фото Аша Комаровская
ОЩУЩЕНИЕ ВЛАСТИ НАД МИРОМ
***
Свое ощущение власти над миром,
которое было нам не по силам,
мы закопали под яблоней –
я и Ганс Христиан
(мама сказала бы, что надо писать «Ганс Христиан и я»).
Ганс Христиан ушел на войну
и лег под сосну.
И его сыновья
не родились. Но яблоня
так и растет,
и яблоки всем дает,
кто ее потрясёт.
Пришел герр Гитлер и откопал
ощущение власти над миром,
но и ему оказалось оно не по силам,
и он закопал его в Монте-Кассино,
под дождем,
и сказал «подождем».
Приехал шут, дурачок, взял совок,
поковырялся в земле и лег,
заснул в тени.
Пойди его теперь, подними.
Время жужжит, шут лежит,
в земле секрет, его яблоня сторожит.
Откусишь от яблочка — сразу и сыт, и пьян.
Жаль, не дожил Ганс Христиан.
Semper Excelsior
У каждого в жизни свое назначение.
Вот Софья Марковна.
Ей шестьдесят четыре.
Рыбой, которую она пожарила
в сметане за эти годы,
можно было бы заселить небольшое озеро.
Детьми, которых Софья Марковна не родила,
можно было бы заполнить целый детсад,
или техникум, или подразделение,
танковое или пехотное.
Из книг, которые Софья Марковна не прочитала,
можно собрать Александрийскую библиотеку,
а в придачу Библиотеку Поэта
и на сдачу тайный архив Ватикана.
Шестьдесят четыре неиспеченных торта
ко дню рожденья,
шестьдесят четыре пары домашних тапочек,
смятых на левую ногу,
шестьдесят четыре вязаных кофточки,
заштопанных аккуратно,
шестьдесят четыре растаявших плитки
молочного шоколада.
Магазин по утрам, рассыпанные монетки,
недорогая булочка в воскресенье,
рыба на ужин, в сковороде сметана,
днем передача: «Сокровища Ватикана».
Все как обычно. Но по ночам
Софье Марковне снится: на берегу небольшого озера,
в котором весело плавают рыбы,
сидят нарядные дети, молодые мамы с колясками,
солдаты в штатском, смешные студенты в очках –
сидят и читают книги
из Александрийской библиотеки.
Софья Марковна подходит ближе, рада, смеется,
говорит им: «Дайте и мне, скорее!»,
ей протягивают книги,
и тут она вспоминает
что давно разучилась читать.
Софья Марковна просыпается с колотящимся сердцем,
пьет валидол, надевает кофточку,
распахивает окно, опасно свешивается вниз
и думает:
– Если я сейчас спрыгну,
что это изменит?
И тут
появляется мальчик.
Бритый подросток с фингалом под глазом и выбитым зубом,
возвращающийся ночью – ну, допустим,
из Александрийской библиотеки.
Он поднимает голову,
видит лохматую Софью Марковну
в темном оконном проеме,
машет рукой и кричит ей:
– Эксцельсиор!
Это слово он выучил накануне,
когда пил с соседом, бывшим политзаключенным,
и оно ему страшно понравилось,
потому что похоже на «еб твою мать», но гораздо красивей.
Софья Марковна ловит взлетевшее слово двумя руками,
сует за пазуху, со стуком защелкивает окно,
ложится в постель и шепчет:
– Эксцельсиор!
Засыпает уже, но шепчет:
– Эксцельсиор…
Просыпается утром и повторяет твердо:
– Эксцельсиор.
От этого шаг ее крепнет, настроение повышается,
осанка ее улучшается, улыбка светится.
Софья Марковна находит монетку –
эксцельсиор!
Софья Марковна покупает сметану –
эксцельсиор!
Софья Марковна жарит рыбу –
эксцельсиор!
И на душе у неё хорошо.
У каждого в жизни свое назначение.
Софья Марковна
назначена хранителем слова «excelsior»
на семьдесят лет.
Ей осталось шесть.
А потом, как-то ночью, вскочив и набросив кофточку,
Софья Марковна свесится из окна, увидит мальчика,
поймает слово «Эксцельсиор», попытается удержать,
но слово рванется, захлопает крыльями, закричит
и с силой потянет ее наружу. И Софья Марковна,
теряя тапочки, вцепившись покрепче,
плача от страха и радости,
рванется за ним и улетит навечно.
А мы останемся сидеть возле озера
без слова «эксцельсиор» –
долго, долго совсем без слова «эксцельсиор»,
до тех пор, пока Наталья Кирилловна
(голубые бусы, набухшие вены, рыжий пучок, программа “Время”)
не отыщет его под скамейкой –
растерявшее перья, похудевшее, но, в общем, хорошее –
не подманит поближе на кусочек молочного шоколада
и не утешит, погладив по спинке.
Теперь оно будет её.
Берегите Наталью Кирилловну.
Ей шестьдесят четыре.
Осталось шесть.