Совсем другой роман
Тень поселилась в комнате в тот самый день, когда он впервые за последние полгода – нет, не тепло, скорее, просто беззлобно вспомнил бывшую жену. Почему так вышло, почему у него вдруг защемило где-то под сердцем, он не понимал, даже разозлился: чертовщина! И весь вечер был зол – не то чтобы скрежетал зубами, а так – спокойно и даже собранно зол – состояние ещё полгода назад вполне для него привычное. И уже потом, когда Тень обжилась в квартире, бывало, вспоминал этот день с той же холодной злостью. «Дал слабинку!» – думал он после.
Тень он заметил сразу, как вошёл в комнату и включил свет. Не понял, подумал – галлюцинация: сидит в кресле под торшером чья-то Тень. Нет, не чья-то, знакомая, очень знакомая – её, бывшей жены. Тень, чуть наклонившись (задумалась?), будто греет руки, потирая ладони, а потом – чёрт знает что! – встаёт и уходит в коридор!
Он потряс головой, несколько раз с силой зажмурил глаза, постоял, потоптался, пошёл на кухню – чаю, что ли, выпить? Долго ходил, ждал; медленно накалялся на электроплите чайник, потом, позвякивая в чашке ложечкой, поднял глаза – а она сидит за столом напротив, курит… Мать твою!..
Он вскочил, пролил на колени кипяток, приседая, заскрипел зубами, а когда вспомнил о ней снова, увидел только, как она мелькнула по стене и исчезла. Уже после понял, что она не пряталась – она его первое время вовсе не видела – а так: ходила по комнатам, а потом растворялась в затемнённых углах.
Он переоделся и уехал ночевать к матери, но и там не мог уснуть, ворочался. А под утро приснилась ему жена: она садилась в машину, мягко хлопала дверцей и медленно отъезжала, печально и как будто с укоризной глядя на него из-за приспущенного стекла. И он бежал за машиной, и она ехала очень медленно, но он никак не мог её догнать, и кричал что-то, кричал, а она всё смотрела и улыбалась – как на прощанье…
Проснулся от собственного крика, разбитый и ещё более злой, увидел, что проспал; не торопясь – всё равно! – оделся, выпил кофе – и поехал, катаясь по городу и облегчённо вздыхая на светофорах, когда загорался зелёный…
Перед своей приёмной столкнулся с генеральным, на вопрос «где шлялся?» – только махнул рукой, секретаршу шуганул из кабинета – псих! за что? в чём виновата? – а бухгалтера с платёжками и вовсе послал – потом, потом! Сел в кресло и потребовал кофе, а когда принесли – не стал пить: зачем, разве поможет?
Полдня промаялся, потом вдруг сорвался – домой, но сообразил, что ещё светло, снова поехал кататься. А когда стало смеркаться – вошёл в квартиру и вдруг неожиданно успокоился и даже обмяк, увидев её в кресле под торшером, и она не ушла на этот раз, а прежде ещё постояла у окна. А он тихо опустился на стул и наблюдал за ней – удивительно! – даже с каким-то странным удовольствием, потому что – ему это показалось здорово – Тень была удивительно похожа на жену, и не только очертаниями, но и движениями, походкой, пластикой, и так же поворачивала голову и поправляла прядь волос правой рукой… Ему даже показалось, что она – Тень – у окна замёрзла!..
Когда она снова ушла в темноту коридора, он долго сидел, улыбаясь; он даже понял, какое платье на ней было – то, вечернее, темно-зелёное, которое жена особенно любила, и в котором – чего уж там! – была королева…
Он не ужинал и уснул, не раздеваясь. Проспал без снов, проснулся в пять утра, долго принимал ванну, потом брился, потом поехал зачем-то на рынок и купил арбуз – вот так, посреди зимы – а что, нельзя? А раньше не любил: говорил – «всё хорошо по сезону». Долго хрустел сочной – удивительно! – мякотью, с чувством, с толком, с расстановкой. Собрался и поехал в баню (ванны показалось мало), а почему нет? – давненько, давненько не парился…
О ней он будто договорился с самим собой – не думать. Не бояться, не анализировать, не удивляться. Как будто ничего особенного не происходит. Только – сам заметил – стал вечерами спешить домой. Ну что было раньше делать одному в трёх полупустых комнатах? Телевизор смотреть? Пошлость! А с ней – это он уже через неделю про себя посмеивался – жить можно: молчит, только сидит где-нибудь, чаще под лампой, или пройдётся неслышно – чудо! Вот бы она – жена – была такая!
Конечно, ошибался: это Тень была такая, как жена. Это он позже понял. Лица у Тени не было – Тень! – но по наклону головы, позе, мерному покачиванию в кресле он уже понимал – за восемь лет научился! – о чём думала или печалилась Тень. Она вообще обжилась со временем – стала заходить в кухню. Даже пробовала возиться с кастрюлями – с таким же успехом, как и жена. У той никогда особо не получалось – интеллектуалка, идиотка!
Стоп, стоп! Или интеллектуалка, или идиотка! «Одно из пяти!» – и засмеялся, вспомнив любимую присказку жены. Задумался. Стал вспоминать. Нет, не идиотка она была, скорее, наоборот, слишком умная. И смотрела всегда так, будто видела всё, чего нельзя увидеть, и всё понимала… И, как все умницы, была молчуньей: без слов – взглядом могла и спросить, и ответить.
Чёрт, да ведь они же понимали друг друга даже не с полуслова – с полувзгляда! И потом вдруг – перестали! А может, не вдруг? С чего всё началось? Кажется, его стало раздражать это всепонимающее молчание. И ещё – уж слишком казалась она хороша: умная, образованная, воспитанная, утончённая какая-то. С каким-то, только ей присущим тактом и деликатностью. Она ведь никогда с ним не спорила, ни разу не сказала слова поперёк. Если не одобряла – просто смотрела. Только ему от этого взгляда сразу делалось неловко. Сложно это всё было. А он ведь человек простой, зачем ему такие сложности?
О, Господи! И ещё ведь ревновал он её! Да как ещё ревновал! Так, что самому себе никогда бы не сознался, что так может! И ведь, что самое интересное – ни к кому (она и повода никогда не давала), так просто. Вообще. По жизни. Как будто понимал, что не достоин он её, что её вообще никто не достоин, а уж он-то со своей простотой – и подавно!
Понимала она это или нет? Как не понимать – она всё понимала! Может, потому и не спорила, когда он сказал: «Всё! Не могу больше! Давай разведёмся!» Думал, промолчит, как обычно, но она посмотрела, долго и внимательно, – и сказала: «Хорошо».
Ну, всё, всё, хватит! И так понятно: сама давно понимала, что не пара, и рано или поздно надо разойтись, и ждала, наверное. Вот и сказала «хорошо». А что хорошего-то в этом было, что хорошего?!
Нет, ну сказал же: хватит! Поздно! Теперь не успокоиться, не уснуть. Господи, ну какого чёрта! Тьфу, прости Господи, сразу и про Бога, и про чёрта! Да что с ним такое? Нет, забыть. Расслабиться и забыть. Да, расслабиться – и пошёл к бару. Открыл начатую бутылку виски, поморщился: как-то пошло всё, по-буржуйски! Поставил, открыл водку: вот это по-нашему! Выпить – закусить, выпить – закусить. И всё побоку. И гори всё…
Проснулся посреди ночи – не с похмелья, нет, хоть выпито много было. Проснулся от ясной мысли: а ведь она меня любила! Любила, и видела, как мучаюсь – и жалела! Сама тоже мучилась – а что делать, не знала! Потому и сказала: «хорошо». Не могла больше ничего сказать. Это ведь означало: пусть всё будет по-твоему – может, тебе полегчает?
Нет, только не это! Договорились же – не думать, не анализировать, аналитик хренов! Но вдруг почувствовал, как слёзы катятся по щекам – горячие, живые; и какая-то глыба, которую носил в себе всё это время (только теперь понял, что носил!), сдвинулась и будто таять начала – и подумал: «Наконец-то!»
Когда он уже утром открыл глаза, сразу увидел: Тень спала, свернувшись калачиком – в любимой позе жены, рядом с ним, совсем как прежде. Он только кивнул, скорее мысленно: ну, конечно – как же ещё может быть? И осторожно, чтобы не потревожить, встал и пошёл в ванную…
Неделю ходил, как в сладком и мучительном сне. Будто расплескать боялся то новое, что поселилось в груди. И мучился им – и дорожил. Всё стало на места, всё было понятно. Спокойно было. Любишь её – и смирись. Так и будет. Так и должно быть. Потерял – тоже смирись. Просто такая данность. Лишь бы жить не мешало…
Жить не мешало. Наоборот, дела спорились на удивление легко, будто без его участия вовсе. Или просто потеряли важность – и стали лёгкими, простыми…
Только возникало иногда что-то смутное, словно звук на грани слышимости: что-то не так, что-то надо сделать. Сначала робко звенело, потом – сильнее, потом настал день – вообще не переставая. Так и ходил под тихий звон в ушах, пока не почувствовал, что скоро оглохнет. Сел, потёр виски. А ведь всё просто: он ведь – мужик, не привык оставлять дела незавершёнными или «неразруленными». От этого словечка его вдруг передёрнуло (а её – её всегда передергивало). Всё просто: надо позвонить ей и всё сказать. Нельзя же, чтобы так на всю жизнь оставалось. Теперь, когда всё так ясно. И он её любит, и она его. Конечно, любит, если даже тень её оторвалась и поселилась с ним рядом. Вот прямо сейчас и позвонить! А чего откладывать? У него даже голова закружилась, когда он представил себе, что вот он возьмёт и услышит её голос! Только запереть кабинет, и все телефоны отключить, чтобы никто, ни одна собака не помешала.
Вскочил, пошел в приёмную, сказал – не беспокоить. Долго держал в руке мобильный, смотрел на дисплей, потом словно отмахнулся от чего-то – и стал набирать стёртый из списка контактов (но не из памяти, нет) номер. Набрал, поднёс к уху – и в считанные секунды, пока ждал соединения, покрылся испариной. Не ожидал, однако…
А вот этого надо было ожидать: абонент вне зоны доступа. Да уж, вот определеньице: вне зоны доступа! Засмеялся, потом заскрежетал зубами: где же ты, недоступная моя? Ничего, ничего, есть и другие номера. И тоже не стёрлись. Всё, всё помню – снова смеялся и скрежетал…
Откликнулся домашний. Но не её – чужим, и что было совсем ужасно и неожиданно – мужским голосом. (А почему? Надо, надо было ожидать!) От растерянности он положил трубку. Потом разозлился: да нет же, не надо было ничего такого ожидать! Если она его любила – не могло этого случиться! И снова позвонил, и резко так, твёрдо – спросил её по имени.
Ага, вот и выяснилось. Уехала. Куда, зачем? В Италию (Ну да, у неё же английский – главный, французский – второй, а третий – итальянский). На работу. А квартиру сдала, ну, конечно же! Господи, но когда же будет назад? Не скоро, и неизвестно. И вот что теперь делать? Так ясно было и просто, и вот вместо этого – неизвестно! Опять!
Положил трубку, закрыл лицо руками. И как жить в этой неизвестности, и сколько: месяц, год, годы? И как жить без неё – теперь, когда всё так понятно?.. Вот и принимай эту – такую – данность, и ешь её без соли и масла! Но за что, за что же? И глыба растаяла, и от сердца отлегло – и снова на круги своя! Как это выдержать? И зачем?
Не помнил, сколько сидел, тихо раскачиваясь в кресле и глядя за окно (а там — совсем стемнело). Оглянулся: не жить же здесь теперь. Встал, вышел в приёмную: секретарша маялась в кресле. «Прости, забыл, иди, конечно!» Она у двери вдруг остановилась, спросила, всё ли в порядке. Внутренне расхохотался: как же, именно в порядке! Вслух сказал: «Конечно, иди. Я тоже сейчас пойду».
И пошёл. Потом – поехал. Долго, медленно, бессмысленно. В пустой дом. И когда вошёл, увидел – не в пустой: Тень сидела в кресле, куталась в шаль и будто оглядывалась, будто искала кого-то… Увидела его – замерла. Он тоже замер. Глядел на неё, кивал: как же я забыл? Вот видишь: теперь вспомнил. И что же ты смотришь на меня, как прежде: смотришь – и молчишь? И сколько же я буду жить в этой тишине, в этом молчании? Да перестанешь ли ты когда-нибудь мучить меня?! Всё! Не могу больше!
И увидел, как она вздрогнула, и вспомнил: вот так же говорил перед разводом…
Она встала, покачала головой, метнулась по стене – и пропала в коридоре. Нет, прости, прости – кинулся за ней, защёлкали выключатели: ну, где же ты? Всё залито светом. Не шути, выходи! Ну что мне, мебель двигать, что ли? Нигде нет. Заметался по квартире. Ну, выходи же! Господи! Я ведь и так больше не могу!..
Вдруг осенило: может, на лестнице? Кинулся к двери, распахнул, и тут же понял, как ошибся: она метнулась от шкафа и мгновенно исчезла в темноте подъезда, и потом только на миг возникла в проёме открытой двери, и тут же пропала.
Выскочил во двор, стоял под невесть откуда взявшимся снегом, звал её по имени, не обращая внимания на шарахавшихся соседей. Только когда почувствовал, что вот ещё чуть-чуть – и останется здесь навсегда, потому что и шагу не сможет сделать закоченевшими ногами, опустил голову и побрёл назад.
На пороге квартиры помедлил, потом приоткрыл прикрытую было дверь и вошёл в комнату. Свет горел во всей квартире, но тени отбрасывала только мебель. А что, что ещё ты ожидал увидеть?
Прошёл к окну и упёрся лбом в холодное, расчерченное морозом стекло. Снегопад, – а мороз, казалось, и не думал идти на убыль. Ледяной ветер налетал порывами и подхватывал снег, и кружил его, обещая: ещё чуть-чуть, и будет метель. И не ждите, не ждите тепла, закройте окна и двери. Долго-долго, месяц, другой, третий. Чего вам хочется? Капели? Нет, не скоро, не надейтесь. Не надейтесь.
И вдруг он подумал: «Дурочка! Она же совсем замёрзнет!..».
Трогательно.