведений о семейке Аддамс: человеческая рука, которая служит Аддамсам как слуга, постоянный спутник и домашний питомец.