Как я люблю вас, мои денежки
Краков – большой и богатый город. Много в нем обширных площадей, широких улиц, роскошных домов, лавочек, переполненных тем, чего душа пожелает и к чему брюхо льнет. А где богатые, там и бедные. Толкутся перед храмами, снуют по рынку, вымаливают милостыню на каждом углу. Солидному человеку шагу не ступить без того, чтобы чья-нибудь перепачканная рука не ухватила его за полу камзола или сюртука.
В Казимеже, еврейском квартале Кракова, нищих не меньше. Только судьба их куда горче и обиднее польских, украинских и русских оборванцев. Кому подаст поляк, выйдя из костела? Ну, не жиду же? И украинский крестьянин, расторговавшись на рынке, перед тем как зайти в шинок, бросит монету-другую горемыке с крестом на груди, а не с бородой и пейсами.
Поэтому раввины и управление еврейской общины давно обложили дополнительным налогом всех зажиточных людей Казимежа. Каждый был обязан выложить некую сумму, а с общего сбора община покупала продукты, одежду, дрова, лекарства и распределяла среди бедняков. Худо-бедно, но на это воспомоществование можно было протянуть.
Раскошеливаться мало кто любит, однако если совет общины решил, деваться некуда. Богачи Казимежа скрипели, но платили, все, кроме одного, весьма и весьма состоятельного купца Шимона.
– Я сам буду решать, кому и за что платить, – решительно отказывался он, выслушивая увещевания членов правления.
– Всевышний посылает тебе деньги для того, чтобы ты делился, – солидно объясняли раввины.
– Всевышний посылает деньги мне, и мне же объясняет, с кем и как делиться, – отвечал Шимон. – Если бы Он захотел дать их вам, не стал бы делать меня посредником.
Увещевания длились не один год, пока вода терпения не испарилась и сосуд лопнул. Шимона вызвали на совет общины и предупредили:
– Если ты не начнешь помогать беднякам, то после смерти «Хевра Кадиша» похоронит тебя на самом бросовом месте кладбища, возле забора. А на твоем могильном камне будет написано: «Тут лежит Шимон-скряга».
– Отлично! – вскричал купец. – Меня это устраивает. Делайте так, как решили.
Пришло время, и скупец вернул душу Всевышнему, так и не опустив в общественную кассу ни одной медной монетки. Наглый ответ раввинам и беспредельное скупердяйство сделали его имя нарицательным. И когда у забора появился могильный камень с надписью «тут лежит скряга Шимон», многие сочли это правильным и даже справедливым.
Прошла неделя, другая, минул месяц, и члены совета с величайшим недоумением заметили, что в налаженном механизме общественной помощи беднякам что-то разладилось. Стали искать в чем дело, пошли по цепочке. Первым наткнулись на мясника, он стал жертвовать втрое меньше мяса, чем раньше.
– Что произошло? – спросили члены совета. – С тобой все в порядке?
– Со мной все в полном порядке, – ответил мясник, – просто я больше не могу столько жертвовать.
Такие же слова произнесли и пекарь, и зеленщик, и продавец одежды, и даже дровосек. Правда, будучи человеком простым и неискушенным, дровосек обмолвился, что дал клятву и поэтому обязан молчать.
В темноте непонимания забрезжил тонкий лучик света. На следующий день дровосека вызвали в раввинский суд. Возглавлял его главный раввин Кракова Гершон-Шауль Хеллер, автор знаменитого комментария к Мишне под названием «Тосефет Йом-Тов».
При виде множества раввинов и самого автора «Тосефет Йом-Тов», дровосек смутился и оробел. Услышав постановление суда, что из-за общественной важности дела он полностью освобождается от соблюдения клятвы, он тут же все рассказал.
Выяснилось, что многие-многие годы за дрова для бедняков, которые он жертвовал от своего имени, платил скряга Шимон. С самого начала он потребовал никому не рассказывать об этом, а незадолго до смерти взял с дровосека клятву.
Картина начала проясняться. В суд одного за другим стали приглашать продавца одежды, зеленщика, пекаря, мясника, – и те, будучи освобожденными от клятвы хранить тайну, один за другим слово в слово повторили то, что уже рассказал судьям дровосек.
– Реб Шимон не захотел воспользоваться в этом мире даже крошкой заслуги выполнения заповеди, – подвел итог «Тосефет Йом-Тов», – а предпочел все перенести в мир будущий. Потому решение похоронить его у забора и написать на могильном камне «Шимон-скряга» вполне его устроило. Но как же мы можем показать людям, что он вовсе не скряга, а большой праведник, чьи поступки достойны хвалы и подражания?
Если мы перенесем его прах на самое почетное место кладбища и поставим памятник, подобающий его праведности, тем самым нарушим его волю и перенесем в наш мир часть вознаграждения, чего ребе Шимон не хотел делать. Как же поступить?
Были предложены разные варианты, но, в конце концов «Тосефет Йом-Тов» решил следующим образом:
– Сегодня перед лицом суда я завещаю: когда придет срок, похоронить меня рядом с реб Шимоном. У этого человека огромные заслуги, и лежать рядом с ним большой почет.
Так и поступили. Настал час, и когда «Тосефет Йом-Тов» перешел в мир иной, его похоронили рядом с Шимоном-скрягой. С тех пор, уже почти две сотни лет, все, кто приходит молиться на могиле знаменитого праведника и мудреца, молятся также и за Шимона-скрягу, историю которого рассказывают наряду с деяниями самых больших чудотворцев.
Они до сих пор лежат на старом еврейском кладбище в самом сердце Кракова. И если вы удостоитесь там побывать, не забудьте отыскать место возле забора, где покоятся рядом два великих человека.
После похорон Шимона-скряги прошло пятьдесят или семьдесят лет, уже никто не помнит точной цифры, да она и не важна. История, которую мы сейчас расскажем, внешне никак не связана с этим событием. Но только лишь внешне.
По Широкой, главной улице Казимежа, в полном смятении брел нищий. Вообще-то мало кто ожидает от голодного оборванца хладнокровия и присутствия духа. Обычно такие качества – привилегия благополучных людей, уверенных в будущем. Но даже для нищего, постоянного пребывающего в растрепанных чувствах, этот был взъерошен по-особенному.
Навстречу ему попался другой нищий, который сразу заподозрил неладное.
– Эй, Хаим, что случилось? На тебе лица нет.
– Ох, Йоси, Йоси, скоро на мне не будет не только лица, а вообще ничего. Я серьезно заболел.
– Всевышний дал врачам право лечить. Иди к ним.
– Был, и даже получил рецепт на микстуру. Врач сказал, очень сильное средство, должно помочь.
– Ну, вот и славно, пей лекарство и будь здоров!
– Все, да не все. Лекарство стоит двенадцать злотых, а у меня только девять. И те не мои, наскреб со всех знакомых, в ногах валялся, слезы горькие лил, чтобы пожалели и дали. Больше просить не у кого, а на лекарство все равно не хватает!
В кармане у Йоси лежали как раз три злотых. Деньги, для нормального человека небольшие, но для нищего вполне приличная сумма. Как и где он их раздобыл история умалчивает, но, услышав жалобу Хаима, Йоси без долгих раздумий сунул руку в карман и отдал деньги товарищу.
Рассказывать о своем поступке он не стал, подумаешь, три злотых, кого удивишь таким пожертвованием?! Да и пожертвованием, честно говоря, назвать трудно, в глазах большинства людей уж больно незначительная цифра. Йоси просто промолчал, выкрутился как-то из образовавшейся денежной нехватки, и зажил дальше, забыв о случившемся. Хаим купил лекарство, вовремя принял его и полностью вылечился.
Вот, собственно, и конец истории. Никто бы не вспомнил о незначительном поступке мелкого жертвования, если бы он не получил неожиданного продолжения.
Спустя несколько лет заболел один из мудрецов Казимежа. Уважаемый раввин, наставник многих, человек скромный и скрупулезный. Надо ли объяснять, что подобного рода качества никак не сочетаются с материальным достатком. Вопрос, который действительно хочется задать: почему болеют такие люди? Но кому его задашь, и кто вообще способен дать исчерпывающий ответ – кроме Того, Кто Сам и посылает эти хворобы?
Спасти мудреца могла только очень сложная операция. В Краковском университете преподавал медицину многоопытный и умелый лекарь, который делал такие операции. Брал он дорого, весьма дорого, триста злотых. У мудреца не было и десятой части этой суммы, поэтому евреи Казимежа решили помочь. Попросили двух самых красноречивых шнореров – собирателей пожертвований – пройтись по богачам квартала и уговорить каждого дать немного для спасения жизни мудреца.
Шнореры взялись за дело. К величайшему их удивлению первый же богач, некий реб Лейб, живший на Широкой напротив синагоги Рамо, то есть в месте уже говорящем о достатке и благополучии, сказал им:
– Я сэкономлю вам труды. Сколько стоит операция? Триста злотых? Что такое триста злотых против жизни святого раввина? Вот вам деньги, и пусть он поспешит начать лечение.
Операция прошла успешно, мудрец выздоровел и еще много лет служил Всевышнему, наставляя Его народ. А весь Казимеж несколько дней говорил о щедрости реб Лейба, широте его души, и его великой заслуге спасения жизни человеческой. Но потом и это забылось, стихло, стерлось в памяти, потихоньку погружаясь в мягкую тину забвения.
Спустя год после тех событий приснился реб Лейбу сон. Явственный, четкий, словно и не сон, а явь, причем более реальная, чем настоящая жизнь.
Во сне поднялся реб Лейб на Небеса и оказался у врат в Ган-Эден, рай. Перед вратами стоял серебряный стол, на нем лежала золотая книга. Белый, точно вылепленный из снега ангел перелистывал книгу, то и дело слюнявя указательный палец.
– Что это за книга, – спросил реб Лейб, – и почему она золотая?
Ангел не удивился ни вопросу, ни самому появлению на Небесах реб Лейба, а спокойно ответил:
– Сюда вписаны имена тех, кто удостоился своими руками или с помощью своего имущества спасти жизнь другого человека. Для них врата в Ган-Эден открываются сами собой, без моего вмешательства.
– А можно поглядеть, нет ли в этой книге моего имени? – робко спросил реб Лейб.
– Разумеется, можно, – ответил ангел, сплюнул на палец и принялся быстро перелистывать страницы.
«Вот незадача, я же забыл сказать, как меня зовут», – подумал реб Лейб.
– Вы на Небесах, дорогой реб Лейб, – не поднимая головы, произнес ангел. – Помните об этом.
«Вот черт, то есть Бог, – дернулся реб Лейб. – Действительно, зачем ангелу мои подсказки?»
– Нашел! – воскликнул ангел. – Полюбуйтесь.
Он повернул книгу и жестом пригласил подойти ближе. Реб Лейб осторожно придвинулся почти вплотную к столу – ах годы, ох глаза! – и с трепетом посмотрел.
На золотой странице крупным ровным почерком дорогого сойфера-писца были выведены в столбик имена. Буквы самого верхнего имени светились так, словно были написаны не чернилами, а огнем. Свое имя Лейб нашел в середине столбика и с облегчением перевел дух.
– А кто этот, самый первый? – спросил он, указывая на светящиеся буквы.
– Это нищий реб Йоси. Он пожертвовал другому нищему Хаиму три злотых, которых тому не хватало для покупки лекарства. Хаим купил микстуру, выпил и выздоровел.
– М-м-м, – в недоумении промычал реб Лейб. – Вы позволите задать еще один вопрос?
– Да сколько угодно, – ответил ангел. – Я вижу, сегодня ваше любопытство пребывает в неплохой форме.
– Почему имя этого реб Йоси светится, ведь он пожертвовал всего лишь три злотых.
– Вы хотите спросить, – уточнил ангел, – почему не светится ваше имя? Вы ведь тоже спасли человека, но пожертвовали в десять раз больше.
– Ну-у-у, в общем-то, да, именно это я и хотел спросить, – признался реб Лейб.
– Поступок реб Йоси остался в безвестности, а о вашем говорил весь Казимеж. И вам это было очень приятно, и грело ваше самолюбие, и тешило вашу гордость.
– Вовсе нет, я совсем…
– Вы на Небесах, уважаемый, – оборвал его ангел. – Помните об этом.
Реб Лейб сник, понурился, опустил голову долу.
– Жаловаться не на что, – продолжил ангел. – Большую часть награды за свой поступок вы уже получили.
– Но я ведь не предполагал, я не думал…
– Если бы вы подумали, то попросили бы шнореров сохранить все в тайне. Это первое. А второе: триста злотых для вас пустяк, безделица. Зато для реб Йоси три злотых были все его деньги на тот момент. Деньги, на которые он должен был поесть сам и принести еду домой. И тем не менее, он их отдал, да еще ни слова не промолвил. Поэтому его имя первое в списке и сияет Божественным светом, а ваше только в середине.
Реб Лейб тяжело вздохнул.
– Не вздыхайте, не вздыхайте уважаемый, – произнес ангел. – Сколько людей отдали бы все на свете, чтобы оказаться даже в самом конце этого списка. А вы уже там, вписаны на золотую страницу, и вычеркнуть ваше имя из неё никому не под силу.
Реб Лейб проснулся в холодном поту. Долго не мог прийти в себя, постился до вечера, пожертвовал большую сумму на сиротский дом, сделав это в полной тайне, через подставных лиц. А на следующий день, успокоившись, решил записать эту историю. Чтоб послужила она наставлением не только его детям и внукам, но и многим другим людям.