7 апреля
Уж какие тут Благие вести,
нам одна сегодня весть нужна –
в клюв тебе оливковые ветви,
и – лети как можно круче к ветру
прочь с земли поганая война.
Бедные дороги Украины!
Что узбiчча – то опасный юз,
крошатся колёсами руины,
я степей распахнутых – боюсь.
Что за дым вползает в альвеолы?
Впрочем, лучше мне о том не знать.
Идеальных шариков пионов
не заметит страшная весна.
Тихий свет ложится в тихий омут.
Всё теперь украдено у нас.
Вытолкнет взбешённость сухожилий
новый смертоносный профитроль.
Мы благих вестей не заслужили.
Если можешь – небо им закрой.
***
Мы не виноваты. Но нам не отмыться.
Мы всюду чужие. Особенно дома.
Не клята, не мята, не сныть, не мелисса —
от ужаса взглядом уткнёшься в ладони,
сотри себя с диска, из памяти, с флешки,
готовься, оденься по первому сроку,
гляди — в дыры окон, дверей головешки —
ты взят на прицел украинским барокко.
Скорлупка сознания кажется хрупкой,
совсем ненадёжной – но двинуться рано,
не всё ещё знаешь… Молчит Мариуполь
тревожней пустыни в преддверье бурана.
Злословит ведущий, злорадствует пресса
агитновостями четвёртого рейха.
Всей пятой колонной взорвать поднебесье –
и то – не простится, вот разве прозреют…
***
Неспособных ужаснуться войне
отчего-то так и тянет ко мне.
Что такое ты надел на глаза –
что его не пробивает слеза?
Трезво выверил, своей головой –
так ты вымокнешь от слёз и умрёшь.
Но пока-то ты сухой и живой,
лживый напрочь, и стихи твои – ложь.
Вы, пожалуй, что, страшнее войны —
с нецензурным выраженьем лица,
да с эмпатиями за полцены,
да с готовностью мочить до конца.
Малодушному вся жизнь – трын-трава,
ужас мёртвых городов – нипочём.
От извивов в ваших новых словах
умолкает тот, за правым плечом.
Маски-шоу до поры хороши.
Оказалось, за душой – ни души.
Как мне жаль вас, вы закрыты любви,
жизни ваши — сериал-водевиль.
«Я ничтожен – не поднять головы.
Нелогичен, но практичен и сер».
Мимикрируй – хоть под СССР
зачарованных твоих ебеней,
неспособных ужаснуться войне.
Вы ж кричали – нашу лодку не тронь,
мол, страшит вас бунт, восстание, хтонь,
что ж теперь молчите – дни сочтены,
дно двойное не надёжней стены.
Весь бэкграунд – незначительный штрих
к беспощадной лоск сорвавшей весне.
Разъедает вас война изнутри –
неспособных ужаснуться вовне.
Страшновато оказаться в стране
и вину не признающих в вине.
Снявши скальп – по волосам уже не…
***
Слушайся, детка, ложись-ка в кровать —
русские сказки идут убивать.
Выключи лампу, не спи, но молчи –
бомбардировщики воют в ночи,
завтра приедет Иван на печи.
Слышишь – несётся ковёр-самолёт,
молнию с громом на город нашлёт.
Щука в реке – обернусь, говорит
высокоточной ракетой «Калибр».
А Василиса утешит ребят
в Курске, в Воронеже – но не тебя…
Вот они, братья, стоят у костра —
месяц Июль так похож на Февраль.
А Колобка загоняет спираль
страха в чужую неверную даль.
Змей-то, Горыныч, пока что живой —
с третьей, контрольной своей головой.
Шёлковы рыжие кудри огня.
Ты попроси его – чур, не меня.
Глазки закрой – не вползёт в твои сны
злое пророчество духов лесных.
Горькая правда ли, сладкая ложь –
так не бывает, ты не умрёшь,
выдернут репку – и пустишься в рост.
сквозь молодильные яблоки звёзд,
но перед тем упадёшь до поры
в руки рыдающей той медсестры.
***
Любимый мой поруганный язык –
везде объект опаски и укора,
а дома – применяй его азы
с оглядкой на товарища майора.
Не зарастёт инверсионный след,
как не вмещает VPN мобила.
Болит во мне страна, которой нет.
Уже вторая. Я её любила.
Но нам нельзя ни дома, ни любви –
за них мы и наказаны войною.
Моё перо умеет так немного,
ему не переплюнуть паранойю
сторонников пиара на крови.
Нас не впервые предаёт страна,
но – не язык, его к святым причисли.
Язык живой, он слушается нас,
он, как ребёнок, впитывает смыслы.
Мы не успеем выяснить, кто прав –
и станем поголовно виноваты –
и есть за что! – со всех сторон собрав
презрение, бойкоты и блокады.
Казалось бы – беги, покуда цел,
в чужие города, в чужие храмы…
…В тревожном чемоданчике пробел –
ещё б тире и запятых два грамма.