Апокалипсис номер два
Был вечер накануне роковой ночи. Я ждал звонков, но сам звонить не хотел. И вот первый звонок.
– Алло, мама, это ты? Здравствуй, мам!
– Здравствуй, Илья. Да какое уж тут здравие, когда скоро всем конец… Скажи, ты ведь все понимаешь, – как это будет? Страшно?
– Да, нет! Это произойдет быстро, в один миг. Даже испугаться не успеем.
– Это лучше, конечно, – зачем еще мучиться.
– Раз уж ты позвонила… Я хотел первым позвонить, да не успел. В общем, я хотел прощения попросить у тебя.
– Прощения? За что?
– За все, мам. За то, что был равнодушным. За то, что звонил редко. Иногда не поздравлял с рождением. Даже на юбилей отца, на пятьдесят лет, не приехал.
– А что ж так? Говорил, помню, что заболел.
– Да, приболел немного. Все равно надо было пойти, да меня Маринка отговорила. А я тогда глупый был, слушался ее во всем.
– Не глупый ты, а мягкий, добрый. А она и пользовалась. Как вы с ней сейчас?
– Да никак.
– А как Ксения, внучка наша?
– Жива, здорова. Красавица! Всех под себя построила, вытворяет, что хочет. Такой домашний деспот! А тут – не знаю, что ей взбрело в голову – поступила в литературный институт.
– Это что же, писательницей стать?
– Нет, поэтессой. Написала несколько симпатичных стишков и возомнила о себе, бог знает что. Да только я думаю, ничего из этой барской затеи не выйдет. Во-первых, терпения не хватает. Надо трудиться, читать много, писать. А у нее все мальчики на уме… И кому это сейчас нужно: стишки, поэзия? Сейчас нужны детективы, фантастика, мистика всякая, даже шизоидная – вот это наш невежественный обыватель проглотит, а не стихи.
– Скажи, а ты все с этой своей Еленой? Все в гости друг к другу ходите? Живете как бы…
– Да, мам, как бы живем.
– Не понимаю я этого, этих ваших браков гражданских. Никакой ответственности, ни перед семьей, ни перед детьми.
– Уж лучше так жить, чем серо и бездарно существовать, демонстрируя временами изнанку своей души. И потом, мам, сейчас не время обсуждать мою личную жизнь… Ты только не бойся того, что ночью случится – это все в один миг.
– Да разве я за себя боюсь, за нас с отцом? У нас за тебя, за Инну, за внучек сердце болит! Мы-то с отцом свое отжили. Прожили почти жизнь, вас воспитали, выходили… Ты уж и нас тоже прости. Я ведь Инну родила через восемь лет после тебя – так уж вышло. Она слабая была, переболела: и корь, и какая-то аллергия. И я, конечно, ей больше и времени, и сил уделяла. А о тебе…
– Да ничего, мам, все уже позади. Кстати, а как там отец?
– Пока стабильно. Ходим с ним гулять, опирается на палочку, но ходит. Инна помогает: и звонит все время, и часто навещает. А ты приезжал редко совсем – а он спрашивал о тебе… Теперь уж поздно.
– Прости, мам, виноват. И спасибо тебе за все! И за то, что жизнь дала, и воспитала, научила всему… Ты понимаешь.
– Я-то понимаю. Только ты какой-то холодный стал, Илюша, отстраненный, что ли, от всего, равнодушный…
– Видишь ли, мам, равнодушие – это такая защитная пелена от мерзостей жизни. Но ты прости меня, я виноват перед вами. И спасибо тебе за все!
– И что толку, что подняли вас, воспитали, если эта хреновина, как отец ее называет, враз жизнь отнимет у всех? Это не астероид – это наказание нам всем за грехи наши. За то, что не по совести живем, без бога в душе!
– Да, нет, мам, есть еще бог в глубине этой берлоги – душе… Ну, тогда не прощай, а до свидания! Встретимся там наверху, у бога.
– До свидания, сынок! Спасибо, что ободрил меня, утешил.
Да, переживают. Раньше некогда было: мать вкалывала в школе – завуч. Меня опекала, когда я там учился. А когда, гораздо позже меня, Инка родилась – все заботы о ней… А отец руководил большой лабораторией в НИИ – как-никак доктор наук, профессор, почти член-кореш. И ведь был вначале креативным. Однако потом заела, как это у нас бывает, административная маета. Барон технических наук! Был высокомерным, мог не замечать людей: когда шел по коридору мог «пройти насквозь», никого не заметив. Но, когда человек был нужен ему, мог приторно, любезно улыбаться… Неужели и я такой же? А в кого еще я мог пойти?
Опять звонок.
– Да, слушаю.
– Это я, Мария Трушина, узнали?
– Узнал, Марьяковлевна, разве вас можно не узнать.
«Твой ехидный въедливый голосок».
– Ну, как вы? Не страшно?
– Да нет, свыкся уже.
– С чем свыклись?
– С тем, что наказание за грехи наши наступит раньше, чем ожидал.
– А-а! И я тоже уже привыкла – и не страшно! Я чего звоню? Извиниться хотела. Вы не помните… Я в прошлом году взяла полторы тысячи – аванс за двушку, а потом все сорвалось. Аванс у меня остался. Вы не знаете.
– Я все про всех знаю, Марьяковлевна, все, что в моей епархии происходит. Иначе не возглавлял бы отдел вторичной недвижимости. Вы ко мне все приставали, чтобы я вам оклад прибавил. А я решил: пусть с этими полутора «кусками» и поработает еще год, два. А там посмотрим.
– Ах, вон что, а я не знала… Ладно. Скажите, а вы, когда об этом астероиде узнали?
«Вот ты о чем хотела поболтать!»
– Узнал вчера. Говорили давно, а подтвердили только вчера.
– А я еще прошлой ночью узнала!
– Это как же?
– А мне сон приснился – такой страшный, вещий.
– И что же вам приснилось?
– Приснилось, будто я в поле стою – это у нас перед дачей до самого леса, большое такое… И вдруг что-то взорвалось наверху, и я гляжу – на нас падает огромный огненный шар, очень огромный. Как упал, сразу все вспыхнуло…
– Что вспыхнуло?
– Все, и поле, и лес! И такой огонь большой, страшный.
– А вы как же?
– Не знаю, как-то спаслась, видно, и проснулась.
– Может, ангел у вас сильный и хранит вас от всяких невзгод? Хотя нет, ангелы с вами не общаются, я думаю.
«Черт тебе товарищ!»
– Да вы-то сами тоже не ангел. Высокомерны со всеми, унижаете иногда.
– Как же иначе? Вам только дай волю, таких дел натворите. Что такое наша жизнь, Марьяковлевна? Гонка на выживание! И если я расслаблюсь, дам слабину, меня сожрут хищники.
– Ладно, дело прошлое. Давайте уж простимся мирно!
– Вот это верно. Прощайте, Марьяковлевна. А может, до свидания, кто знает?
Соблюдайте правила пожарной безопасности. Не разводите костры в неположенных местах. Прячьте спички от…
Ну вот, отключилась. Как вспомню ее лисью мордочку: сочетание любопытства и ехидства. Зато вкалывает, как надо! Въедливая… Может, и вправду встретимся в раю, или нет, скорее на сковородке у рогатохвостатых.
Снова звонок.
– Фазер, хай!
– Кто это? Ксения?
– Йес, ай эм.
– Слушай, брось! Ты же постигаешь русскую словесность. Какого дьявола? Скажи, как ты, как вы там? Не страшно?
– Страшно! Еще как страшно. Это вы с мазер прожили, правда, без божества, без вдохновения. А мне как? И мечты, и успех, и слава – все теперь зеро!
– Ладно. Давай поговорим о чем-нибудь… Ты, говорят в стихи вдарилась?
– Вдарилась! Крепко – все мозги отшибла.
– А я до сих пор даже не читал стихов твоих. Может, прочтешь что-нибудь?
– Сам виноват, не рингал. Что бы такое… а, вот, это у меня круто вышло! Слушай. «Мальчишка Март»:
Опять весна, сосульки плачут, сгорев под солнечным огнем.
Мальчишка март по лужам скачет, будя нас солнцем и дождем.
Уже не ждем с небес, как манны, нас вдохновляющих снегов –
ждем восхитительных обманов, и новых песен, и стихов.
А птичий гам прервет затишье в изжитых серых городах.
А облака, как будто вспышки весенних залпов в небесах.
И с просыпающейся силой природа обновляет вид.
И наш извечный бог Ярило нас на любовь благословит.
– Да, действительно круто. Ну и как, Ярило – благословило?
– Благословляет, не жалуемся. Нет, ты скажи: понравилось?
– Очень! Я поражен твоей не по годам мудростью, что ли. И такой богатой лексикой…
– Это не иначе, как твои гены. И никаких изъянов не увидел?
– Да нет. Однако с чего ты взяла, что Ярило наш «извечный»?
– Это ж так, в рифму. А ты сам пописывал стишки?
– А как же! И в беспечной юности, и сейчас немного в трезвой зрелости.
– А я вот проверю! Найди-ка, фазер мой, рифму к слову «любовь». Но только оригинальную.
– Гм… любовь… любовь… Свекровь! Чего ржешь? Не знаешь, кто это?
– А кто это?
– Ну, ты даешь, мать! Вот выскочишь замуж за какого-нибудь наваристого по части дивидендов нувориша, познакомишься с его разлюбезной матушкой – тогда узнаешь… Вы не проходили «Грозу» Островского, сочинение писали?
– Было такое.
– Вот там и была эта стерва Кабаниха!
– А, постой, вспомнила. Так это она свекровь?
– Точно. А вот как написала об этом в сочинении одна школьница. Погоди, дай вспомнить… «Кабаниха нащупала у Катерины мягкое место и каждый день безжалостно давила на него». Ей-богу, не придумал, в сети читал.
– А что же ты сам пишешь?
– О чем можно писать в наш сумасшедший век виртуального общения, когда мы превращаемся в биологическую добавку к гаджетам? Пишу короткие стишки, как у Губермана. Вот раньше писал поэзию.
– Давай, прочти.
– Вот это, пожалуй:
Душа – бессмертная? Как странно,
как страшно сознавать подчас:
жизнь – неразгаданная данность –
случается всего лишь раз.
Что ты лишь гость, а не заложник
в нас жизнь вдохнувшего творца –
бессмертен праведник, художник,
себя отдавший до конца.
Пространство сжато. Цель сокрыта.
А время без всевышних виз
несется, как экспресс транзитный,
с короткой остановкой «Жизнь».
– Да, неплохо. Последняя строфа очень актуальна. Скажи, а ты давно начал писать?
– Очень давно, еще в прошлом веке… Вот опять ты заржала.
– Да ну тебя – стебаешься! А вообще клево. Интересный у нас с тобой токинг. А прочти что-нибудь позднее, то, что сейчас пишешь?
– Вот это о вас, женщинах, которые рожают нас, а потом сживают со света:
Ох, эти женщины милы, но и упрямы,
и нам готовят моногендерную яму:
вот изберут они ООН Генсеком даму,
а вместо Папы Римскую же Маму!
– Респект, довольно остро. Как у Губермана. Как ты к нему?
– Ну, он создал свой жанр, выстрадал его. Конечно, гений.
– А ты?
– Ну и я, само собой! А ты – будущий гений.
– Слушай… (кричит кому-то: «Кто-кто? – твой формер хазбенд…») Кончаю чат, рвут трубку…
– Привет! Наведался… виртуально.
– Это ты, Марина? Ты… вы уж простите меня, если что не так.
– Все не так. Все у тебя не так! И никогда тебе не прощу, что нас предал.
– Я не предавал.
– Ну конечно! А кто связался с этой своей… Тоже мне, Елена Прекрасная – та еще красавица: задница, как у гориллы, и большущая родинка на щеке.
– Да ладно тебе – ну, попка толстая, подумаешь. Зато она спасла меня! И мы благодаря ей пережили дефолт в девяносто восьмом.
– Это как? Я ничего про это не знаю.
– Я тебе не говорил. Я ведь только чиновник у себя. А хозяева – «братки», которые вложили в нас деньги, чтобы отмывать свое бабло через операции с недвижимостью. И я тогда влип! Точнее, не проконтролировал сделку: одна из моих дур вляпалась, взяла «тухлую» квартиру. Мы ее продали дороже, а когда вскрылось, что документы липовые, новые хозяева – в суд. И отсудили, поскольку ничего не знали. И мы остались в жутком минусе. А у братков разговор короткий: чтобы через неделю деньги принес! Я заставил свою дуру продать свою квартиру – но это была однушка, она и половины денег не возместила. И тут оказалось, что Елена, которая работала у нас юристом, проверяла документы – ее мне как раз братки посоветовали, навязали – следила за моей работой, чтобы я бабки не утаил. В общем она, как бы сказать, привязалась ко мне, что ли. Сказала, что все уладит. И уладила: «Я обо всем договорилась, будешь отдавать в течение года частями». Пришлось мне тогда вкалывать! Нам на дом пришлось урезать. Но выкрутился благодаря ей.
– Прямо как в театре! Она тебя за муки полюбила, а ты ее за избавление их – или от них. И сам ее потом благодарил… по ночам.
– А что я мог поделать?
– Хрен с ней, с этой стервой! Почему ты меня возненавидел, ругал?
– Я, между прочим, квартиру потом вам оставил.
– Ну да, она тебя приютила. И как ты с ней умещался на кровати рядом с ее широкой задницей? А нас с Ксюшей бросил и от алиментов уклонялся.
– Никто меня не ютил! Я квартиру однокомнатную снял и до сих пор в ней живу. А тогда крутился как мог, чтобы долг отдать. И потому с алиментами была проблема. Но, я же потом отдавал…
– Врешь ты, наверное, как всегда. Ты меня ненавидел. Оскорблял меня!
– Так я просто психовал тогда. Я же тебе все объяснил…
– Ничего ты не объяснил. «Просто психовал». Не верю ни одному твоему слову. И нет тебе никакого прощения от нас! Почему ты нас ненавидел?
Отключилась.
Почему, почему… Это не только я – все такие. Как там у Толстого: «Мы любим тех, кому сделали добро, и ненавидим тех, кому причинили зло». Потому что человек по природе своей эгоист. Мы любим сделанное добро в себе, а не объект этого добра. А если причиним зло, то пытаемся оправдать это сделанное зло. Придумываем про этого человека всякие гадости и подлости и – оправдываем себя. А потом, понятно, ненавидим его.
А это кто же звонит?
– Алло, кто это?
– Это Вера.
– Вера, какая Вера? Ты работала у меня?
– Нет. Мы учились с тобой в институте.
– Погоди… Вера Протасова! Ты же у нас была старостой группы.
– Да.
– Как ты меня нашла?
– Мне твой телефон дал Олег. Помнишь его?
– Помню, мы с ним часто созванивались, только что-то давно он не звонил.
– Он умер два года назад. А мне твой телефон дал давно.
– Вот как, а я не знал, что он… А почему же ты звонишь мне только сейчас?
Почему не звонила раньше?
– Не хотела, не могла, а теперь уже все равно. Ты хоть помнишь, как мы с тобой вместе ходили…
– Куда, в кино?
– Нет, в консерваторию – слушали симфонии Моцарта, Бетховена.
– Припоминаю, ну да, вспомнил! Я тогда увлекался классикой. Достал два абонемента в консерваторию и не знал, с кем пойти – наши оболтусы такую музыку не почитали. А потом вспомнил, что ты играла на фоно.
– Да, играла и школу музыкальную окончила. В консерваторию поступить не смогла, вот и пошла в МАИ.
– Да, да, как же! Я помню, что это был абонемент «Лучшие дирижеры…», что-то в этом роде. И там были и Вероника Дударова, и Левин из Ленинграда, и даже сам Мравинский. Как раз исполнял мою любимую «Третью героическую» Бетховена.
– Верно. Вспомнил наконец.
– Да, да, а что же сейчас?
– А ты не догадывался, почему я тогда пошла с тобой?
– Хм. Ну как же, музыка, такие дирижеры!
– Да нет, не поэтому. Не хотела я никому говорить и не говорила. А сейчас все равно, уже скоро конец. Так вот, потому… потому, что я любила тебя!
– Ты? Да мне и в голову не пришло тогда! Во-первых, мы все тогда знали, что у тебя роман с Виктором, как его, Кречетовым.
– Да на кой он мне нужен был, грубиян! Иногда даже при нас, девчонках, матерился.
– Но я ведь тогда был невысоким, недоростком, и красавцем вовсе не был.
– Да разве только за это любят, за красоту? Зато ты был тогда таким добрым, ласковым, светлым – потому и полюбила.
– Я понимаю. Как у Толстого в «Войне и мире»: «Не по хорошу мил, а по милу хорош». Кажется, так.
– Вот-вот!
– А как ты жила? У тебя есть муж?
– Был. Хороший, заботливый.
– Я его знал?
– Нет, мы с ним вместе работали… Миша Кушнер.
– Он еврей?
– Да, как и ты. И напоминал тебя: такой же добрый, ласковый… Умер давно, от инсульта.
– Понятно. А дети?
– У меня дочь. Преподает в музыкальной школе. И двое внуков, очень симпатичные, но такие шкодливые! Ну вот, все тебе рассказала.
– Ладно, Вер, не переживай – дело прошлое.
– Для тебя, может, и прошлое. А я, представь, всю жизнь с этим прожила. И многое о тебе знаю.
– Откуда?
– Звонила Олегу. Он мне рассказывал. Только я просила ничего обо мне не говорить.
– Ну, ты знаешь… Эта первая любовь, по-моему, это все несерьезно. Она проходит, как юношеская гипотония. Я как-то сочинил афоризм: «Первая любовь – это самое прекрасное заблуждение молодости. Мы влюбляемся в прекрасную розу, а потом всю жизнь вынимаем из души шипы».
– Дурак ты! Безмозглый и бездушный дурак.
Отключилась.
Ну вот! Ох, уж эти страсти-мордасти… Надо будет сочинить об этом стишок. «Бездушный». Душа… Что это такое в наш меркантильный век гаджетов и искусственного интеллекта? Да, когда-то и я ее чувствовал, и стихи писал… А теперь? Кому и зачем нужны наши переживания, страдание, сочувствие – все эти потроха усыхающей души? Продать бы ее остатки, какому-нибудь Мефистофелю, как Фауст. Да слишком поздно. Вот опять звонят, неугомонные! Наконец-то и Володя созрел: решил позвонить шефу.
– Алло.
– Привет, командир! Ты как – готов?
– К чему готов?
– Да как же, к этому… апокалипсису. Принял, как я, для спокойствия?
– Шутник ты, однако. Между прочим, ударение в этом слове на третьем слоге.
– Это уже не принципиально. А знаешь, что принципиально? Ты знаешь, кто первым обнаружил или вычислил этот астероид? Искусственный интеллект!
– Не иначе как Илон Маск постарался.
– Точно! У него, оказывается, есть специальная группа астрофизиков и аналитиков. Они в течение долгого времени вносили данные обо всех астероидах, крупных метеоритах, об их траекториях и прочую фигистику. И вдруг ИИ выдал им данные об этом космическом булыжнике. А догадываешься, зачем он все это затеял?
– Что? Хочет запустить свою ракету с мощным зарядом, взорвать рядом и изменить траекторию?
– Почти угадал! Хочет вдарить по нему ракетой без всякого взрыва. И сбить с траектории. Пока подробности неизвестны, вероятность маленькая. У этого гиганта и скорость гигантская… И, кстати, он летит в таком ракурсе, что похож на квадрат. Черный квадрат, как у этого халтурщика Малевича!
– Ну, не говори, чего не знаешь! Так что, может, Маск спасет нас?
– Да не нас он спасает, а свой проект. Ему нужно время, чтобы освоить Марс и внедрить туда своих людей, построить базу… Сам понимаешь.
– Логично. А мы уж тут будем догнивать.
– Так вот, я читал. Хочет перекинуть туда группу молодых ребят со сверхвысоким ай-кью. Видно, собирается построить новое общество равенства на основе высокого интеллекта.
– Он ошибается, дружок. Равенство – это мистика. Это еще Дарвин доказал! Если и было равенство, то совсем другого рода. Например, во время Французской революции конца 18-го столетия. Французы тогда усовершенствовали процедуру усекновения головы: изобрели гильотину. И рубили головы как королевских особ, так и своих революционных главарей. Вот это было равенство! А другого – не было и нет. Если и будет, то только под землей, на кладбище.
– Ладно, хрен с ним! То есть, конечно, хотелось бы, чтобы получилось. И мы бы здесь еще пожили. Кстати, дожали бы Надежду Самуиловну. Я эту ее квартирку на Можайском в «Грин Хаусе» с таким трудом выкопал. Ведь шестьдесят лимонов на кону! И, главное, нашел покупателя! Откуда у этого пацана столько бабла?
– Все оттуда же! Его отец председатель правления одного очень смачного банка. А сынок там же – член правления. Ты его раскопал по рекламе, а я его дожал на эту цену.
– Да, да, конечно! Это ты его и ее обаял и дожал. Может, спихнем ее за шестьдесят пять, как ты выставил. Это ж пять лимонов навара – обалдеть!..
И чего она так рвется в Израиль?
– Да ничего хорошего там сейчас нет. Прячутся от ракет в бомбоубежища – там почти в каждой многоэтажке есть. Сирены ревут по несколько раз в день. Свихнуться можно! Но, у нее ведь там сын с внуками. А мы, евреи, народ семейный и вообще не такой.
– Это в каком смысле?
– Израильтяне – ребята горячие, энергичные, не то, что мы. У меня есть стишок про них: «Израиль – это не Россия, где есть обиженные роком – в нем каждый мнит себя мессией, иль Моисеем, иль пророком».
– Так что, дожмем Самуиловну, если?..
– Если – то дожмем, непременно дожмем. В одном ты прав: надо и в самом деле принять для поднятия духа. Что-то устал я. Пока! Ты там свистни, если у Маска получится.
– Окей!
Что-то я стал быстро уставать… Ничего, скоро отдохнем – на том свете. И как-то тягостно. Почти как у Лермонтова: и скучно, и грустно, и некому морду набить! Надо и впрямь выпить…
Я подошел к столу, поднял и посмотрел на свет остатки вина в бутылке. Зачем-то встряхнул, налил полбокала и выпил.
Что-то Инна не звонит. Позвонить самому, что ли?
– Алло, это ты, Алексей? А что же Инна?
– Плачет она… Все время плачет. Переживает за Леньку.
– Слушай, успокой ее, постарайся!.. Кстати, ты знаешь, что мне тут сказали? Что Илон Маск собирается ракету послать к этому астероиду…
– Попробует траекторию изменить?
– Ну да. Кто его знает, этого Маска – он везучий черт, может, получится?
– Дай бог, чтобы вышло! Инна на него молиться будет. Ладно, Илья, пойду к ней, она зовет. Пока.
– Пока.
Ах, Лешка, Лешка, жаль мужика! Когда я работал в НИИ, был у меня в группе. Ходил в белом халате, был возмутительно аккуратным. Не пил, не ругался. Был мягким и каким-то целомудренным, как монашка. А потом, кажется, на моем «тридцатилетнем бёзнике», как говорила Ксения, его углядела Инка. А она девка наваристая: грудастая и мордочка смазливая. Окрутила Лешку, охмурила… И попал он в домашнее рабство. Отец его третировал: «Ну-ка, Леш, налей мне коньячку». Он и мать так же выдрессировал. Сам себе закуску не накладывал. Молча указывал пальцем на нужную тарелку, и мать, как вышколенный официант, накладывала ему снедь. Тиран домашний! И Инка тоже помыкала бедным Лешкой. Жаль…
Ага, а вот и моя сердечная звонит.
– Слушаю, моя радость!
– Илюша, привет! Ты как?
– Как и все: жду. А ты?
– Тоже жду этого апокалипсиса. Говорят, что это не первая глобальная катастрофа – но уж точно последняя.
– Это не стихийная катастрофа. Это казнь – за все. За все наши дела, нашу ложь, нашу алчность, жестокость. Апокалипсис! А другой давно уже произошел – в наших душах.
– Вон ты как заговорил, прямо праведник! Вот только откуда ей взяться, праведности? И у тебя, и у всех остальных?
– Это верно. Миром правят алчность, глупость и невежество.
– Что, прямо-таки не осталось умных?
– Почему – осталось. Я вот каждый день вижу.
– Где?
– В зеркале. Ну чего смеешься, правда!
– Ох, смех сквозь слезы… А я вот встречаю редко. Догадываешься?
– Прости, моя прелесть, буду приезжать чаще.
– Что-то ты заговорился. Это где же мы встретимся – на том свете?
– А может, и на этом. Может, нас помилует…
– Кто помилует?
– Господь. Будда. Кришна с Вишной. Может, еще возродимся в новой жизни?
– Тебе что, не нравится твоя карма?
– Нет, не нравится. Если мы то, что мы едим, то я, наверное, баран: люблю твои пловы. А я ведь Лев по гороскопу: домашний, плешивый лев. Ну, короче, давай я к тебе приеду!
– Пир во время чумы?
– Да нет, скорее, пир Валтасара. Помнишь такой?
– Помню, неясно… Какой-то там пир накануне гибели?
– Это точно. Так что я приеду – ночью, накануне. Примешь меня?
– Да приму уж. А ты сам не такой? Нет, ты – наглый, распущенный тип, вот кто!
– Да ты что! Я самый целомудренный, праведный… в общем, совершенно неотразимый!
– Прямо самый-самый?
– Может, и не самый. Так что, приеду? Ты смастеришь мой любимый плов, а я привезу твой любимый мартини и фруктовый тортик, а?
– Ох, и авантюрист ты, Илюша, любимый, прожженный авантюрист. Ладно, приезжай, «неотразимый»!
Кажется, со всеми переговорил. Всем покаялся, теперь можно помирать спокойно… Позвонить, что ли, Саркисяну, узнать, что там с моей биопсией? Что там с моей, может, уже давно не доброкачественной аденомой? А зачем, если нашему сумасшедшему миру отведено всего несколько часов? Даже если рак – ни тебе операция, ни химиотерапия – ничего. Апокалипсис – и все! Мечта идиота!..
Я откинулся на спинку кресла и думал, засыпая: «Вот, мне уже пятьдесят. Лучшая часть жизни позади, а чего я достиг? Я мечтал в молодости, как и все, о славе, о подвигах. Я мечтал о колдовской, небывалой любви! И где все это? Мечты рассеялись. Что наша жизнь – это развенчание юношеской мечты! И кому она теперь нужна эта моя увядшая, усохшая душа?..»
Я проснулся. Было уже светло. Я долго еще лежал и думал. Вывел меня из этой задумчивой летаргии звонок.
– Алло, привет! Ну что, живем?
– Ты о чем, Володь?
– Здрасьте! Весь мир гудит – а ты все спишь?
– Да что случилось, скажи?
– В том-то и дело, что ничего не случилось. Сбил Маск этот проклятый астероид с орбиты. Спасены! Какой-то спутник заснял – правда, ничего толком не видно, но все равно шухер на весь мир, прямо «звездные войны»! Пишут, что в Голливуде уже продюсеры заволновались, сделают суперблокбастер.
– М-да, обалдеть! Это надо еще понять, как следует. А я никак в себя не приду.
– Давай, приходи! А я еще кое-кому позвоню.
– Спасибо, звони… позже.
«О, господи, что-то я хотел… Да, надо же позвонить Саркисяну: может, и там пронесет!»
– Алло, Айк Георгиевич?
– Да, кто это?
– Илья Левин.
– Здравствуйте, дорогой!
– Я хотел узнать у вас результат биопсии. Хотел раньше, да тут этот астероид: все равно помрем. Так как там у меня?
– Погодите, у вас разве нет личного кабинета на сайте нашей клиники? Там должны быть все анализы: и трузи, и гистология.
– Извините, я завозился, была очень срочная сделка и прочее… Может, вы еще помните?
– Нет, сейчас посмотрю вашу страницу. Илья, скажите честно, вы принимали лекарства, которые я вам выписывал, – простамол уно, витапрост? Делали упражнения, втягивание промежности?
– Нет, извините, не делал. Много работы было. Сначала делал все, принимал, а потом…
– Ага, нашел. Трузи. «Аденокарцинома предстательной второй степени. Так. Вот. Гистология после трансректальной биопсии. Коэффициент Гисса шесть. То есть опухоль была еще в пределах предстательной… Но это было два месяца назад – а сейчас? Скажите, вы не курите?.. Хорошо! А вы сильно похудели в последнее время?
– Да, похудел… ну, не знаю… килограмм на пять, а что?
– Если у вас уже третья стадия, то прогноз выживаемости очень мал. А скорее всего, именно так. Нужно срочно оперировать!
– А есть надежда?
– Очень маленькая. А если, не дай бог, пошли метастазы, тогда…
– Неужели у нас нет хороших клиник, хирургов?
– У меня есть знакомый хирург в онкоцентре на Каширке, Шахрутдинов. Но он не бог.
– Но, быть может, где-то делают успешно? В Европе?
– В Европе вряд ли. Лучше всего делают эти операции в Израиле. У них очень развита лучевая, так называемая дистанционная терапия. Они разработали и используют самые совершенные линейные ускорители. Воздействуют на опухоль бесконтактным методом. Вот у них большой процент выживаемости!
– А как туда попасть?
– Ну, уж это вам, Илья, легче узнать, чем мне. Могу только подсказать: очень хорошо лучевая терапия поставлена в клинике «Ассута». Вот такие дела.
– Спасибо вам, Айк! Хотя и не утешили…
Я сидел подавленный, смотрел в окно. Все небо было затянуто серой облачной мглой, а с северо-востока надвигалась, тяжело провисая, черная, зловещая туча – неотвратимо, как возмездие. Я начал сильно тереть голову, пытаясь прийти в себя, избавиться от мрачных мыслей.
Ну вот, спаслись от глобальной гибели, а что теперь со мной будет? Ирония судьбы: помру от рака органа, зачинающего жизнь! Если рак, метастазы?.. Если, операция ничего не даст? Кто пожалеет меня, кто скажет обо мне сочувственное, ласковое слово? Только мать? А Елена, друзья, Володя?.. Помню, полгода назад мы хоронили нашего друга Серегу Шмелева. Похоронили достойно и помянули, как положено. Кто-то из мужиков вякнул: «Не повезло Сереге!» А я тогда подумал: «А может, ему-то повезло!» Как говорит еврейская поговорка: «Лучше вовремя помереть, чем потом сдохнуть». Уж кому, как не евреям, знать, как сдохнуть: про гетто, погромы, крематории Бухенвальда, газовые камеры. Как писал Ремарк: «В каждом еврее от рождения есть память о двухтысячелетних гонениях». Да! А что будет с нами через несколько лет? Если будут войны? Если мы уничтожим природу? От чего мы тогда помрем в мучениях: от удушья, от гнусного вируса, от голода? И кто тогда и как проводит нас в последний путь? Кто скажет о нас доброе слово? Никто!.. И наша душа усохнет, скукожится и отомрет. Апокалипсис номер два! Так кто же скажет обо мне что-то хорошее, если?.. Неужели… А вот что – мы проверим.
Я стал обзванивать тех, кто мог приехать ко мне: Володю, Алексея, Марьяковлевну, Елену. Говорил всем одно и то же: «Друзья мои, я приглашаю вас к себе. Мы должны отметить очень важное событие!» Народ реагировал по-разному. Володя обрадовался: «Отметим, шеф! Ведь живы остались – надо отметить». Алексей пытался отвертеться: «Слушай, может, не сейчас? Дел много».
– Нет, сейчас! Как раз сейчас. Приезжай, очень прошу тебя!
– Ладно. Только Инну предупрежу.
Марьяковлевна подчинилась: «Ну, если вы так просите, значит, надо. Приеду».
Елена пообещала: «Ну, что ж, я ошиблась, этот апокалипсис был не последним. А что ж ты не приехал, разлюбезный? Бросил меня одну в такой момент!.. Ладно, приеду, дорогой!»
– Давай, давай! Жду.
Сколько у меня в запасе? Около часа. Пожалуй, успею смотаться в «Перекресток» и все купить.
Первым приехал Володя, невысокий, плотный с непомерно крупной грудной клеткой. Вошел, потирая руки: «Надо, надо такой случай обмыть! Раз в жизни бывает!» И пошел к столу – этакий маленький, бодрящийся на людях крепыш.
Почти сразу за ним приехала Марьяковлевна. Тоже невысокая, худющая, но проворная. Вошла в прихожую, как-то съежилась, пугливо осматривалась. А когда прошла в комнату, осмелела, стала профессионально, цепко осматриваться, зыркать вокруг своими лисьими глазками.
Последней прибыла, как я и ожидал, Елена. Волосы как-то по-новому зачесаны набок, губы ярко накрашены, на глазах очки в толстой темной оправе. Вошла в комнату – локти лежат на выпуклых бедрах, ладони оттопырены вбок, слегка переваливается, словно танцует. Присела к столу. Смотрит на всех снисходительно с легкой, пренебрежительной усмешкой.
Наконец уселись за стол, уставленный тарелками с нарезками колбас, красной рыбы. Соленые огурчики и помидоры в пиалах из темного стекла. Фрукты: апельсины, яблоки – в большой трехъярусной фруктовнице. Стоят бутылки «Царской водки», сухого вина.
Когда все расселись, я попросил налить всем водки или вина. Затем встал, держа в руке рюмку с водкой.
– Друзья мои! Я пригласил вас отметить очень знаменательное событие, которое случается только раз в жизни. Я пригласил вас на свои поминки!
– Ты что, сдурел совсем? – воскликнул Володя. – Ты нас для этого только пригласил?
Остальные молча, нахмурившись, смотрели на меня.
– Я продолжаю. Нет, с головой у меня в порядке, а вот с другим членом – нет!.. Ну-ну, успокойтесь, не стоит так протестовать. Я хочу изменить наш народный обычай. Разве это справедливо, что покойник не слышит того, о чем говорят на поминках? Того, что о нем говорят! Нет, я хочу… Впрочем, объясню: я не стебаюсь, как говорит моя дочь. Мне действительно осталось, судя по всему, жить немного. И, прежде чем я покину этот мир, я хочу услышать то, что вы обо мне скажете, что вы думаете обо мне. Это поминки тела и души и… я очень вас прошу!
Выпил сам, сел. Жду… Встал Алексей.
– Ты уж извини меня, Илья! Мы с тобой друзья с детства и, можно сказать, породнились, но – но я в этой трагикомедии участвовать не собираюсь.
Встал, вышел в прихожую, начал одеваться. Я пошел за ним, встал перед входной дверью.
– Слушай, Леш, одна просьба: не говори матери, да и Инне об этом. Действительно мне недолго осталось… не скажешь?
– Ладно, не скажу.
Отодвинул меня от двери, ушел. Я вернулся к столу
Володя встал:
– Ты знаешь, Илья, мы бы тоже ушли.
– Ну уж нет! Никуда вы не уйдете, это приказ! Просьба! Я умоляю вас: скажите хоть немного слов обо мне. Может, мне будет легче помирать…
Володя поднял налитую рюмку.
– Не знаю, как сказать…
– Ну, скажи: «Покойник был неплохим малым!»
– Хорошо, что я могу сказать? Засранец ты, Илья, вот кто! Надумал уйти от нас после того, как мы выжили, избавились от глобальной катастрофы, апокалипсиса. И затеял эти дурацкие поминки… В общем, мужик ты был, конечно, не безгрешный, как и все мы. Порой кричал на нас, ругал не по делу, но в целом неплохой, Нормальный мужик! Благодаря тебе мы работали, хорошо зарабатывали, так что мы тебе благодарны!
Выпил, сел. Опустил голову над тарелкой, ковыряясь в ней вилкой.
– Ну, а вы Марьяковлевна? Скажете несколько слов?
Марьяковлевна встала с бокалом вина.
– Что сказать? Володя все правильно сказал. Я только добавлю: дай бог, чтобы все у вас прошло безболезненно… или нет, чтобы все у вас совсем прошло! В смысле, чтобы вы смогли вылечиться и снова вернуться к нам. Чтобы эта ваша болезнь пропала, как этот астероид, и вы выжили!
Некоторое время все сидели молча. Неловкое молчание. Я сидел, опустив голову, тоже молчал. Володя, не выдержал: «Илья, извини, ради бога, но мне надо домой. Честно. Я пойду». Налил себе водки и встал:
– Пью за то, что сказала Мария Яковлевна: «Чтобы ты все-таки выжил и вернулся к нам!»
Выпил, закусил куском рыбы и пошел в прихожую.
Марьяковлевна потянулась за ним:
– Я тоже пойду. Не обижайтесь, Илья Григорьевич, но мне тоже надо.
Пришлось идти вслед за ними в прихожую. Володю, похоже, беспокоила одна мысль.
– Кстати, а как же эта Надежда Самуиловна… ведь надо еще сделку провести.
– Не беспокойся. Если я не смогу, то ты сам проведешь. Я тебе все объясню.
И свой навар ты получишь, не бойся! Ну, пока.
Они ушли. А я вернулся к столу. Налил себе водки, опрокинул рюмку в рот. Закусил. Посмотрел на Елену.
– Ну, а ты что скажешь?
Она глядела на меня пристально.
– Скажи, это действительно серьезно?
– Да, все очень серьезно. Я запустил свою аденому и опомнился слишком поздно. Но ты не очень волнуйся – я постараюсь сам справиться со всем.
– Да я не столько за тебя волнуюсь, а за себя. Не думай только, что я такая бессердечная эгоистка – это ты меня такой сделал!
– Я?..
– Да, ты, разлюбезный мой! Я привыкла к тебе… Помнишь, ты мне говорил: «Мы, поэты, подобны мотылькам: они перелетают с цветка на цветок, питаясь прекрасным нектаром. А мы перелетаем с одного прекрасного женского цветка на другой, питаясь прекрасным нектаром любви! И мы без этого не можем! И тогда рождаются строки: «И сердце бьется в упоении, и для него явилось вновь и божество, и наслаждение, и жизнь, и слезы, и любовь!» Так ты говорил. Только это неправда – это было в сентиментальную эпоху Пушкина. А сейчас не так. Сейчас любовь, прости за резкость, – это привычка, физиологическая потребность, случка. И я к тебе привыкла, как ты ко мне. Привычка! И друзей у нас с тобой настоящих нет – ты же сам слышал только что. Мы живем в эпоху отчуждения: от родных, близких, друзей. Общение – только виртуальное в сети… В общем, не знаю, как они, а я по тебе буду скучать. Очень! Вот такие поминки… Ну, я тоже пойду.
Она встала, подошла ко мне, потрепала мою редеющую шевелюру.
– Извини, если что не так сказала. Ты был, в общем, хороший парень и любовник. Мне будет недоставать тебя.
Ушла. У меня слезы навернулись на глаза. Никто не сказал ни одного доброго слова, никто. «Не безгрешный», «нормальный мужик»… Господи! Разве я был таким в молодости? Я был и добрым, и ласковым, как говорит мать. А что стало со мной потом? Почему я стал совсем другим?
Я налил себе водку в бокал, выпил, закусил яблоком. Долго сидел, опустив голову. Затем вспомнил что-то, осмотрелся. Увидел висящую на стене гитару. Как там кончалась эта песня, которую я написал на смерть дочери моих друзей? Вспомнил.
«Не лиры, а кумира жаждет смерд.
Поэтом движет песня, а не спесь.
Для мира несомненна только смерть.
Для неба незабвенна только песнь,
лишь только песнь, лишь только песнь».
Я наклонил голову и заплакал… Плакал долго, никак не мог успокоиться. Повалился на диван, закрыв ладонями лицо, и заснул.
Через несколько часов я проснулся. Долго тер глаза. «Ой, что это я?» Схватил смартфон. Начал машинально набирать номер.
– Алло, мама?
– Да! Как хорошо, что ты позвонил! У нас теперь как праздник. И ты, наверное, тоже радуешься, да?.. Что с тобой? Что ты, сынок, ты плачешь? Так радуешься, что все хорошо кончилось? Вот уж не думала, что ты такой впечатлительный.
– Да, мам, я тоже радуюсь.
– Представляешь, отец на радостях раздухарился и выпил рюмку коньяку, хоть врач не разрешил. «За победу человеческой мысли!» Такое облегчение у всех – ты не представляешь! Так, наверное, радовались в сорок пятом, когда война закончилась. Давай, радуйся, но все же не плачь. Тебе это не к лицу.
– Хорошо, мам, не буду.
Только отключил смарт, как опять звонок.
– Это я, Алексей. Ты извини меня…
– Ты о чем?
– Ну, я тогда не понял этой твоей затеи – она мне совсем не понравилась. У тебя что, аденома? Ты как-то говорил мне, что у тебя плохие анализы «ПСА».
– Да, было такое.
– Ты прости меня! Мы с Инной желаем тебе… очень надеемся, что ты сможешь вылечиться.
– Погоди, а что у вас с Ленькой? У него ведь что-то с сердцем было. Как сейчас?
– Да, я рассказывал тебе тогда… А сейчас совсем плохо.
– Что такое? Расскажи!
– Я когда-то говорил тебе – порок сердца, дефект межпредсердной перегородки. Лечили его: консультации, процедуры, лекарства… Потратили кучу денег. А тут еще отец ваш подначивал: «С нашей стороны генетика безукоризненная!» А сам курил вовсю, когда Инка была беременная. В общем, месяц назад установили, что этот дефект перегородки увеличился до двух сантиметров. Нужна операция, обратились в Центр Бакулева, у них вроде квоты есть. Есть, да не для всех. Поговорили с ассистентом хирурга. Он назвал сумму – двести тысяч. А денег уже нет – все тогда потратили. Инка не работает, сидит с Леней. А у нас на работе сокращение. Меня, правда, оставили, но оклад снизили: всего сорок тысяч – не разгуляешься. В общем, испереживались мы…
– Понятно. Ну, и как же вы сейчас?
– Никак. Я тебе тогда намекал насчет помощи, но у тебя у самого…
– Леш, ради бога, прости меня! Забудем про то, что было. Скажи, у тебя тоже карта «Альфа банка»?.. Вот и отлично. Я тебе переведу со своей двести тысяч.
– Ты что, Илья? У тебя же…
– Я сказал – переведу, и хватит об этом. Мы продаем элитную квартиру – заработаю.
– Я даже не знаю… Спасибо тебе! Пойду, обрадую Инку. Ты потом позвони, расскажи, как у тебя сложится, ладно?
– Позвоню, позвоню.
Я отключил смартфон. Долго рассеянно смотрел на него. И вдруг опомнился: «Да я ведь еще ей не позвонил!»
– Надежда Самуиловна?
– Да, кто это?
– Илья Левин.
– А, как же! Спасибо, что звякнули. Пора заниматься делами? Разобрались с этой жуткой «движимостью», теперь можно заняться проблемами «недвижимости», да?
– Да. То есть, нет. Сначала я хочу извиниться перед вами. Дело в том, что мы с Володей оценили вашу квартиру в шестьдесят миллионов, помните? А выставили ее за шестьдесят пять. На случай торга. Однако смогли найти покупателя за эту сумму, а вам ничего не сказали. Договорились с ним, что пять миллионов он заложит заранее в отдельную депозитарную ячейку как аванс. А если сделка пройдет нормально мы эти деньги заберем… Вы простите меня, ради бога.
– Вы знаете, Илья, я догадывалась, что так может быть. Но мне вас рекомендовали как очень порядочного и, главное, надежного специалиста, да? Поэтому я вам полностью доверяла. Вы ведь сказали мне, что не только продадите квартиру, но и переведете деньги, да? Надеюсь…
– Вы не беспокойтесь, все будет нормально. Мы и сделку проведем, и поможем вам: сделаем конвертацию в доллары по хорошему курсу и поможем перевести всю сумму в Израиль. У нас есть, можно сказать, свой банк – там все сделают, как надо.
– Ну вот, интуиция меня не подвела. Надеюсь на вас!
– Да, только простите, ради бога! Вы простите меня?
– Да… Что это у вас с голосом? Что-то с вами не так? Быть может, я могла бы помочь вам, да?
– Да ничего, ничего. Это я от радости, что все завершилось и мы все спасены. Кстати, забыл спросить: у вас есть, наверное, счет в банке Израиля?
– Да, есть, в банке «Леуми». Я доверенность оставила на распоряжение Марку.
– Это ваш муж?
– Нет. Мой муж Исаак Эрдман был известный адвокат. И квартиру эту шикарную купил… Он умер два месяца назад от аневризмы аорты, как Эйнштейн… А зачем мне эти хоромы? Я блуждаю по комнатам как потерянная. В общем, продаю и уезжаю к своим, в Израиль. Марк – это мой сын. Уехал в Израиль по программе молодежной репатриации. Женился, у меня теперь два внука. Он окончил медицинский факультет в университете в Тель-Авиве. Работал сначала в клинике «Хадасса». А теперь он известный хирург.
– Хирург?
– Да, хирург-онколог. И работает в клинике «Ассута».
– «Ассута»? Вы сказали, «Ассута»?
– Да. Что с вами, Илья? У вас всё в порядке?
– Не всё, Надежда Самуиловна, не всё!
– Может, вы нездоровы?
– У меня аденокарцинома простаты запущенная. У нас операции делают плохо, прогноз неутешительный…
– Господи! Почему же вы мне раньше не позвонили? Ну, как же так? Ведь мы можем вам помочь! Я сама врач-педиатр, но хорошо представляю себе, о чем идет речь. Мы вам обязательно поможем.
– Правда? Как?
– В Израиле эту опухоль успешно лечат. Кстати, Марк мне сказал, что у них в клинике установили новейший линейный ускоритель. Так что теперь…
– Надежда Самуиловна, это судьба!
– Дело не терпит, давайте по существу, да? У вас есть результаты исследований: биопсия, гистология?
– Есть, все есть.
– Тогда вот как: я вам сброшу на ватсап свой емейл, а вы мне пришлите все свои анализы. Все, что у вас есть, да? Я позвоню Марку и перешлю ему. Попрошу, чтобы он ответил, вынес заключение как можно быстрее.
– Спасибо вам огромное!
– Слушайте, Илья, а вы не хотите поехать туда, как «олим», по репатриации? Тогда все для вас было бы проще и дешевле.
– Нет, родители мои пожилые, отец после инсульта… И дочь не поедет. Кроме того, здесь у меня много друзей. Я уже прирос к этой земле. Я останусь здесь.
– Что ж, это ваше решение. У вас есть свидетельство о рождении, подтверждающее ваше еврейство? Выездной паспорт, да?
– Кажется, есть. Хотя я давно не пользовался.
– Найдите срочно. И чтобы паспорт не был просрочен. Высылаю вам адрес своей почты. И шлите документы!
– Спасибо! Все перерою, найду и пришлю!
Я долго искал, собирал все сведения и пересылал Надежде Самуиловне на ее почту… Закончив, ощутил жуткую усталость, словно завершил тяжкую физическую работу. Опять завалился спать на диван, укрывшись пледом. И мне приснился сон.
Мама сидит на краю дивана и гладит меня по голове ласково, нежно. Я как будто просыпаюсь, открываю глаза:
– Что ты, мам? – Ничего, сынок, спи. – Не могу спать, плохо мне! – Я знаю, сынок, ты болен. Но это ничего, ты сможешь все преодолеть. – Как смогу? – Я тебе расскажу. Мы все произошли когда-то давно из одной роевой души. И в каждом из нас есть частица этой души. – А разве она есть? – Есть, сынок, и у тебя она есть, у всех она есть! И когда человеку плохо, его поддержит другой, другая душа. Она переливается в нас, как в сообщающихся сосудах. И пока жива душа, человек никогда не теряет надежды. Она поможет ему преодолеть все недуги, все тяжести и невзгоды. Не теряй надежды – и она поможет тебе!..
Я проснулся от звонка – долгого, настойчивого. Спохватился, схватил смартфон.
– Алло, Надежда Самуиловна? Да, извините, прилег и заснул, и не сразу взял.
– Так вот! Договорилась со всеми. Марк обнадежил. Примут, быстро сделают свои анализы – нашим не доверяют. И на операционный стол. У них есть в клинике отдел медицинского туризма… Сколько стоит? Марк сказал так: подготовка, анализы – примерно десять тысяч шекелей. Операция сто пятьдесят, может, больше, в зависимости от анализов. Пребывание в одноместном номере две недели – тоже десять тысяч. Всего по максимуму двести тысяч. Какой курс? Доллар чуть меньше четырех шекелей. То есть примерно пятьдесят тысяч долларов… Нет, евро у них хождения не имеют. Что? Я понимаю, что у вас сейчас нет такой суммы. Тогда сделаем так. Я договорюсь с Марком. Вы привезете в Израиль десять тысяч – то, что нам разрешают – у вас это есть, да? Там откроете счет в банке и сообщите мне его. А когда сделка закончится, я перешлю вам оставшуюся сумму. Марк скажет вам, сколько… Что? Из тех пяти миллионов аванса, о котором вы говорили. Сделайте так, чтобы я смогла их получить.
– Ну, что вы, Надежда Самуиловна, я так не могу!
– Сможете. Так надо. Вам надо жизнь спасать, да? И не будем больше об этом.
Я не мог сдержать слезы:
– Я даже не знаю, как благодарить вас!.. Что касается сделки, поверьте, мы все сделаем, как надо.
– Не сомневаюсь. Но сейчас поторапливайтесь. Марк будет ждать вас. И не волнуйтесь, справимся с вашей опухолью, как справились с апокалипсисом! Слава богу, не состоялся, да?
– Да, – ответил я, – и апокалипсис номер два – тоже!