Ирина Евса

Из братской бездны

Юность одержима, как мятеж.

Всё  в пандан — бандана,

балаклава,

всё зачтется, чем себя ни тешь:

свергнутый родительный падеж,

смертью перекормленная слава,

бытие, обернутое в трэш.

Пуля — дура. Комп с разбитым

ртом.

Врассыпную — треть клавиатуры.

Шрам зарубцевался на плече.

Под штормовкой — маечка с

принтом

Че Гевары или Че Петлюры —

не имеет, собственно, значе…

Что трясешься? Хватит — о тепле.

Я вчера — пошарь, короче, в сумке —

стырил в супермаркете коньяк.

Мяч у нас. Оле-оле-оле!

Если окружили эти суки,

есть, чем отстреляться, на крайняк.

Нам придется встать спиной к спине.

С тылом в этот раз не подфартило.

Гребаный не сбылся Голливуд.

Ты чего, чувак, повис на мне?

Как всегда, патронов не хватило.

Хоть узнать бы, как тебя зовут.

 ***

«Если смерти, то  мгновенной…»

Хрена! Из «котла» —

с перетянутою веной,

чтоб не вытекла

юшка, — выкрутив сорочку,

Господу грубя,

пьяный кореш в одиночку

вынесет тебя,

чтоб очнулся ты, фартовый

вытащив билет,

шевелить рукой, которой

третьи сутки нет,

и, водя глазами, в коих –

безнадега тьмы,

различать больничных коек

хриплые псалмы.

— Где ты, слева или справа

топчешься? — ответь,

с голым черепом шалава,

обещала ведь!

Где коса твоя, где жало,

худшая из баб?

Сука, в муках не рожала, —

так добей хотя б.

Драя пол, стуча в запарке

створками окна,

басом Шурки санитарки говорит она:

«Мы с тобой теперя в паре.

Мы  теперя — дно.

Привыкай скорее, паря, целиться в судно».

***

Что ты видишь из долготы окопа

за минуту, две? —

огород в зеленом пуху укропа,

в кружевной ботве;

пыльный плющ, которым забор оклеен,

старой сливы ствол;

под бельем забрызганный мылом клевер,

табуретку, стол.

Засекаешь облачко над халупой,

наблюдаешь, хмур,

за двором, где пес, молодой и глупый,

разгоняет кур,

бестолково лает, кусает щетку,

учинив разгром;

вот его и жаль, а не эту тетку,

что бредет с ведром

поливать с утра огурцы и маки.

Не успеет, не:

ровно год, как ты без своей собаки

по ее вине.