Жить с любовью
***
Фломастер черный жирной полосой
Прошил экраны по диагонали
И женщины синхронно зарыдали,
А я стоял в халате и босой,
И строил планы, словно я бессмертен.
Душа моя парила, и, поверьте,
Я счастлив был – и даже, хаверим ,
Хотелось жить ад меа вэ эсрим …
И девочки в кибуцах танцевали
В пятнадцать лет, и думали едва ли,
Что их фломастер чёрный зачеркнёт.
За что же их? Повсюду кровь течёт…
И на экране, бывшем голубым,
Теперь на красном только чёрный дым…
И мальчики в зелёном…. Сколько их?
Таких домашних и таких родных,
Ушли на север, в Шхем, в Рамаллу, в Газу,
Легко поднялись, до приказа, сразу,
Без лозунгов, подарков и зарплаты
Ушли мои еврейские ребята…
А на экранах лишь одно и то же —
Безумные оскаленные рожи,
Танцующие радостно тогда,
Когда у нас ужасная беда…
Мы победим, нам некуда деваться,
Нам больше нету места в этом мире,
В своей уютной маленькой квартире,
Мы не хотим, но мы идём сражаться…
Я так за вас боюсь, мои родные,
И я молюсь: вернитесь все живые…
***
Беэр-Шева, утро, тихо, воздух жаркий,
Дома без окон, слишком много света…
Почти весь год — вокруг одно лишь лето,
Сижу в пустыне, словно в скороварке…
Тут Авраам гулял с женою Саррой,
Да я и сам уже довольно старый…
Купить в ларьке бутылку минералки
И приложить её холодный бок
На солнцем обжигаемый висок…
И бедуинки, чёрные, как галки,
Идут в сопровождении мужчин,
Всегда суровых, даже без причин.
Повсюду рынок, вишня дорога,
На всех углах торгуют виноградом,
И продавцы, сверкая хитрым взглядом,
Кричат: «Задёшево! Хозяин — мишуга! »
На сером небе — жёлтый диск огнём…
Везде кричат, и слышится во всём
Восточного базара атмосфера,
На всех углах растёт «алоэ вера» —
Шипастые мясистые листы.
(Я сразу вспоминаю коммуналку,
На подоконнике стоит горшочек жалкий,
И с леечкой ушастый мальчик — ты…)
И вся моя еврейская родня
Оттуда, сверху, смотрит на меня…
Мой деда Саля, рядом баба Роза.
Глядят с улыбкой, но не без вопроса:
Ты счастлив? — Деда Саля улыбнулся:
— Ты к этому стремился, милый мой?
И я сказал, горячий, потный, злой:
— Не знаю… Просто я сюда вернулся.
***
Сижу на кухне в потных труселях,
На улице, на блёклых небесах,
Повисло солнце, словно жёлтый блин…
И я сижу на кухне не один,
А с кучей внуков с серыми глазами,
С нерусскими смешными именами.
Они едят оладьи с шоколадом,
А я смотрю на них лукавым взглядом
И думаю о жизни… Это ж надо!
Мои родные внуки с шоколадом
Едят оладьи! Но когда? Откуда
Они пришли сюда? Они повсюду!
Они на кухне, в спальне, в туалете,
Они кричат — израильские дети
Всегда кричат, традиции базара
Восточного неистребимо стары,
Когда ты не кричишь, тебя не слышат,
Когда еврей молчит, наверно, он не дышит…
Когда же я успел? Ведь я совсем не старый,
Я мотек, я бесэдер, я капара !,
Я сильный, словно древний иудей,
Стоящий во вратах Иерусалима…
А тут, друзья, галдит толпа любимых.
Ужасно перемазанных детей!
И в этом месте, в середине мира,
Они себе построят новый дом,
И будет, правда, жарковато в нём,
Зато не будет в нём темно и сыро.
А я… Что я? Читаю я на русском,
И старое люблю смотреть кино,
И то, что называется искусством,
По мне, уже закончилось давно…
Мне хорошо со старыми друзьями,
Такими же, простите, мудаками,
И поздно что-то, видимо, менять,
Но я живу, и, каждый день, опять,
Я не устану это повторять —
Я вас люблю, и мне не надоело
С любовью жить, и только в этом дело,
И зеркало, в которое гляжусь,
Мне утром говорит: «Вован, не трусь!
Пока ты любишь, ты, мужик, живёшь!»
И мир вокруг действительно хорош!
Эпоха отрицания любви
Сижу у телевизора — тоска…
Вещают ненавидящие лица,
Неужто это мне совсем не снится?
В словах — металл, риторика резка…
Я убираю звук, но и без звука
Я вижу — посылают на убой,
И вот уже солдатики гурьбой
Бегут и умирают. Что за сука
Послала их, ещё совсем детей,
И оправдала тысячи смертей
Большой необходимостью страны?..
Но стоны с поля боя не слышны.
Воюют все — Россия, Украина,
Всех пожирает адская машина
Эпохи отрицания любви…
Воюют все — сефарды, ашкеназы,
«Железный купол», нам летит из Газы,
А слёзы на лице блестят, как стразы…
И хочется сказать: «Останови!»
Останови картинку сериала,
Устало всё, что может быть устало…
Зачем к Тебе мы обращаем лица,
Покрытые страданий чешуёй?
Что ж, чёрт нас побери, нам не сидится
В своей квартире, с мамой и семьёй?..
Воюют все — и брат идёт на брата,
А в чём, скажи, их мама виновата?
И гром победы громче раздаётся,
Но что ж в сухом остатке остаётся
В эпоху отрицания любви?
И как её заставить возвратиться,
Услышать на закате снова птицу?
Увидеть, как дрожат её ресницы
И не от слёз, а только от любви?
Эпоху отрицания любви
Мы можем победить одной любовью,
Признанием, но только не злословьем…
Ты улыбнись и просто позови…
***
На сердце осень, хочется писать,
Хотя ещё на градуснике тридцать…
Но мне случилось в Питере родиться,
А это значит — осенью напиться,
Под лампу сесть и ручку в руку взять…
Арину Родионовну позвать,
Занять её пустяшным разговором,
Расправить бакенбарды с томным взором…
Она придёт и скажет: — Что? Опять?!
— Ах, няня, что-то нету рифмы, блять…
А уж сдавать поэму очень скоро.
А что сдавать, коль нечего сдавать?..
— Ты, милый, у меня совсем дебил…
Бери перо, пиши: «Я вас любил…»
И далее — все рифмы от глагола,
Которым жечь и сотрясать престолы:
Кормил, поил, творил, потом убил…
Когда уже ты вырастешь, мой друг?
Да ты пиши, а не смотри вокруг…
И белыми прохладными ночами
Никак нельзя не говорить стихами,
Никак нельзя в любви не объясняться
И на скамейке утром просыпаться
Вдвоем, обнявшись, в парке, а вокруг
Гуляют чинно бабушки и дети,
Бомжи готовят завтрак на газете,
И новый день умыт и очень светел,
И ты совсем юна, мой милый друг…
И Медный Всадник взглядом раздражённым
Глядит на ленинградцев и гостей,
А рядом с ним стоят молодожёны
И в небо выпускают голубей…
Фотограф, как подстреленная птица,
Бежит вперед, назад, потом ложится,
Чтоб лучше зафиксировать момент…
Молодожён застыл, как монумент,
А у невесты платье задралось
До пояса… И ржёт какой-то гость.
А на Неве большие пароходы
Плывут к морям, разводятся мосты,
Меняются закаты и восходы,
Проходят люди, пролетают годы,
И где-то рядом обитаешь ты…
Шедеврально! Браво!