61 (29) Шуля Примак

Соседи

Иногда Григорий смотрел на Марию и думал — как такое может быть, что женщина за сорок лет совсем не изменилась. Как она за все годы не растолстела, не согнулась, не покрылась морщинами. Он в свои шестьдесят семь чувствовал себя стариком, развалиной. У Гриши были залысины и серая неопрятная седина, а у Маши в курчавых чёрных волосах едва-едва пробивались тонкие серебряные нити. У Гриши с годами появился пивной живот и варикоз, а фигура жены по-прежнему напоминала гитару; тяжёлая работа каким-то неведомым образом пощадила её крепкие ноги и руки, только кожа её, и в молодости смуглая, с годами запеклась на беспощадном южном солнце. Мария двигалась плавно, говорила громко и ругалась с соседями задорно, как в молодости.

Они купили свой домишко в маленьком городе у самой границы много лет назад, и долго, — почти целую жизнь, — выплачивали за него ипотеку. Приходилось тяжело работать обоим, чтобы растить троих детей, оплачивать этот домик, требующий постоянного ремонта, этот палисадник, в котором Гриша повесил качели сначала для детей, а потом и для внуков, эту быстро ветшающую веранду, на которой стоял обеденный стол и старый диван, этот вечно облупленный забор, отгораживающий их от соседей, — такой же небогатой пары работяг с детьми, которые шумели до поздней ночи и держали мелких гавкучих собак.

Жилось Грише с Машей в этом доме с палисадником счастливо, но тяжело. Работали они оба на заводе. Платили мало, требовали много. Хватало заработков на самое насущное. Они за границей не бывали, и мебель не меняли до тех пор, пока дети не выучились и не были пристроены. А когда все трое детей обзавелись семьями и работами, закончилась, наконец-то, ипотека.

Можно было начинать жить. И они зажили! Они купили кровать с электроподъёмником матраса. Обновили кухонный гарнитур. Обзавелись новым столовым гарнитуром с дюжиной стульев, чтобы было куда посадить  детей, их пары, и внуков — одновременно. В самую последнюю очередь Гриша вышвырнул с веранды старый потрескавшийся стол и ненавистный пыльный диван. Их сменил набор садовой мебели из ротанга – стол со стеклянной столешницей, удобные полукресла и подвесной диванчик-качели.

— Мы тут будем завтракать каждое утро, — сказала Мария мужу, оглядывая обновлённую веранду. — Просто будем вставать пораньше и завтракать до наступления жары. Да?

— Да, —  ответил Гриша и заулыбался в седые усы, — мы же ранние пташки

Целый год и ещё месяц они действительно каждый день завтракали на веранде в самые ранние часы, по привычке просыпаясь ни свет ни заря. Зимой, когда лил дождь, пришлось, конечно, пропустить пару недель, но всё остальное время они усаживались по утрам с чашками кофе и нехитрым набором из салата, творога и бутербродов за новый стол; с наслаждением, не спеша, ели, рассматривая через разросшиеся у забора бугенвилии, как просыпается улица. Они жили на углу в самом начале улицы, и вся её жизнь проходила у них на глазах, перед домом. Так они узнавали новости, здороваясь с проходящими. Так находили и темы для дневных разговоров.

Сначала один за другим выезжали с улицы соседские автомобили – в большинстве соседи работали в других городах, и к семи утра разъезжались все добытчики. Чуть позже на работу пешком отправлялись те, кто смог найти возможность добыть пару копеек в их маленьком городке: в основном, это были женщины в возрасте, подрабатывающие уборкой и уходом за стариками.  Затем приходила очередь мамочек с колясками и школьников. Этих на улице было совсем немного; молодёжь неохотно селилась в старой части городка. Последней мимо калитки проходила соседка со своим визгливым пёсиком. Она, по меткому замечанию Марии, любила поспать, и раньше восьми утра её несчастный питомец на прогулку не выходил.

По субботам ранний завтрак супруги ели в полном одиночестве, улица спала допоздна. Но отсутствие пищи для разговоров в субботу скрашивалось особым меню, которое подавала Мария. Она была отменной кулинаркой, и на субботнем столе с утра были с полдюжины домашних салатов, и домашние пышные пирожки, и хала, блестящая мёдом на румяном боку, и творожная запеканка. А ещё Мария пекла апельсиновый кекс, благоухавший, как весенний сад.

Утро было тихое, толстые желтоклювые майны сварливо перекликались, расхаживая по забору, где­-то стрекотала поливалка, которую забыли отключить. Григорий сидел на диванчике-качелях и смотрел, предвкушая сладость неторопливого субботнего завтрака, как из распахнутой двери выходит Мария с полным  подносом в руках, почти такая же грациозная и стройная, как четыре десятка лет тому назад. Как робкие лучи ещё не жаркого солнца скользят по её смуглым рукам, пока она расставляет тарелки и миски, как снимает с халы белую салфетку.

— Как там говорили мудрецы прошлого: три вещи расширяют горизонты человека — красивый дом, красивые предметы и красивая женщина. Вот и я дожил, чтобы согласиться.

Полосатый уличный кот крался от калитки, посматривая на птиц, ветер позванивал керамическими колокольчиками, развешенными на ветках лимонного дерева, которое протянулось на их участок от соседей.

Внезапно раздался рёв моторов; на улицу с перекрёстка влетели несколько мотоциклов, а вслед за ними белый тендер. Гриша встал, чтобы взглянуть на происходящее, Мария оставила кофейник и последовала за мужем к калитке. Мужчины, выскочившие из тендера и слезшие с мотоциклов, рассыпались по улице, что-то выкрикивая. Потом раздался оглушительный звук, похожий на треск. В грудь Григория что-то ударило мощно и горячо. Мария закричала. Он успел обернуться на её крик; и последнее, что увидели его затуманенные чудовищной болью глаза перед тем, как свет навсегда померк, — как его прекрасная, его любимая, его ещё совсем не старая жена падает навзничь, раскинув руки, и её чёрные, блестящие, едва тронутые сединой волосы летят, как крылья, вокруг её простреленной головы.

Психолог сидел в сером икеевском кресле спиной к окну. За окном дождь поливал серые дома, тусклые силуэты деревьев трепал беззвучный ветер, ранние сумерки опускались на город. Психолог сидел и слушал, не вертя в руках карандаш, ничего не записывая, но подавая реплики тогда, когда Дана замолкала. Дана не смотрела на психолога. Дана смотрела на хлещущие в стекло струи дождя, разбивающиеся об окно и разлетающиеся крошечными каплями, сбегающими неторопливо вниз, в темноту и неизвестность.

— Я на самом деле отлично держалась с самого начала, несмотря ни на что, – говорила Дана каплям за спиной психолога. – Сразу начала волонтёрить. В основном, в своём городе развозили еду, лекарства, корм для животных. Очень многие боялись из дому выходить, а некоторые и не могли. Обстрелы были жуткие, у некоторых дети маленькие, у некоторых старики. А мы с ребятами ездили. Не то, чтобы не боялись, но без паники. Я вообще не паникёр, на самом деле. Да и легче мне справляться с ситуацией, если я в движении и могу пользу приносить. Вот и ездили мы по двое-трое. За день так уставали, что еле-еле домой приползала. Тут хоть стреляй мне под ухом, — спала как убитая.

Дана  запнулась, и опустила глаза.

— Очень уставали все, короче. И я уставала. Но держалась.

— И что же случилось? – спросил психолог, не пытаясь перехватить Данин взгляд, по-прежнему направленный в сумерки за его спиной.

— Спросили нас: кто хочет отвезти дюжину коробок гуманитарки в соседний городок, который сильно пострадал? А я и обрадовалась. Во-первых, наконец, из своего города выехать, — всё-таки развеяться. Во-вторых, ехать далеко, потому что прямую дорогу тогда перекрыла армия. Значит, можно будет ни о чём не думать довольно долго. Два часа туда, два обратно, вокруг поля, ничего лишнего. Врубим, думаю, музыку, и поедем. И руку тяну: я, я хочу поехать. Кроме меня, никто не вызвался. Я ещё подумала: как это странно.

— И что произошло в поездке? – спросил психолог.

— Отлично доехали, – ответила Дана и поудобнее устроилась в таком же сером, как у хозяина кабинета, кресле. – Проехали не через южный въезд в город, а через северный, сразу в новый квартал. Конечно, по дороге видели и сгоревшие машины, и воронки от взрывов. Армейских джипов там было немеряно, но в самом городке всё было тихо и мирно. Там виллы такие — прям красивые, с пальмами, с фруктовыми деревьями, на улицах везде фонари одинаковые, на перекрёстках цветы высажены, белые и красные. А главное: погода была просто сказочная. Небо синее-пресинее, облака мелкие, белые, как пух, солнце из-за облаков ласковое, осеннее. Пастораль. Тишина. Развезли все коробки по адресам, — семьи военных, отец не дома, а жене не выбраться надолго, обстановка ещё не та.

— Как вас встречали? – спросил психолог, видя, что, несмотря на спокойный тон, его клиентка напряглась, как перед прыжком.

— Отлично! – Дана расслабилась и даже улыбнулась. Улыбка давалась ей не слишком хорошо, губы привычно пошли уголками вверх, но глаза по-прежнему смотрели куда-то прямо и одновременно внутрь. – Отлично встречали. Напоили кофе, предлагали еду, выпечку, даже с собой предлагали. Там очень гостеприимные люди живут. Радушные. Любят кормить пришедших в дом. Мы, как могли, отказывались. Но кофе пили, чтобы не обижать, везде.

— И что же случилось? – подал реплику психолог, глядя на гаснущее подобие улыбки на лице сидящей перед ним женщины. В ней что-то неуловимо изменилось, как будто она потемнела; на лице, круглом и гладком, залегли тени, глаза прикрылись тонкими веками, руки легли на колени, словно она собиралась отвечать на экзамене. Но, возможно, это была игра света, уже почти угасшего в струях вечернего ливня.

— Ничего не случилось, — ответила Дана монотонным негромким голосом, как будто рассказывала эту историю в сотый раз. – Ничего не случилось. Мы всё развезли, вернулись в машину, и вместо того, чтобы выехать из города по той же дороге, по какой приехали, я поставила навигатор. А навигатор повёл нас на южный выезд. Свернули на улицу, где по обеим сторонам дороги стоят маленькие дома с палисадничками. И все эти дома были как решето. Стены в следах автоматных очередей, разлетевшиеся вдребезги окна. Пустые дома на пустой улице. А на воротах каждого по несколько таких печатных объявлений о похоронах, ну, вы знаете…

— Знаю, – кивнул психолог.

— Вот я еду по этой улице, смотрю на эти раненые дома, на эти объявления, на свечи у калиток, и понимаю, что улица не кончается. Я как будто тянусь по ней, как резинка. Начиная от первого дома, становлюсь всё тоньше и тоньше, и вот-вот порвусь… Но, в конце концов, улица закончилась. И мы свернули на другую, точно такую же. И на ней тоже ни одной живой души. Никого, ни человека, ни животных. Только дома в чёрных дырах, окна без стёкол кое-где, и на воротах объявления. Та, вторая улица была очень красивая, из-за заборов бугенвилии цветущие видны, жасминовые кусты, деревья красным цветут, — огненное дерево, ну. И погода прекрасная. Ветерок. Солнце. Небо синее,  облака плывут медленно, и я машину веду медленно, потому что дышать очень трудно, воздух как наждак, всё внутри царапает. Самая длинная поездка в моей жизни была. Я репортажи по телевизору видела, конечно, но на самом деле это страшнее в сто раз. Как будто кошмар снится, но это не сон.

Дана помолчала, беспомощно глядя на свои руки, как будто они всё ещё лежали на руле медленно плывущей по пустой расстрелянной улице машины.

— Я, наверное, выглядела не очень; тогда ребята, с которыми мы ехали, стали искать воды, чтобы я попила. В машине воды не оказалось, но в самом конце этой улицы показался магазинчик, и он был открыт. Мы вошли, и навстречу выскочил старичок, такой типичный восточный дедушка, в клетчатой рубашке, которая не застегивалась на круглом животике, в тренировочных брюках и в шлёпанцах. Заросший седой щетиной, суетливый и добродушный. Он продал нам воду, но было видно, что ему очень хочется поговорить. Он был абсолютно один в своём магазинчике, наверное, большую часть дня, ведь на улицах никого не было. И мы разговорились.

Дальше Дана говорила уже громче и быстрее, словно хотела закончить рассказ как можно скорее.

— Он нам рассказал, что прожил на этой улице всю жизнь, что его дом — вот он, дальше по дороге, что его в ту роковую субботу дочь с зятем забрали погостить. Потому он и жив. А всех остальных убили. Всех его соседей, он их всех знал.

Он выскочил из магазинчика и вытащил нас на залитый светом тротуар. «Видите вот этот дом, где окно выбито? Туда террористы стреляли через окно, убили всех, кто сидел на кухне. А вот этот дом видите? Где кусты красным цветут? Вот там мои друзья жили, Гриша и Мария! Очень хорошая семья. Дружные такие. А как Маша готовила! Лучше даже моей покойной жены! Они на веранде завтракали, их первыми прямо во дворе убили. Убили, зашли к ним на веранду и съели завтрак, который Маша приготовила».

— И знаете, что совсем уж непостижимо, – сказала Дана после долгой паузы, когда темнота перелилась в комнату из-за окна и растеклась по углам. – Самое непостижимое, что одного из этих террористов опознали по съёмкам с их же собственных видеокамер. Он в этом городке несколько раз подрабатывал на стройках. Той пожилой паре, Григорию и Марии, которая жила в начале улицы, ремонтировал веранду. Они его всегда угощали домашней выпечкой, говорят. И с собой всегда давали сладости, для детей. По-соседски, как принято.