Соблюдая тишину
Мы продолжаем разговор,
Хоть он, казалось бы, закончен.
Слова дрожат от многоточий
И произносятся не вдруг.
Хрупки и ломки, как фарфор,
Слова смягчают нервный почерк
И сети тонкие из строчек
Плетут. И замыкают круг.
Идея круга не нова,
Вот мы и движемся по кругу,
Витки наматывая туго
На несгибаемую ось.
Не поиграть ли нам в слова?
Не разыграть ли нам друг друга?
А там, глядишь, и центрифуга
Подбросит счастья на авось.
А счастье – что за конь в пальто?
Что за этюд про «жили-были»?
Мы так туда и не приплыли,
Хоть берег видели вдали.
Мы говорили не про то,
А вот про то – не говорили.
Мы в спорах истину родили,
Но с ней смириться не могли.
И вот теперь мы ни при чем,
Ведь это все – игра такая,
Тяни, толкай Тяни-Толкая,
А он, дурак, ни тпру, ни ну!
Мы воду в ступе не толчем,
Живем, судьбу не понукая,
И говорим, не умолкая.
Но – соблюдая тишину.
Послесловие
Вот такая я теперь.
Смотри.
Замер мой крылатый зверь
внутри.
Не чудит, не бьет крылом –
в полет,
лишь по сердцу коготком
скребет.
Не бунтует и не рвется вдаль,
не горит во мне огнем.
А жаль.
Вот такая я теперь.
И что?
Мне бы верить,
только не во что.
Мне бы плакать и смеяться,
но
не грущу и не смеюсь
давно.
День на день похож,
а ночь – на ночь.
И дышать, и не дышать
невмочь.
Вот такая я теперь.
Живу.
Не летаю, не бегу.
Плыву.
Выплываю. И наверняка
продержусь и поживу пока.
Алый парус вздрогнет
на ветру…
Я его со всех картин
сотру.
Иду и смотрю
Вот иди и смотри. Вот иду и смотрю.
Подбираю слова к своему сентябрю.
К своему словарю подбираю духи,
побрякушки, чулки и стихи.
Невелик мой багаж. Все, что нужно – со мной.
Все, что радует сердце – в суме за спиной.
Я иду и смотрю, как меняется свет
в том краю, где меня уже нет.
Пахнет августом лето и жмется к ногам.
Я поглажу его по пушистым стогам.
Укачаю и летние слезы утру.
…Теплый дождь поутихнет к утру.
Август ходит за мной, как игривый щенок,
на веревочке, свитой из времени впрок.
Он бежит беззаботно, а мне каково!
На кого я оставлю его?
Время тоже порой попадает впросак,
прячась в будущем, словно кукушка – в часах,
и спешит, и летит, забегая вперед,
с глаз долой, за крутой поворот.
Только хочешь-не хочешь – иди и смотри,
как сентябрь зажигает свои фонари.
Я готова. Я снова иду и смотрю.
Подбирая слова к сентябрю.
Дыши
Говорю тебе: Ничего не пиши,
не разбрасывайся, не трать души!
Посмотри в окно,
посиди в тиши.
Просто вспомни, что жизнь у тебя одна,
и пока ты дышишь – идет она.
А пока ты пишешь –
идет война.
Подбираешь слова, изливаешь боль.
Мысли бьются оземь и рвутся в бой.
С кем ты споришь? Неужто
сама с собой?
Сын ушел на войну. Он могуч и крут,
твой малыш, твой лучик, твой баламут.
Ты пошла бы тоже.
Да не возьмут.
Вот и мечешься ты от стены к стене,
от сумы к тюрьме, от войны к войне.
Не писать об этом?
Конечно, не.
Говорю тебе: Ничего не пиши.
Как прожить войну, не порвав души?
Я не знаю, как.
Ты дыши. Дыши.
Погибла дура
Вчера во мне опять погибла дура.
Ушла без слез, упреков и гримас.
Плоды ее доходной синекуры
Закончились. И разлучили нас.
И не сказать, чтоб я о ней жалела,
Но временами все же без нее
То колет душу, то пронзает тело
Моих разумных мыслей острие.
Все вижу я теперь до боли ясно,
Исправны фокус, выдержка и свет.
И если бью – не в бровь, а прямо в глаз, но
Скажу вам, удовольствия-то… нет!
Нет, не во всем та дура виновата,
Но кое-что я ставлю ей в вину –
Жить без иллюзий как-то скучновато.
Могла бы мне оставить хоть одну!
Как я серьезна! Как я деловито
На мир смотрю без розовых очков!
Сижу у моря со своим корытом
Под звон ушедших с дурой каблучков.
Диетический буги-вуги
Сажусь на диету.
Не то чтоб толста.
Но надо бы к лету
избавиться все же
от пышного тела
(в отдельных местах),
чтоб выглядеть в целом –
стройней и моложе.
Такая программа:
за пару недель
три тысячи граммов
уходят послушно,
под стоны желудка
в мечтах о еде,
о жареной утке,
бифштексах и плюшках.
Сгущаются краски
в голодную тьму!
Холодной Аляской
дрожит холодильник.
Я в запахах пищи,
в их сладком дыму,
как праведник нищий
средь яств изобильных…
Проходит неделя,
как тягостный сон.
Тоску по еде я
водой заливаю,
и песни о вечном,
со мной в унисон,
трубит моя печень,
пока что живая.
Какая интрига!
Считаю часы
до сладкого мига
без гречневой каши,
когда с недоверьем
покажут весы,
насколько теперь я
стройнее и краше.
Так грянем, подруги, Победную трель!
Споем буги-вуги во славу Диеты!
Худая корова – еще не газель.
Но толстой корове не верится в это…
Диетический джаз – продолжение
Итак, сначала похудели… ноги.
Они и раньше были хороши,
Но, постройнев, заспорили в итоге
С моим IQ и красотой души.
Но мой IQ – не жертва, а причина,
И с этим горем справится на раз.
Я так скажу: Да здравствуют мужчины,
Что, целясь в ноги, попадают в глаз!
И понеслось! От гречки и укропа
Стирались грани пышностей былых.
Второй по списку похудела попа.
Всегда ей достается за двоих!
В судьбе моей и попиной нередки
Крутые жертвы в поисках мечты…
А что больней сидеть на табуретке,
Так это все во имя красоты!
Теперь, друзья, о самом деликатном
Я расскажу, вернее, пропою.
Как я худела грудью перекатной,
Как я теряла собственность свою!
Вот выхожу одна я на дорогу…
Но грудь – со мной, легка и хороша!
Когда грудѝ у женщины немного,
Видней мужчинам женская душа!
Но о душе пока мне думать рано.
Душа в диетах – косвенная цель.
Диетой я залечиваю раны
Худой коровы, доброй, как газель.
О, музы Талии, зажатые в корсеты!
Мне ваши Грации отныне не указ!
Диета кончилась! Да здравствует диета,
И наш заветный жировой запас!
…Да, все мы Евы! Даром что одеты.
Запретный плод у нас один на всех.
С времен библейских держим мы диеты,
Чтоб искупить наш первородный грех.
Кащей
Все чахнет и чахнет над про́клятым златом кащей.
Никто не готовит кащею наваристых щей,
лишь борщ украинский да на ночь галушки по штучке.
Не лезет борщовая пайка в кащеевый рот,
но голод не тетка, приходится есть и давиться
борщом, что сварганил ему ненавистный народ,
заправленным горькой от горя людского горчицей.
Давно уж не снятся кащею парадные сны,
где преданно ждут приказаний тупые драконы.
От вечных борщей его сны неизменно красны,
к тому же кошмарны, навязчивы и мочегонны.
Полночи кукует кащей над парашей в углу,
смягчая скупою слезой неподатливый анус.
Опять оторвал бы он головы гербо-орлу,
да вот незадача, голов у того не осталось.
Не бегает заяц, и утка уже не летит,
сундук раскурочен в воронке у вечного дуба.
Разбито яйцо, и хронически, как простатит,
глумится бессмертная смерть над иглой душегуба.
Но верит кащей, что когда-нибудь будет прощен,
опять народятся на свет дураки и драконы.
Не вечно давиться ему украинским борщом.
Есть много изысканных блюд и в других регионах.
На безлунье
Народ толпился у киоска, кто – за бутылкой, кто – за хлебом.
Сгущался вечер, оставался до закрытия часок.
И ничего не предвещало… Как вдруг луна скатилась с неба.
Вдруг покачнулась и скатилась, как от телеги колесо.
Один хлопок, как будто в небе внезапно кто-то
хлопнул дверью.
На бесконечное мгновенье весь мир сковала тишина.
Мне показалось, я кричала. Но крик остался в подреберье.
Застыв на месте, я смотрела, как в бездну падает луна.
Блестели звезды равнодушно, устало очередь топталась,
в авоськах звякали бутылки, бежали стрелки на часах.
Никто не видел, как внезапно луны на небе не осталось.
Да и кому какое дело, что там творится в небесах.
Да и кому какое дело, что там на небе не в порядке,
тут на земле бы человеку добыть бутылку к выходным!
Болтали бабы про засолы и непрополотые грядки,
и к обезлуневшему небу со свалки поднимался дым…
Про боль
Со временем утихает любая боль.
Человек остается без боли, но сам с собой.
Один на один с таким, каков он есть.
Хлеба и зрелищ вволю – и вот он весь.
Случайно задев за больное, сгорбившись, как инвалид,
он вдруг понимает, что там – ничего не болит.
Он трогает то, что болело, заранее голося.
А боли нет, как не было. Была – да и вышла вся.
Вот оно, счастье! Бывают же чудеса!
Неужто закончилась черная полоса,
и в жизнь понемногу вернутся и вкус, и цвет?
Как это сладко – проснуться, а боли нет!
Делай, что хочешь, смейся, дурачься, пой!
Шкуркою лягушечьей, битою скорлупой
боль превратилась в прошлое… Но теперь
стала одной из самых больных потерь.
Дождь стекает за ворот –
теперь это просто дождь.
Ветер меняет норов –
ветром тебя не проймешь.
В радости нет горчинки,
а в горечи – остроты.
Середка на половинку.
Вот что такое ты.
Душа никуда не рвется.
И мается не спеша.
А может, то, что зовется
болью, и есть душа?