58(26) Шуля Примак

Мыльная опера

Семейство Колбасиных собиралось праздновать тридцатилетие совместной жизни так, чтобы аж земля дрожала. Подготовка была проведена очень серьёзная. Был снят зеркальный зал ресторана русской кухни “Бонбон”, оплачен шоу-балет “Бразилия” и приобретены наряды. Госпожа Колбасина, далее Томочка, сходила аж к целому парикмахеру-колористу, а также татуировала брови в акварельной технике. Господин Колбасин, далее Игорёсик, рачительно постригся в бюджетном заведении через дорогу от их квартиры, но, сверх обычных процедур, затребовал выщипать ему волосы из носу, купил себе очки в несколько менее устаревшей оправе и не пилил супругу за траты. Игорёсик был прижимист, но в важные моменты жене не перечил. А момент был именно что важный.

Томочка была госпожой Колбасиной номер два, и отступать ему было некуда, тридцать лет семейного счастья ушатали его весьма серьёзно. Иногда, оглядывая их совместную жилплощадь, тесно обставленную коричневой лакированной мебелью (так Томочка трактовала английский стиль), вытирая пыль с десятков статуэток, купленных на туристических рыночках  (Томочка, скупая их, чувствовала себя коллекционером), пылесося ковры, коврики, половички, шторы, гардины и занавески (Томочка считала, что так уютнее) или дегустируя один из её любимых салатов с майонезом (Томочка была консервативна в вопросах питания) Игорёсик задавался вопросом, как вообще сюда попал. Прошедшие тридцать лет помнились ему пёстрым бессмысленным фильмом, поставленным на быструю перемотку.

Дом-работа-праздник-дом-работа-селёдка-под-шубой-отпуск-в-Европе-дом-работа-сын-родился-сын-вырос-сын-уехал-за-море-дом-работа-салат-«мимоза»-дом-работа-концерт-в-Доме-культуры-мясо-по-французски-дом-работа – не жизнь, а влажноватый ком старых газет.

Игорёсик плохо помнил последние тридцать лет, но отлично помнил предшествующие свадьбе с Томочкой годы. Теперь он вглядывался в картины прошлого, и те годы казались ему временем безмятежного и безграничного счастья. В том счастье Игорёсик был Игорем, был кудряв, женат на весёлой бесшабашной Кате, и дочка у них тоже была весёлая и бесшабашная. И тоже – Катя. Катя-старшая была всегда довольна жизнью, много пела и смеялась, танцевала с Катей-маленькой по утрам на кухне и готовила всякие странные блюда по рецептам из книг. Она, правда, не умела жарить котлетки, как у мамы, и не варила холодец с чесноком, и не терпела гардины. А ещё она всё время спорила с Игорем. По любому поводу у Кати имелось собственное мнение. Игорь страшно обижался. Он хотел котлеток, холодца и послушания. Во всяком случае, ему тогда так казалось.

Томочка работала в его конторе чем-то вроде секретаря. Она смотрела на Игоря во все глаза, она заискивала перед его мамой, приходившей к сыну на работу, и мелким почерком записывала рецепты её котлет, салатов и торта “Рыжик”. А главное, она соглашалась с любым его словом. Короче, Игорь в конце концов развёлся и ушёл к Томочке. И довольно быстро на ней женился. Вот тогда-то счастье и закончилось. Томочка оказалась дурой, причём не доброй. Томочка оказалась истеричкой, любой спор уводившей в крики и слёзы. Томочка готовила скучную, однообразную, жирную еду. И самое страшное: Томочка считала, что мужчина должен приходить в семью так, будто его нашли выброшенным из летающей тарелки: с тяжёлой амнезией, без каких-либо документов, писем и фотографий из прошлого, но с полным чемоданом денег.

С дочерью Игорь, очень быстро ставший жалким подкаблучником Игорёсиком, видеться мог только подпольно. Деньги, кроме алиментов, давать не решался. Подарки передавал через третьи руки. Даже фотографии Кати-маленькой были под запретом в уютном гнёздышке Колбасиных. А уж когда Катя-старшая увезла дочь за море, даже имя Катя попало в чёрный список. Родившийся у Томочки и с Игорёсиком сын Дима, по-домашнему Дусик (у Томочки было своё понимание ласки) узнал о существовании старшей сестры чуть ли не после армии, и сразу же после армии уехал с ней знакомиться, очень эмоционально сообщив отцу, что он думает о людях, бросающих своих детей. Уехал, да и остался. Брат с сестрой отлично поладили, Катя-большая приняла Диму как родного. Этот факт Томочка приняла как объявление войны, и теперь любящий отец и даже уже дед, для того, чтобы поговорить с детьми по видео – либо уходил из дому, либо прятался в ванной, включив воду.

Последние годы супруги жили, на радость Томочке,  практически в социальной изоляции. Друзей у них не было. Томочка считала, что все хотят либо нажиться на Колбасиных, либо обмануть их. Кроме корыстных целей у окружающих, она усматривала и в каждом, вернее, в каждой встречной-поперечной охотницу на пусть уже немного не свежее, но вполне ещё годное мужское достоинство Игорёсика, и опасалась увода супруга из семьи. Так что любая представительница женского пола, от восьми и до девяносто восьми, в колбасьевский терем впускалась весьма неохотно. Привечала хранительница очага строго женатые пары в возрасте, но больше одного-двух раз к ним в гости никто не приходил. Связанно это было как со своеобразием Томочкиной кулинарии, так и с особенностями застольных бесед, в которых хозяйка дома неумолчно сплетничала о предыдущих гостях, не умевших оценить честь дружбы с самими Колбасиными, уважаемыми повсеместно. Ну и ещё, наверное, потому, что в доме непрерывно был включён телевизор.

Именно эта социальная невостребованность и явилась причиной пышности празднования юбилея. Нужно было продемонстрировать триумф воли.

 Всем, чьи телефоны обнаружились в списке контактов Томочки, было отправлено приглашение. Затем Игорёсику было велено обзвонить приглашённых и любой ценой добиться от них согласия прийти в “Бонбон”. Сыну и его заморской подруге купили билеты и заказали гостиницу, так как пара отказалась жить в отчем доме. Через соцсети был нанят фотограф, готовый снимать за еду и рекламу. (Томочка мнила себя блогером, безуспешно выставляя на своей страничке фотографии своих вазонов и своих салатов).

В день Х в десятках зеркал зеркального зала “Бонбона” отражались столы, накрытые с ностальгической роскошью прошлого века. Советский шик обкомовского меню удачно оттеняла культурная программа в стиле лихих 90-х. У входа полуголые девицы балета “Бразилия” хватали входивших за руки, тащили к Колбасиным, фотограф быстро делал несколько снимков новобрачных с гостями, и девушки, тряся павлиньими хвостами, сопровождали всех к столам. Томочка поражала воображение новой прической, мелированием в медовый блонд, акварельными бровями, сияла пайетками платья в пол и крепко держала под руку несколько безучастного Игорёсика в узковатом синем костюме и пёстрой рубахе (так переосмыслила Томочка голливудский гламур).

Юбилей отгремел и закончился вносом грандиозного торта с бенгальскими огнями и лиловыми розами из маргарина.

Вечер прошёл для молодожёна, как во сне. Он помнил рифмованные здравицы, видел танцовщиц, пляшущих самбу под рыбное и румбу под горячее блюдо, слышал длинное поздравление супруги, целовался с ней под пьяное “горько!”, плясал под Сердючку и всё время краем глаза наблюдал за сыном и его подругой, напряженно сидевшими за дальним столом всё празднество.

По дороге домой счастливая Томочка считала подаренные деньги и выдавала едкие замечания по поводу гостей. Игорёсик только мычал неопределённо через каждую пару её реплик, но большего и не требовалось. Томочку несло:

– Ах какие скупердяи эти Нижкины, могли бы и побольше дать!

– А как Пестровская-то растолстела, а?

– Видел, как нам Трещуки-то завидовали? То-то; у них на юбилее балета не было, не догадались пригласить!

– О, Юрины сколько дали! Чувствуют, чувствуют, что упустили дружбу с нами, да поздно теперь!

– У Толика зубы что-то для его возраста больно хорошие, наверняка протезы, а сам беззубый давно!

– Официанты хотели еду оставшуюся себе забрать, но я не таковская, я велела при мне всё запаковать и в машину сложить. Меня не обманешь!

И так далее, и так далее, и так без остановки до самого дома.

Затащив пакеты с недоеденным шашлыком, остатками нарезок, обломками лавашей, пирожками и соленьями, Игорёсик встал посреди душной тесной гостиной, – по которой радостно расхаживала, успев по привычке включить на полную громкость телевизор, возбуждённая Томочка, продолжавшая говорить о платьях, зубах, бутылках вина, цветах со столов и прочей белиберде. – и внезапно как будто впервые увидел её со стороны. Она была злой, некрасивой, абсолютно чужой женщиной в нелепом наряде. Её раздражающий голос стучал по лбу, как деревянная ложка.

– Ну, Игорёсик, сбылась твоя мечта? Ты видел, как все нам завидуют, Игорёсик? Как все хотят быть нашими друзьями, а? Игорёсик? Игорёсик?!

– Меня Игорь зовут, слышишь! Игорь!! – внезапно заорал Игорёсик и затряс перед лицом поражённой супруги кулаками. – У меня имя есть! Я Игорь! И я от тебя ухожу. Прямо сейчас ухожу! Хватит! Достала! Всю жизнь мне испоганила! Всё!

Томочка мигнула, хлюпнула носом, собираясь разрыдаться, но быстро овладела собой.

– Сейчас я тебе принесу таблетки, Игорёсик, солнышко, ты устал, такой вечер, такая мечта сбылась, – засюсюкала она и, поцеловав остолбеневшего мужа жирно напомаженными губами, ушла на кухню, за вечерней дозой лекарств, и уже из кухни сказала металлическим голосом:

– Ты сам свою жизнь выбрал, Игорь. Ты же сам выбрал, чтобы котлетки, как у мамы, и уютно? Выбрал – неси ответственность…

Игорь стоял, тупо глядя перед собой. Перед его мысленным взором Катя-большая беззвучно танцевала с Катей-маленькой на руках в давно несуществующей кухне их давно несуществующего дома.

Из включённого телевизора неслось:

– Наш демократически избранный бессменный лидер в неустанной заботе о народном благосостоянии принял решение о беспрецедентном по размаху праздновании дня национального единства….

Игорёсик вздохнул, постоял ещё немного, глядя в экран, на котором злой некрасивый старик в нелепом наряде неприятным голосом говорит о счастье быть вместе и о сбыче мечт, и, пошатываясь, ушел в спальню….