Лишь красота бессмертная осталась
Итальянский ликбез 1. Рим, Флоренция, Венеция
(три отрывка из книги)[1]
Бесплодные века (Рим)
Путеводители обычно строятся по одному из двух принципов: либо это «прогулки по городу», тогда туристу предлагают некий маршрут, к которому даются пояснения, что интересного, из созданного в разные века, он по дороге увидит, либо это т.н. «исторический путеводитель», то есть пересказ истории, по ходу которого обращают внимание на главные достопримечательности.
Но мы пишем не обычный путеводитель, а путеводитель-эссе, и поэтому имеем право на некоторые вольности. Так, настоящую главу мы будем писать ни о чем. Это трудно, но ничего не поделаешь. Причина столь своеобразного подхода в том, что в течение тысячи лет после роковых событий IV века, когда Константин дал «зеленый свет» христианству и перевел столицу в Константинополь, в Риме больше разрушали, чем строили, и даже то, что строили, позже часто перестраивали. И, таким образом, от этой эпохи мало что осталось, а то, что осталось, не очень-то интересно, по крайней мере, по сравнению с эпохой предыдущей и эпохой последующей.
Как правило, отправной точкой начала «темных веков» берется окончательный распад империи, но на самом деле деградация началась именно в IV веке. Лишив Рим «столичного статуса», Константин лишил его и соответствующих материальных ресурсов, а, легализовав христианство, не учел того, что это не обычная религия, а претендующая на исключительную правоту, такая, которая, добившись своей цели, свободного вероисповедания, не остановится на этом, а сведет счеты со всеми остальными религиями, в первую очередь, с античной. С Римом случилось примерно то же самое, что и с Петербургом, и даже хуже, потому что большевики, хоть, как и христиане, считали себя первыми в человеческой истории, кто знает, что такое хорошо и что такое плохо, до разрушения Зимнего Дворца или Исаакиевского собора все-таки не додумались.
Сейчас, в эпоху, когда очевидно, что христианство изжило себя, мы можем взглянуть на переломные события IV века трезвее, чем сто, тем более двести лет назад.
Что же тогда произошло?
Скептик скажет: одна сказка была заменена на другую. Греки и римляне – в течение примерно десяти веков – выстроили свою мифологию, потом пришли христиане и предложили свою.
Кто-то может сказать, что христианство задало более высокий нравственный идеал, и в смысле целомудрия, и самопожертвования. Но целомудрие весталок, как и Лукреции, той женщины, которая, опозоренная, покончила с собой, ничем не уступает христианскому. Хватало у римлян, как мы уже говорили, и храбрости приносить себя в жертву, единственное, что делали они это во имя своей страны, своего народа, а христиане как бы во имя всех, и «иудеев», и «эллинов», – но именно «как бы», потому что, отбросив национальность, христиане ввели новое разделение – по вероисповеданию, и стали преследовать «еретиков» не менее кроваво, чем преследовали их самих в эпоху Диоклетиана, чему свидетельством всевозможные резни от арианской до гугенотской.
Конечно, у «смены декораций» были причины, и не только та, что идеал милосердия запал в душу тем из римлян, которым было страшно и противно смотреть на гладиаторские игры, на аппетит хищных зверей, удовлетворяемый человеческим мясом, на униженное положение рабов. Как и не только та, что для рабов и самых малоимущих слоев плебеев, к которым первые христиане, в основном, принадлежали, сказка о небесной жизни, где им воздадут сполна за страдания на земле, наверняка казалась заманчивой. Мистика всегда пленяла чернь, это понимали и римляне, судорожно зацепившись за перенятую у этрусков традицию гаруспиций, которая у образованного контингента давно вызывала, в лучшем случае, печальную улыбку. Увы, печень черного барана, предвещая победу в войне, благоденствия в раю не гарантировала…
Но была еще одна, быть может, самая важная причина, та, на которую обратил внимание еще Цицерон: античных богов было слишком много, римлянам стало трудно уследить за всеми и понять, как себя вести, чтобы никого не прогневать.
Таким образом, неудивительно, что обычного человека, не интеллектуала, стало тянуть к чему-то более простому, понятному, и тут подвернулось христианство, как раз рассчитанное на «нищих духом».
Возвращение к жизни (Флоренция)
Есть слова, первоначальное значение которых затерлось, пропало в неспешном движении времени, и его заменило другое, неточное, однако ставшее общеупотребительным. Нечто подобное произошло с Ринашименто (Rinascimento), то есть, с «Возрождением». Мы все знаем, что этим словом обозначают эпоху небывалого расцвета искусства, в первую очередь в Италии – но, простите, почему все это, в таком случае, называется «Возрождением», а не «Расцветом»? Да и вообще, такого рода слово как «возрождение» требует дополнения, ведь не бывает «возрождения» вообще, всегда возрождается что-то конкретное, а значит, суть не в процессе, а в том, что должно возродиться.
Человек образованный, конечно, знает, в чем закавыка, он ответит: «Возрождение – это возрождение античности, античного образа мыслей, отношения к искусству, к человеческой личности». Дух античности – вот что главное в Возрождении, это его каноны возродились после тысячелетней ночи Средневековья.
Но как случилось, что сама античность оказалась в тени менее важного – в тени Возрождения? Случайность? Да нет. Дело в том, что настоящего возрождения – возрождения античности в итоге не получилось, доминирующая христианская идеология подмяла античность под себя. Вспомните, как мало в искусстве Возрождения картин на античные темы! В десятки раз меньше, чем на христианские, и это притом, что античных сюжетов – красочных, ярких – в десятки раз больше, чем христианских. Но заказывали-то картины церковники! Вот и удалось им предотвратить возвращение античности. У них и выбора не было – дав зеленый свет античности, они бы потеряли свои сладкие синекуры.
Однако при всей относительности Возрождения, если держать в уме его христианскую «окраску», если помнить про цензуру, про глаза и уши инквизиции и прочие «если», – это была прекрасная эпоха. Сейчас, в эпоху прямо противоположную, когда вместо Прекрасного поклоняются безобразному, это отчетливо видно.
История Флоренции – это, в сущности, история искусства. Не скажешь, что у флорентийцев нет обычной истории – есть, и мы к ней в сжатой форме обратимся, но искусство затмило прочие обстоятельства и теперь на все смотришь через его призму. Что собой представляли Медичи как правители? Может, они были деспотами? Вполне возможно, это ведь была эпоха деспотов. Не на пустом же месте родился заговор Пацци. Были причины, что-то они там не поделили (то есть понятно что – власть). Да и прогнали Медичи из города – даже дважды – не просто так, и на то были причины (но они все равно вернулись). Ну и что! Это все не важно, а важно то, что они – Медичи, и при них возникло то, что возникло. Именно Медичи понимали величие искусства и тратили на него деньги, которые иной современный правитель скорее направил бы на модернизацию армии.
Таким же, только со знаком минус, был монах-доминиканец Савонарола. В 1494 году, когда Пьеро ди Лоренцо Медичи был изгнан народом, во Флоренции установился республиканский режим, и Савонарола стал его главным лицом. Может, у него и были светлые идеи, он призывал к справедливости, отстаивал высокую мораль, но все это перечеркнула его ненависть к прекрасному. Можете себе представить более гнусный поступок, чем сжигание произведений искусства? А он пошел на это.
А как вам то, что Флоренция подмяла под себя другие тосканские города: Пизу, Лукку, Сиену?.. Нехорошо, конечно, поступили, по меркам нашего политкорректного времени, но сейчас кому до этого есть дело? А ведь в XII–XIII веках Сиена и Пиза опережали Флоренцию, в том числе и в искусстве, но потом наступил спад. Как только Флоренция подчинила себе эти города, развитие искусства там застопорилось.
Или Фьезоле, ныне город-спутник Флоренции. Фьезоле старше – он был основан этрусками между IX и VIII веком до н.э., а о Флоренции (небольшом поселении) стало известно только в I веке до н.э., когда Гай Юлий Цезарь включил ее в список римских колоний. Затем Флоренция обрела мощь и покорила Фьезоле. И кто ныне туда едет? Мы пока не успели. На самом деле, хорошо бы, во Фьезоле тоже есть на что посмотреть, но когда ты попадаешь во Флоренцию, уже никуда не хочется. Так мы и ограничиваемся тем, что иногда вслух читаем стих:
«Если завтра будет солнце, мы во Фьезоле поедем…»
Но не едем…
История флорентийского искусства – это почти то же самое, что история мирового искусства. Или, как минимум, ее главнейший эпизод – второй, если первым считать Классическую Грецию. Как-то мы сформулировали такой тезис – во Флоренции больше шедевров, чем во всем остальном мире вместе взятом, да и те, что разбросаны по белу свету, преимущественно родом из Флоренции.
Считаете – преувеличиваем? Возможно, но совсем немного. Вспомните, в какие залы вы прежде всего стремитесь попасть в Лувре, Прадо, Эрмитаже? Разве не в залы итальянского Возрождения? А что такое итальянское Возрождение? Это – Флоренция.
И вот мы подходим к ключевому вопросу, имеющему отношение не только к Флоренции, но и ко всей мировой цивилизации: а случилось бы Возрождение, если б не было Медичи?
Об этой семье мы знаем многое по книгам Александра Дюма («Графиня де Монсоро», «Медичи. История Великих герцогов Флоренции»). Там Медичи предстают коварным семейством, готовым на любые преступления ради власти. Но французы традиционно – ксенофобы, и Дюма не исключение. Кардинал Мазарини у него тоже толком не получился именно по той причине, что автор его терпеть не может, это чувствуется. Вот и Екатерина Медичи у него – ярко выраженная «оперная злодейка».
На самом деле все, конечно, иначе. По сравнению с еще довольно-таки неотесанным французским королевским домом Медичи представляли собой явление утонченное – и не только они. Вся Флоренция в XIII, XIV и даже в XV веке опережала Париж в развитии. У флорентийцев было одно свойство, которого недоставало французам, – стремление к прекрасному. И как только давление Церкви немного ослабло, они сразу занялись его поисками.
Медичи были отнюдь не единственными покровителями искусства: мы не раз упоминали семьи Торнабуони, Сассетти, Ручеллаи, Пацци, Питти, Строцци – все они внесли свой вклад в дело Возрождения, и список можно продолжить. Флоренция богатела, деньги нужно было на что-то тратить, а на что же еще, если не на украшение родного города или хотя бы «родной» церкви, тем более что щедрые вложения открывали возможность увековечить не только свое имя, но и внешний облик. Портреты видных флорентийцев на фресках появлялись ведь не просто так – это был заказ, за который художникам платили.
Но обилие меценатов не означает, что и без Медичи могло возникнуть Возрождение – потому что, как мы говорили, это было не просто какое-то возрождение, а возрождение Античности. И вот последнее – точно заслуга двух главных Медичи, Козимо Старшего и Лоренцо Великолепного.
Козимо Старший (1389-1464) обнаружил интерес к античности еще в юности, когда посещал занятия философского кружка, организованного в монастыре Санта-Мария-дельи-Анджели монахом из Равенны Амброджо Траверсари. В центре внимания этого кружка была древнегреческая философия, а главным событием в его деятельности стали лекции приглашенного во Флоренцию греческого монаха Мануила Хрисолора, с которых и началось освоение греческого наследия. Целью Траверсари было преодоление раскола между православной и католической церквями, именно он являлся идейным вдохновителем встречи двух делегаций, которая началась в Ферраре, а продолжилась, по предложению Козимо, во Флоренции (1439), где хозяин окружил гостей вниманием и роскошью. Византийская делегация была не только большая и представительная, но и высокообразованная, и Козимо попросил одного из ее членов, Георгиуса Гемистоса, из уважения к Платону взявшего себе имя Плетон, остаться во Флоренции, чтобы обучать местную молодежь, что тот и сделал, хоть ему и перевалило к этому моменту за восемьдесят.
Во время высоких бесед у Козимо появилась еще одна идея – создать аналог Платоновской академии. Он отдал в распоряжение талантливого юноши Марсилио Фичино дом во Флоренции и виллу в ее окрестностях (!), чтобы тот мог спокойно заниматься переводом Платона. И Фичино перевел всего Платона, и не только Платона, но и «Орфические гимны», адресованные различным божествам.
Козимо выделил огромные деньги на украшение монастыря Сан-Марко, где писали фрески Гирландайо и Беато Анджелико, привлек к работе над обновлением Сан-Лоренцо Филиппо Брунеллески, заказал у Микелоццо строительство Палаццо Медичи-Риккарди и всячески покровительствовал Донателло, Уччелло и особенно Филиппо Липпи.
Дело Козимо Старшего продолжил его внук Лоренцо, по праву прозванный Великолепным (1449-1492, правил с 1469 года). Лоренцо развил деятельность Платоновской академии, пригласив туда мыслителя Пико делла Мирандолу (1463-1494) и поэта Аньоло Полициано (1454-1494), он собрал огромную библиотеку, книги которой потом стали основой Библиотеки Лауренциана, покровительствовал Боттичелли, а приметив маленького талантливого Микеланджело, он пригласил его жить в своем дворце, где юный гений сидел за одним столом с семьей магната…
Вы можете назвать кого-то из современных правителей, кто сделал бы для цивилизации хотя бы толику этого? Максимум, что их интересует – футбол. Кстати, во времена Медичи тоже существовал футбол, и в него, в «исторический футбол», играют до сих пор на площади Санта-Кроче. Но спросите себя, какой была бы судьба Возрождения, если бы Козимо и Лоренцо вместо искусства увлеклись футболом…
Venezia – libera per sempre![2] (Венеция)
У Венеции героическая история. Первый подвиг совершили ее основатели. Что за чушь, скажет историк, Венецию основали беженцы, а разве беженцы – герои? Смотря какие. Те, кто сейчас покидает свою родину, чтобы обосноваться в богатой Европе, конечно, не герои. Но ведь жителям городков северо-востока Римской империи, спасавшимся от варваров, никто не помогал, они были вынуждены начинать с нуля, примерно как эмигрировавшие через много веков в Северную Америку европейцы, но только «примерно» – потому что перед первыми колонистами будущих Штатов расстилалась огромная, богатейшая земля – посей пшеницу, и дело в шляпе, а что могли посеять первые венецианцы на своей новой родине, на островках, чуть ли не на отмелях? Венеция за всю свою историю никогда не выращивала зерно, она его только покупала – а чтобы покупать, нужны деньги, много денег. Не было на островках и полезных ископаемых, чтобы добывать и продавать, кроме одного – соли, вот за монополию этого товара Венеция держалась крепко и готова была биться насмерть. Соль и рыба. Больше ничего.
Так что все-таки герои, хоть и беженцы. Сражались за свой дом, за Аквилею, Падую, Фриули, а когда убеждались, что силы неравны, пользовались обстоятельством, что варвары не умеют строить суда, не знают ничего о мореходстве и вообще боятся воды как огня, и укрывались от них на островках.
Но остров – он же и для островитянина остров. То самое зерно, которое надо покупать, надо еще и привозить, а железной дороги, заметим, тогда не существовало, ее построили только в XIX веке. Это сейчас мы можем на поезде – словно по морю, удивительное ощущение – приехать в Венецию, а раньше, в течение полутора тысяч лет, это было невозможно. Все приходилось возить на лодках, галерах, кораблях, и не только зерно, но и, к примеру, мрамор – а он тяжелый. И мало ли что при таком активном сообщении можно было привезти «вдобавок» – например, чуму. В 1348 году от чумы вымерло две трети населения Венеции. А пожары? На острове они страшнее, чем на материке, и не только потому, что пространство ограничено, но и из-за ветра, который дует и дует, раздувая огонь. Вот почему Мурано стал островом стеклодувов – из Венеции мастеров выселили, слишком опасно.
Наконец, бич Венеции, с которым сталкивались даже многие современные туристы, – наводнения. Но ныне только площадь Сан-Марко регулярно затапливается и подвалам магазинов наносится ущерб, а в 1106 году наводнение уничтожило целый остров, Маломокко назывался (около Лидо). Говорят, еще совсем недавно можно было, нырнув, увидеть купол собора (потом это название передали другому острову).
Несколько слов об особенностях строительства в Венеции. Вся Венеция стоит на сваях. Для того чтобы воздвигнуть церковь Санта-Мария-делла-Салюте в XVII веке, понадобилось вбить больше миллиона свай. Чтобы сваи не сгнили, место стройки оградили и выкачали воду. Как вам такая работа? Это не собор Святого Петра построить…
Героизм характеризует даже сегодняшних венецианцев – тех, кто там остался. Венеция, пожалуй, единственное место в Европе, где сохранился физический труд. Тут нет машин, собирающих ветки (к счастью, но скорее, к несчастью, деревья в Венеции – раритет еще больший, чем в Ереване), тут нет грузовиков, которые подвозят товары к магазину, – все приходится таскать на тележках, через мосты, и крепкие мужики, которые этим занимаются, в большинстве своем (пока) уроженцы города. Как и гондольеры. Говорят, управлять гондолой больше искусство, чем труд, но это явное преувеличение.
А еще враги. Венеция была богата, а богатым завидуют. Венеция была самостоятельна – а самостоятельных ненавидят. С кем только Венеция не воевала! Сначала с пиратами, мадьярскими и хорватскими, затем с сарацинами, норманнами, потом с Генуей, долго и кровопролитно, с Византией (как агрессор), с королем венгерским, с разными правителями Священной Римской империи, с Миланским герцогством, с городами Северной Италии, с папой Римским… Да, с папой!
Крохотной островной республике с населением в несколько сот тысяч жителей пришлось выживать в окружении не то что просто больших государств – империй. И она выжила, и сама стала империей. Мы не ошиблись, «Венецианская республика» на самом деле неправильное название, ибо в течение примерно пятисот лет Венеция была самой настоящей империей.
Сначала она расширялась в сторону моря, потом – Милана. На пике своего богатства (как-то странно говорить – могущества), в первой половине XV века, Венеция владела всем восточным побережьем Адриатики, Пелопоннесом (Аргос, откуда Агамемнон и Ко отправились к Трое и ту подчинили), островами Корфу, Закинф, Негропонто (Эвбея), Эгея, Кипр, Крит (еще до того, как увидеть Венецию, мы увидели венецианскую крепость в Ретимноне), а также частью Киклад (к примеру, Наксосом) и Южных Спорадов (Родос). А на суше, на terra firma, как говорили сами венецианцы, они владели Ломбардией вплоть до реки Адда, в том числе Падуей, Тревизо, Виченцой, Вероной, Брешией, Бергамо, а в Адриатике – Фано (первым городом, добровольно перешедшим под эгиду Венеции), Римини, Анконой (правда, очень недолго) и другими ныне популярными туристическими «точками». Попробуйте представить, что Венеция все эти владения сохранила. Только на ее итальянской территории оказались бы пять международных аэропортов!
Проходили века, империи рушились, не стало ни Восточной Римской, ни Священной Римской, а Венецианская держалась – вот только Австро-Венгерскую и Османскую она не пережила, а жаль.
Откуда такая отвага венецианцев? Наверное, от моря (и от безысходности). Какое-то время было модно говорить про «вызовы», даже некоторые президенты этим увлекались; так вот, море – это вызов. Нет у тебя твердой почвы под ногами, в любой момент может подняться шторм, опрокинуть корабль, и ты погибнешь. А безысходность от того, что тебе не на кого опереться, ты один, маленький, среди врагов. Отчаяние порождает отвагу.
У Венеции были замечательные адмиралы, «капитаны моря», как их называли, не только бесстрашные, но и толковые. Нередко морские походы возглавляли сами дожи.
А вот на суше Венеции воевать не нравилось, там за них в основном сражались наемники, возглавляемые такими же наемными командирами – кондотьерами. Двоих из них Венеция отблагодарила памятниками: Коллеони и Гаттамелату (второй памятник, правда, повторимся, установлен в Падуе), а одного – Франческо Буссоне да Карманьолу – казнила. (С предателями она была сурова.)
От Церкви Венецию отлучали четырежды: переставали звонить колокола, справляться службы… Город сопротивлялся, иногда капитулировал, просил помиловать, снять отлучение, а иногда «капитулировал» папа.
Против Венеции строились заговоры. Самый известный из них – так называемый испанский. Испания, к началу XVII века заграбаставшая себе почти всю Италию, возжелала заиметь на своей короне «жемчужину» – Венецию. Не вышло. В Венеции был сильнейший в Европе КГБ (и ГРУ, и ФБР), а сами венецианцы были патриотами и всегда докладывали властям, когда чуяли недоброе.
Наиболее героическим в истории Венеции без всякого сомнения следует считать период борьбы с турками. Венеция, всегда настроенная на торговлю, не желала войны, но ее желала Османская империя, продолжавшая экспансию на Запад. Тут уже проблема была не в обычном «неравенстве сил», к которому Венеция привыкла, – преимущество турок было подавляющим. Венеция сражалась как могла, но в итоге уступила туркам и Пелопоннес, и побережье Адриатики, и острова. История героической обороны Негропонто отражена в опере Россини «Магомет Второй», а вот оперы о не менее героической обороне Фамагусты нет… Небольшой гарнизон держался против стотысячной армии почти год и наконец решил капитулировать, если условия будут «сносные». Они такими и оказались, венецианцам предоставили право уплыть на Крит, да еще и с поднятыми знаменами, только вот когда договор был подписан и ворота города открылись, от обещаний не осталось и следа. Последовала резня, каких в истории Турции немало – совершенно дикая, с пытками и издевательствами. С команданте Фамагусты Маркантонио Брагантино заживо содрали кожу…
Потом было Лепанто (1571), победоносное сражение проигранной туркам войны, в котором главную силу европейцев составляли венецианцы да писатель Сервантес (шутка), потом – потеря Крита, последнего форпоста морской части империи. После этого жизнь Венеции сосредоточилась на карнавалах и куртизанках, живописи и опере.
Затем пришел Наполеон. Венецианцы во главе с дожем Лодовико Манином сдали город без единого выстрела. Можно сказать – это были уже не те венецианцы, но суть в том, что и в их поступке проглядываются корни героизма – ведь оружие было уже другое, и пушки палили не так, как несколько веков назад, – не по выстрелу в день, а залп за залпом. Так что, если подумать, венецианцы совершили подвиг – не дали уничтожить то, что было создано руками предков. Досталось только львам – не живым, понятно (а живые львы когда-то ходили по Дворцу дожей), а каменным, с крыльями и с книгой в лапах, символам Венеции: Наполеон приказал разбить всех до единого. В ненависти, которую этот великий человек питал к Венеции, было что-то патологическое. Гроза корон, он, казалось бы, должен был уважать чудом сохранившуюся республику, оплот свободы на континенте, а он ее ненавидел.
Удивительно, что Наполеон, несмотря на «убийство львов» и похищение, как водится, «культурных ценностей», тем не менее вызвал в душе венецианцев не менее восторженные чувства, чем среди наиболее продвинутых русских. Уроженец Корфу (то есть венецианский гражданин) Уго Фосколо, поэт-романтик и патриот Италии, даже написал оду «Napoleon Liberatore». Возможно, причиной было то, что после Наполеона город достался австрийцам, и венецианцам пришлось испытать нечто новое в своей истории – политическую цензуру. Она коснулась даже оперы Верди «Риголетто», премьера которой состоялась в «Ла Фениче». Верди вынужден был превратить короля Франциска в герцога Мантуанского, и ему еще повезло, так как сначала хотели и Риголетто оставить без горба. Отмена цензуры была одним из главных требований во время quarantotto – богатого на революционные события в Европе 1848 года; с публичной лекцией на эту тему выступил писатель Николо Томмазео, участник Рисорджименто. Вместе с Даниэле Манином, членом той же семьи, из которой происходил последний дож, он возглавил Венецианскую республику. Да-да, мы не ошиблись. Венецианская республика была восстановлена, правда, на короткий срок, всего полгода.
Окончательно Венеция свою независимость потеряла в 1866 году, когда, несмотря на призывы того же Томмазео, присоединилась к Итальянскому королевству. Венецианцы, не только отважные, но и гордые, даже заносчивые, всегда равнодушно относившиеся к призывам о «воссоединении» Италии, даже если они звучали из уст Данте или Петрарки, наконец сломались – но огонь под пеплом еще не совсем потух. Несколько лет назад, проходя мимо памятника Томмазео, мы обнаружили на ограждении граффити:
Venezia – libera per sempre!
[1] С издательством АСТ заключен договор на издание этой книги.
[2] Венеция – свободна навсегда! (ит.)