Даляль
1
– Даляль! Даляль! Даляль!
Громкий шепот растаял в теплом воздухе вместе с торопливым шорохом ее шагов. В черных одеяниях Даляль слилась с темнотою ночи. Евгений остался один. Его губы еще хранили пряный вкус ее губ. Плечи помнили касание ее рук. Все ее тонкое гибкое тело, начинающее трепетать при его прикосновении, ощущалось им физически даже спустя четверть часа после расставания. Расставания? Бегства! Ее бегства! Она оставила его в ту самую минуту, тот миг, когда от глаз остаются одни белки, а от дыхания один выдох, а от двух тел – одно… Но… она стремительно вскочила на ноги, спешно набрасывая черные платок и платье, закрывая лицо наглухо, и так же стремительно и легко, почти не касаясь земли, полетела от него прочь, не оглядываясь и не отзываясь.
С горы Наполеона открывается вид на старый Акко. Да, он стоял здесь, великий полководец и шарлатан. До сего дня на этом холме и в окрестностях при раскопках находят пуговицы с мундиров его гвардейцев и прочие предметы обихода наполеоновской армии. О таких людях, как он, принято говорить с уважением, с придыханием, с данью его гению, но я вижу в нем, Наполеоне, лишь амбициозного массового убийцу, о котором память постыдна, ибо, кроме смерти сотням тысяч французских юношей, не считая жертв покоренных народов, и личной славы, он не дал человечеству и Франции ничего!
Даляль, возможно, не знала ничего про Наполеона. Евгений знал. Я – Евгений. Мой раздвоенный гений видит меня со стороны. Подобное зрение дано немногим. Либо сумасшедшим, либо пророкам. Я не пророк. Впрочем, кто знает…
Итак, Даляль исчезла. Он еще подождал немного. Поднялся, отряхивая рубаху и шорты, на которых сидел с нею. Песок был еще теплым. Море ворковало совсем рядом, спокойное и как будто удовлетворенное. Евгений был немного пьян, без вина и марихуаны. Но приятные мысли, роившиеся в голове, и эротические фантазии напоминали ему ощущение, как после двух-трех затяжек самокруткой с травкой. Наконец, он всунул ноги в сандалии и медленно, нехотя направился к машине.
2
Он хорошо помнил их первую встречу. Он прибыл в арабскую деревню Н., где мухтар, как бы желая облагородить и внешне и духовно свою вотчину, решил создать нечто похожее на музыкальную школу. Помещение под школу он выделил в старом здании поликлиники, где по вечерам комнаты были переданы в пользование учителей музыки. Сам Мухтар Юсуф играл на уде, старинном арабском инструменте. В школу же он выписал учителя скрипки, это в первую очередь, его дочь желала играть на скрипке, да и он сам желал для нее того же, потом учителя лютневой музыки, флейты, саксофона и еще ударных инструментов.
– Салам алейкум, Евгений! Ты хороший скрипач. Я слышал тебя в квартете, когда вы выступали у нас в Акко. Я тогда подумал, почему бы нашим детям не научиться играть на таком прекрасном инструменте, как скрипка. Я сам играю на уде. Может, слышал…
– Да, это лютня по европейским представлениям.
– Не знаю, может, и так. Но мой кумир Абу Халиль. У меня есть его записи, захочешь, приходи послушать. Да, чего там, я тебя уже приглашаю.
– Хорошо, – робко ответил Евгений.
– Иншалла! Я тебе буду хорошо платить. У нас деревня большая, почти город. Есть магазины, супермаркет, даже рестораны. И заметь, слава Аллаху, все намного дешевле, чем у вас в городе. Деньги есть. Понимаешь? Ты женат? Тебе семью кормить надо? Я могу хорошо платить.
Юсуф говорил нарочно на упрощенном иврите, чтобы Евгений понял, словно тот только вчера приехал из России на Землю Обетованную. Евгений понял. Он согласился.
И вот тогда, кажется, в его второй день преподавания в этой школе он увидел Даляль. Девушка привела брата, подумал Евгений. Салаху было лет семь. Он был худ, смугл, тонкие длинные пальцы как нельзя лучше подходили для игры на скрипке, но… из глаз его откровенно глядела тоска, больше – ненависть к этому белокожему голубоглазому наемнику-иудею, который сейчас начнет мучить его каким-то противным инструментом. Но судьба Салаха была предрешена его дядей, мухтаром. Вся деревня, как позже выяснил Евгений, была одна большая семья с некими ответвлениями. Даляль тоже была родственницей главы деревни. Она была среднего роста, лет восемнадцати, так, во всяком случае, показалось Евгению, ужасно худая, с миловидным смуглым лицом и замечательно добрыми и грустными глазами. Именно это в первую же секунду заметил Евгений. Быть может, ему нужна была эта доброта ее глаз? Она же пристально, как-то даже уж слишком откровенно смотрела на него, и только встретившись с его взглядом, вспыхнула, потупила взор, и вся затрепетала от смущения. И тонкий внутренний слух музыканта уловил некую драму, или тайну, что таилась в глубине ее черных зрачков, а, пожалуй, и не таилась вовсе, а, наоборот, рвалась наружу! Он сел на стул. Открыл футляр маленькой скрипочки, что привез для своего ученика, и, настраивая ее, нечаянно то и дело поглядывал на сестру Салаха. Позже он узнал, что она не сестра, а тетка.
Потом он сыграл этюд на скрипочке Салаха. Просто. Без переливов. Только для показа правильной поддержки инструмента плечом и рукой. И опять этот ее взгляд. Салах зевнул. Евгений взял в руки свою скрипку. Подтянул струну. Что-то дрогнуло в нем. Что-то непонятное, мистическое заполнило в эту минуту воздух комнаты. Он с волнением провел смычком по струнам, и скрипка заплакала. Салах открыл рот. Даляль смотрела на него во все глаза.
3
Это был конец великого поста Рамадан. После поста, когда целый месяц верующий мусульманин в течение дня ничего не ел и не пил, а ел и пил только ночью, Юсуф пригласил Евгения к себе домой на праздник разговения Ид аль Фитр. Дом Юсуфа был большой, находился в центре деревни. Общество, как понял Евгений, было избранным. Среди приглашенных был кади – судья в шариате, мулла, ахун – богослов ислама и муфтий, роль которого была для Евгения не ясна, как, впрочем, и остальные должности, кроме судьи и шейха и, разумеется, самого мухтара. Прием начался в салоне с подачи легкого питья и орешков, семечек, арахиса. Светские разговоры на местные деревенские темы, которых Евгений, естественно, не понимал, потому что велись они на арабском, и не понял бы ничего из всего вечера, если бы не Даляль, которая порой подходила к нему украдкой и давала беглые пояснения, и тут же почти незаметно исчезала, как и появлялась. Евгений, тем не менее, заметил очень неприятный взгляд на нее одного из приближенных Юсуфа. Вообще музыкантам, всему квартету было безумно скучно среди этого чуждого им общества. После легкого пития и орешков гостей пригласили в другую большую комнату с накрытым столом, заставленным разнообразными салатами, острыми перцами, хумусом, тхиной, поджаренными питами. Женщины в черном бесшумно приносили и ставили на стол новые кушанья. Музыканты ели, запивая соком, и смущенно глядели в свои тарелки. Блюда сменяли одно другое, вокруг говорили на арабском. Их угощали подающие женщины, предлагая разные яства. Вина и прочих алкогольных напитков на столе не было. Мухтар, сидевший напротив, очень внимательно наблюдал за всеми, поясняя природу угощений и самого праздника. Он единственный, пожалуй, кто говорил с ними на иврите. Евгению не нравился его взгляд на них. Он всегда казался ему несколько насмешливым, а теперь еще и злым. Почему – он понять не мог. Даляль порхала между гостей, особенно стараясь угодить членам квартета. Очевидно, Юсуфу это не нравилось.
– Господа, прошу внимания, – встав, громко произнес Юсуф на иврите, – после трапезы мы приглашаем наших уважаемых музыкантов показать свое искусство, но… – тут он сделал многозначительную паузу, – мы не просто будем слушать их музыку, мы попросим их сопровождать нас!
Музыканты переглянулись. Юсуф остался очень доволен произведенным эффектом.
Он вышел из-за стола, гости за ним. Его крупная плотная фигура, круглое, гладко выбритое волевое лицо с тонкими усиками и колючими черными глазами, а также властная манера говорить и держаться, выделяли его среди остальных, безоговорочно превращая в лидера. Он прошел в салон, где уже были готовы стулья для музыкантов квартета и еще два неизвестно для кого. Первым грузно уселся на один из стульев хозяин. Он жестом предложил Евгению и его партнерам сесть рядом.
– Я, как вы знаете, большой поклонник музыки и классической, и народной. Сегодня я хочу продемонстрировать вам, как прекрасно сочетание двух культур. Принесите мой уд. Ахмад, прошу.
Даляль быстрыми шажками вышла в салон с большой лютней в руках и подала ее дяде, не глядя ему в глаза. За ней вышел Ахмад, младший сын мухтара, с дарбукой. Лютня была большая, красивая, двенадцатиструнная, инкрустированная перламутром. Юсуф бережно, с любовью взял ее в руки. Поднял брови. Кивнул сыну. Тот поднял руку и плавно опустил ее на середину ударного инструмента. Раздался низкий и глухой звук. Пауза. Ударил снова. На третий раз Юсуф вступил на своем уде. И полилась восточная мелодия. Развитие ее было медленное, плавное, но ритм все убыстрялся, нарастал. Юсуф кивнул головой Евгению. Он понял, еще немного прислушался, поднял смычок и вступил, точно подыгрывая ведущему мелодию уду. Мальчишка виртуозно колошматил по своей дарбуке, поддерживая высокий ритм. Скоро все музыканты слились в один оригинальный маленький оркестрик. Концерт продолжался, быть может, четверть часа, после чего Юсуф, ужасно довольный, поблагодарил музыкантов и пригласил к сладкому столу. Гости, все без исключения, казались счастливыми, одобрительно кивали, пожимали музыкантам руки. Только в душе Евгения затаилась какая-то непонятная тревога.
4
– Я ждала тебя… – ее голос дрожал и ресницы, опущенные, словно вуаль, скрывали светло-карие, почти зеленые, необыкновенно выразительные глаза, переполненные истинными, девственными чувствами.
– Я тоже… Как твои дела? – он шагнул к ней, придерживая маленькую скрипку Салаха.
– Я болела.
– Что?
– Плохо мне было.
– Температура?
– Нет… Что-то внутри… Вот тут. Салах, возьми у господина учителя скрипку.
– Хорошо, начнем. Сначала настроим… – Евгений подтянул струны и проверил на слух, – вот, бери. Ну, Салах, приготовься. Руку выше, пальчики, пальчики! Так!
Из инструмента мальчика выпорхнул слабый, но чистый звук.
Даляль не отводила глаз от лица Евгения. Он смотрел на ученика. Ученик сосредоточенно косил глаза на струны и свои пальцы.
Мать Салаха развелась с отцом, вернее, отец бросил их пару лет назад, и Даляль помогала сестре, как могла. Она вызвалась, в частности, водить племянника на уроки музыки. И тут она увидела его, учителя скрипки, Евгения, и некое неведомое ей доселе чувство колыхнулось в ее душе. Впервые? Быть может. Впрочем, вряд ли. Даляль было уже за тридцать. Она была незамужней. Для мусульманки это много.
Он подумал, как она, должно быть, одинока! Одинока среди своих! И чужая среди чужих.
5
Две недели Евгений не был в деревне и не преподавал. Он не видел Даляль и не говорил с ней по телефону. Он ездил в отпуск в Париж и Лондон. Но и там он думал о ней, желал ее, ощущал почти физически рядом. Он прикидывал, что можно привезти ей в подарок из Парижа и Лондона, чтобы это было личным, не бросалось в глаза, не вызывало кривотолков. Последняя их встреча состоялась накануне его отъезда. Вообще их встречи можно было пересчитать по пальцам. Они были редкими, да, но безумно, безумно, безумно страстными! Ураган чувств поднимал их над песчаными дюнами, над морем, над городом, и уносил в чудесную, тайную страну Наслаждение! Они наслаждались дыханием друг друга, взглядом, прикосновением, объятием, бесконечным неотрывным слиянием губ!
Когда ураган успокаивался и опускал их на землю, начинались откровения очень близких людей. Эта близость родилась где-то в глубине их человеческого инстинкта – необходимости каждого существовать в тесной связи с кем-либо.
– Меня в пятнадцать лет изнасиловали… мой дядя.
– Боже! Неужели Юсуф?
– Нет. Другой. У нас здесь все родственники в деревне. Ему было сорок. Отец был у него в долгу много лет, отец человек слабый… Он пришел к отцу и рассказал все как есть, даже не беспокоясь о его чувствах. Он сказал, что хочет взять меня в жены. Хотя у него уже было две жены.
– Что? Официально?
– Нет, конечно. Но по традиции мусульманину можно иметь четырех жен. Отец был ему должен, тот обещал забыть часть долгов…
– Подлец! Только часть?
– Да. Чтобы продолжать держать его в руках. Отец согласился.
– Послушай, Даляль, я не могу этого слышать! Я бы сейчас пошел и… – я весь переполнился гневом и желанием что-то сделать, что-то такое героическое, рыцарское.
– Я знаю… Я верю тебе, мой милый, – она рассмеялась очень веселым переливчатым смехом, – ты бы убил его. Но потом убили бы меня. Я и сейчас не знаю, что со мной будет… Что с нами будет…
– Что? Ты думаешь, они могут…
– Они могут.
Уверенность, с какою Даляль произнесла это, вызвала у меня сердцебиение и холодный пот.
– Но пока они ничего о нас не знают, и обещаю тебе – не узнают…
– Узнают. Это у них так называемая честь семьи, главнее всего, главнее жизни, – сказала она с горькой усмешкой и отвернулась. – Но это не важно… сейчас мне не важно… Сейчас мне хорошо с тобой. Потом будь что будет.
– Да, ты права, давай жить сегодня. Расскажи, что же было дальше?
– Они все хорошо рассчитали, только упустили один маленький факт – мое желание. То есть оно-то как раз при такой ситуации вообще не берется в расчет, но я при всей своей юности и страхах отказалась. Сказала – убейте, а замуж за него не пойду!
– Ну, слава Богу, не убили же! – я обнял ее и крепче прижал к себе.
– Нет, но ты знаешь, Джени, бывает хуже жить, чем быстро умереть. Он пытался изнасиловать меня снова. Но я исцарапала ему лицо, чуть не вырвала глаз и сумела убежать… Наутро я просила директора школы, это был единственный человек, к кому я могла обратиться, чтобы он передал этому моему дяде, что я собираюсь заявить на него в полицию. Я ничего толком ему не объясняла, но, кажется, он меня понял, все понял, он был умным и добрым, а ко мне особенно, и он позвонил ему и передал только то, что я просила.
– И тебя оставили в покое?
– Конечно, нет. Ты же видишь. Мне уже тридцать, и я не замужем, одинока, живу в доме отца с сестрой, без друга… Ты не в счет, – она поцеловала меня, – даже подруги настоящей нет. Мужчины в деревне, зная про меня, что я не девственница, смотрят как на проститутку и желают только затащить в постель. Был один, которому я поверила, что хочет жениться, да ведь и вправду хотел, но и его отшили… Знаешь, Джени, деревня…
Она ласково называла меня Джени, и мне это нравилось.
– Если бы не ты, мой красавец, мой ласковый, я бы так и умерла в этой дыре, не познав любви и всей радости жизни. Как это прекрасно – любить! Ну, все, вставай, пора уже. Мне пора. Скоро звезды начнут гаснуть…
– В первой симфонии Брамса почти в конце есть место, где играют только валторна и флейта. Необыкновенно романтичное место, словно диалог двух влюбленных.
– Ты мне расскажешь еще об этом. И о себе. Почему развелся? Почему детей не забрал? Мужчина должен воспитывать детей сам. Он же кормилец. Я о тебе хочу знать все.
– Зачем?
– Как зачем? Ты… ты не понимаешь? Ты для меня теперь, ну, как я сама! Понял? – она рассмеялась, – Не понял. Ты как бы во мне теперь, понимаешь…
– Что? Ты беременна? – воскликнул невольно я в испуге. В моем голосе был настоящий, неподдельный испуг. Его нельзя было не заметить.
Она вдруг замерла, отступила от меня на шаг и грустно посмотрела мне в глаза. Даже только при свете звезд я увидел бесконечную боль в ее лице и, как мне показалось, глубочайшую обиду.
– Даляль! Подожди, не обижайся!
– Ты испугался! Испугался за себя? А какое бы это было для меня счастье носить в себе твоего ребенка!
Она повернулась и пошла своей бесшумной воздушной походкой. Я бросился за ней. Остановил ее. Обнял. Со всей нежностью, на какую был способен, прижал к груди и стал целовать ее глаза, губы, лоб… Она не сопротивлялась, но оставалась безучастной. Я почувствовал соль слез на ее щеках. Она не сказала мне больше ничего. Мы сели в машину, и я привез ее к окраине деревни.
6
Юсуф, как выяснилось, не был таким простым и добросердечным, как представился Евгению вначале. Он платил музыкантам за уроки гораздо меньше, чем обещал. Может быть, доплачивал копейки за расходы на дорогу, но и с этим оплата их труда оставалась весьма скромной. Но учителям музыки в стране, переполненной им подобными, довольно было и этого, и того еще, что расписание уроков было гибким и требования невысокими. Для Юсуфа же, Евгений сообразил это позже, главной была демонстрация его силы, способностей распорядителя и хозяина, одновременно с гордостью лидера, приведшего свою деревню к таким результатам, о которых в других деревнях и мечтать не могли. Но за отеческой, или точнее, фальшиво радушной улыбкой Хозяина скрывался жестокий лик азиатского тирана. Евгений заметил однажды, как Юсуф жестоко избил своей тяжелой палкой с набалдашником, которая всегда была при нем, какого-то мальчонку, врезавшегося на велосипеде в его новый дорогой «Пежо».
Евгений испытывал к нему странные чувства: смесь некоего уважения и страха, а отсюда и ненависти. Евгений чувствовал себя слабым рядом с Юсуфом. И это было странно, ибо, стоя рядом, они казались вполне одинаковых пропорций: высокие, плотные, с брюшком и широкими плечами. Только Евгений чувствовал в присутствии мухтара робость и какое-то безволие, а Юсуф, наоборот, нутром видя слабость музыканта, играл на этом, показывая всем и в первую очередь себе самому собственное превосходство. Возможно, это доставляло ему двойное удовольствие – видеть пришельца-еврея в своей власти и наслаждаться зависимостью последнего от его, Юсуфа, благосклонности.
«Да, я безвольный, слабый человек! Даже не человек, а человечишка… – говорил не раз себе Евгений, – и в собственной семье так было… и теперь, и повсюду! – он с досадой откладывал скрипку и начинал усиленно канифолить конский волос смычка. – Я просто тряпка, о которую все могут вытирать ноги! И как я вообще могу жить, сознавая себя таким ничтожеством! Зачем? Для кого?»
Я помню Евгения в те дни. На него жалко было смотреть. Бледный, располневший, длинные прямые волосы с сединой растрепаны. Он снимал грязную каморку на остававшиеся от алиментов деньги в старом доме, где жили наркоманы и проститутки. Он питался дурно, булочками, пирожками, дешевыми сосисками с обилием майонеза и питием алкоголя в чрезмерных количествах. Иногда ел у друзей, иногда у своей старой матушки, с которой был по большей части в ссоре.
7
Встреча с Даляль встряхнула его. Совершенно неожиданно для себя он вдруг снова почувствовал жажду жизни! Ему захотелось испить эту жизнь до конца! До дна! До предела! До неизведанной им границы! Потому что до сих пор он жил и доходил только до границы, всегда-всегда, страшась перешагнуть известную всем черту. Впрочем, развод с супругой и распад семьи все же был волевым актом и с его стороны, но… очевидность невозможности оставаться вместе привела к очень быстрому и почти безболезненному бракоразводному процессу. Страдали больше всех дети, мальчик и девочка. Евгений ушел из дома, оставив своей бывшей семье все, кроме своего сердца. Но его сердце было опустошено и чувствительно к обидам безмерно. Он думал о смерти, но зная свою слабость в последнюю решительную минуту отступать, положил не предаваться пустым мечтам.
И вдруг эти добрые, эти нежные, эти как будто все понимающие глаза Даляль! Боже! Откуда она прибыла? Из какого потустороннего мира? Где не нужны переводчики и учебники языка! А может, это и есть тот самый, главный, Человеческий мир, которого мы просто не замечаем в суете сует?
Евгений был потрясен. Он бредил Даляль каждой ночью. Всю неделю ждал минуты снова увидеть ее. И он увидел. Их отношения развивались, при всех магнитных бурях, тянувших их друг к другу, очень медленно. Больше года прошло с их первого знакомства до их первого поцелуя и первых страстных объятий на берегу моря.
8
При въезде в деревню надо было резко повернуть направо и проехать над обрывом. Дорога, ведущая в центр деревни, стараниями мухтара была заасфальтирована, но по обочинам ее не было заграждений, и при дождливой погоде легко было промахнуться с поворотом и вылететь прямо в обрыв. Таких происшествий уже насчитывалось несколько, но Хозяин почему-то не спешил ставить перила безопасности, с жестоким наслаждением наблюдая за новыми жертвами. Он желал вытащить на это деньги из государственного кармана, а не муниципального.
Стоял март. Дни прохладны. Дожди по ночам. Евгений приехал в деревню под вечер в привычный час. Подрулив на своей старенькой красной «Тойоте» во дворик поликлиники-музшколы, он увидел Салаха. Тот стоял как-то бочком у стены здания снаружи, а не в классе, как это было заведено, готовя скрипку и ноты к уроку. Даляль не было рядом.
«Вероятно, она внутри», – с надеждой подумал Евгений и бодро вышел из машины, приветливо улыбаясь своему ученику.
Салах не ответил, как обычно на приветствие, а держал руки за спиной и смотрел на учителя очень недобро, исподлобья. Евгения это очень удивило. За последние месяцы, одновременно со сближением с Даляль, у них с мальчиком стали складываться очень дружеские, даже теплые отношения. Салах, несомненно, являлся одним из способнейших учеников Евгения, не только в этой деревне, но и среди учеников городской консерватории, где он тоже преподавал скрипку. Салах, овладев инструментом, и обладая абсолютным музыкальным слухом, делал успехи огромными шагами и, самое главное, ему это нравилось. То есть играть и постигать новое в музыке. Он даже старательнее стал учить иврит, чтобы лучше понимать своего учителя. Он играл дома по несколько часов в день, на удивление всем и на раздражение соседям, отчего уходил со скрипочкой репетировать в оливковую рощу, принадлежащую его семье. Евгений искренне радовался вместе с мальчиком его необыкновенным успехам и ободрял его, и занимался с ним много больше, нежели было оговорено с Хозяином, то есть учил его бесплатно. И Салах, не понимая тонкости денежных отношений, ценил именно это доброе, чуть ли не отеческое отношение учителя и, будучи очень сдержанным по своей природе, все же порой проявлял свои чувства в своем особом старании угодить, или, точнее, порадовать своего учителя новыми достижениями. А однажды, когда освоил необыкновенно сложный пассаж из Моцарта, на его уровне, разумеется, бросился на шею Евгению, поцеловал его и, расплакавшись от переполнивших его чувств, убежал. Даляль сияла от счастья вместе с ним! С ними! Непонятно было даже, за кого она больше переживает, или радуется, за племянника или возлюбленного!
– Салах! Салям алейкум! – весело кричит ему Евгений. – Почему ты стоишь на холоде? И где Даляль?
Он направляется к ученику, чтобы по привычке обнять его за плечо и ласково потрепать по жестким черным вихрам. И тут, я вижу, Салах поднимает руки из-за спины, и в каждой руке – по большому камню. Салах с силой и злостью бросает первый камень в Учителя! Он ударяет в лобовое стекло автомобиля, и оно покрывается трещинами. Потом второй, за ним третий, что приготовлен в кармане. Один из камней попадает Евгению в голову, я вижу, как потекла кровь. Я чувствую, горячая, она полилась со лба на глаза! Я вижу ее на белой рубахе, на черном пиджаке. Евгений бежит к мальчику.
– Почему? Почему, Салах?
– Ты убил ее! Ты убил…
Евгений останавливается на месте как вкопанный. Медленно поворачивается. Очередной камень попадает ему в спину, но он уже не чувствует боли. Вся боль сконцентрировалась внутри. Неожиданно он бросается к своей красной машине. Он, кажется, на что-то решился. С остервенением жмет на газ. «Тойота» с ревом рвется по грязной, распухшей дороге прямо к дому мухтара. Стемнело. Свет фар выхватывает из полумрака монументальную фигуру Хозяина. Он стоит, чуть расставив ноги, в черной бурке, с двуствольным ружьем для охоты на дикого кабана на пороге своей крепости. Он ждет своего кровного врага, своего обидчика, Евгения. Машина стремительно приближается к дому. Мухтар замер. Он словно знает, что произойдет дальше. Вот уже рев двигателя совсем рядом. Фары должны ослепить Юсуфа, но он не движется. Евгений летит, не снижая скорости, прямо на черную фигуру перед домом. И вдруг… в последнюю секунду резко тормозит. Передний бампер автомобиля почти касается ног Юсуфа. Евгений в упор смотрит в глаза мухтару через потрескавшееся лобовое стекло. Мухтар возвращает ему такой же ненавидящий взгляд. И тут он медленно начинает поднимать ружье. Я вижу окровавленное и безумно напряженное лицо Евгения. Он дергает рычаг передач и стремительно разворачивает машину, еще рывок, и она уже мчится прочь от проклятого места. От страшных глаз Юсуфа. И вдруг… я вижу всполохи огня, из двух стволов одновременно… Гром и молнии прокатываются по тихой деревне.
Я чувствую куски раскаленного железа, они вонзаются в шею и голову. Из горла вырывается не стон, но хрип, и струя алой горячей крови. Ветровое стекло машины все залито кровью. Машина валится в обрыв, переворачивается, загорается, взрыв бензобака – и тишина… Евгений видит красно-серый туман и вспышку белого света, означающую прибытие в небытие!
Никто не спешит потушить маленький пожар на окраине деревни. Наступает очень темная ночь.
И долго еще после этих событий рассказывали в округе, что слышат по вечерам печальные звуки маленькой скрипки, приносимые ветром из оливковой рощи.