Александр Климов-Южин

От дома до Дона

От Лебедяни до станции Лев Толстой, бывшей Астапово, ходит по узкоколейке столыпинский вагон. Купив билет и придя к положенному времени, двое путешественников, обозначим их так, обнаружили, что паровозик стоит в тупике и, по всей вероятности, ехать никуда не собирается.

– Как же так, у нас и билеты на руках.

Начальник станции выглянул из окна.

– Ну, чего взбаламутились, не уедете сегодня, так завтра утром точно. Вот бригада таджиков подойдёт, тогда и поедем, не отправлять же вас двоих.

Пришлось заночевать на станционных лавочках. Утром разбудил русский мат вперемежку с иноплеменной тарабарщиной. Кучка гастарбайтеров уже стояла у вагона. Начальник, он же отправитель, заспанный, вышел из здания вокзала в трусах, но в форменной фуражке, залез на вышку, дал отмашку флажком машинисту; свистнул в свисток, поезд тронулся.

Возвращаясь из центра, куда был послан женой за хлебом, ещё издалека у школы я заметил две фигурки. Было в них неуловимое, но что-то странно знакомое, и по мере приближения я, наконец, убедился, что двое скитальцев направляются к моему дому, и объектом их поиска являюсь, по-видимому, никто другой, как я. Наконец пути наши пересеклись.

– Ты чего, с биноклем, нас поджидал, что ли?

– А как же, вот с хлебом вас встречаю, уж, извините, без соли.

На следующее утро, запасясь провизией, прихватив из запасов тестя две «Украинских степных» и водку «Русская», запечатанную сургучом, стоящих непочатыми в погребе ещё с советского времени и уже вполне перешедшими в разряд коллекционных, мы отправились обозревать чернавские окрестности.

Вел я моих скитальцев к Дону, откуда они собственно, только что вернулись. От дома до Дона – километров десять, но бешеной собаке и семь вёрст не крюк. Для Геннадия, имеющего репутацию монаха в миру за то, что свято соблюдал все посты и отстаивал все службы, это было вообще не расстояние. Автостопом он исколесил всю Европу, побывал на пяти континентах, сплавлялся по великим рекам, например, по Амазонке, – короче, побывал там, куда Макар телят не гонял. Другое дело Андрей Яныч, или Андрияныч – рафинированный сибарит, гедонист, как он вообще решился на хождение по Руси?! Не иначе, как на спор, другого объяснения я просто не находил.

Вот эдакой компанией дошли мы до росстани дорог, самой высокой точки в степном пространстве местности. Посолонь, на все четыре стороны, ничем не загороженный был виден горизонт, насколько глаз хватало; узкой щелью смыкающийся у небоземи. В промежутках, в низинах, зеленели островки леса. Между рядками вётел, спускающимися к Дону лесозащитной полосой, желтели в основном уже покошенные поля. Косматые стога, словно мамонты, брели за Дон, сверкнувший вдали едва видимой водой. Ни одной деревушки, ни единой души не просматривалось в этой бескрайней широте. Есть ещё где разгуляться человеку на нашем честном просторе. Каждый раз, проезжая или проходя здесь, я невольно останавливался, и сердце колотилось от восторга и счастья обретения свободы. Вот и сейчас по лазури неба плыли неторопливо облака, время от времени поглощая зефирной мякотью солнце. И тогда на освещённые нивы отбрасывалась тень, переходящая с одного участка на другой. Взгляд уставал от невозможности запечатлеть всю эту круговую панораму во всех подробностях.

Сзади затарахтел мотор. Два местных паренька – Саша-белобрыс со друганом, кажется, датенькие, ехали к Дону освежиться.

– Подвезти?

– Да нас трое.

– Ты чего, первый раз замужем, да хоть четверо.

Андрияныча посадили в коляску, Геннадий сел сзади на запаску, я,  как на кобыле Яша, болтался спереди. Никому не советую повторять этакий эксперимент; не перевернулись мы чудом: Бог хранит дураков и пьяниц. Только выехав на крутой берег, я долго недоумевал, как мог так бездумно согласиться на этот адский спуск.

Распрощавшись с ребятами, направились к месту, где предположительно раньше стояла первая Чернава, и берег был более отлогий. Прилегли на травку, Андрей закурил беломорину.

 – А почему Чернава первая и вторая?

– Потому что первую сожгли татары. Ведь было как? Ближе к весне они шли по ледоставу. Рекой по льду идти куда сподручней, чем через леса и буераки. Останавливались улусами в низинах Дона. Откармливали коней, грабили окрестности, а дальше совершали набеги на Русь. Так вот, первым поселением по реке на их пути и была Чернава, которую они стёрли с лица земли: кого убили, кого забрали в полон, тем же, кому посчастливилось спастись, позднее основали в междуречье между Доном и Окой Чернаву-два. Кстати, будем возвращаться – дорога в основном вся на подъём. Увидите, что Чернавы почти совсем не видно. Вся она отстроилась заново, как бы в природной котловине. Думаю, в том был умысел – сокрытую, её могли пройти мимо и не заметить.

Солнце стояло в небе высоко, как жаворонок.

– А не искупаться ли нам?

Андрияныч почесал потный с заплешинами затылок.

– Хорошо бы, только вот я плавать не умею.

– Ну, ты совсем, как моя жена: дом около Паники, а плавает как топор – сразу на дно. Так что ты не один такой, Руднев вон тоже не умел плавать, но герой ушёл на дно вместе с «Варягом». Да и кому суждено быть повешенным, тот не утонет. Не дадим мы тебе утонуть: видишь, где осока, там лягушатник, мель – воды по пояс, только дно илистое.

– Вот, в самый раз, заодно и грязи примем.

Сняв с себя трусы, дружки подошли к берегу и зашвырнули их на сколько могли дальше.

– Смотри, мои-то плывут, а твои сразу на дно грехи тянут. А я хоть в церковь не хожу, и не ем в пост репку, у меня даже в трусах святость.

Выбрались на берег действительно по колени в иле, черпали ладошкой воду, смывали остатки грязи. Наконец отмывшись, надели сменку.

– Ну, вот самое время причаститься, что ли.

Геннадий выплеснул остатки «Украинской степной» из стакана.

– Как ты сказал, Паника? Это что, река, что ли?

– Да, течёт за домом.

– Название какое-то странное.

– Это местные краеведы выдумали, что князья перед Куликовской битвой собрались в беседке и держали совет, переходить Дон или принять сражение с этой стороны. И случилась между ними паника, отсюда и Паника. На самом же деле дружины русские объединились около Коломны, намного ниже. Сначала переправились через Оку, а уж потом через Дон. А Паника от глагола «поникати», в значении «опускаться скрываться»; она и впрямь в своём течении  в некоторых местах уходит под землю. Вот такая гидрология. Вообще, название рек – это истоки русского языка. А что касается остального, так тут и не такие байки слагают. Вот, например: я тут недавно прочитал в местной газетёнке, якобы Пушкин на пути в усадьбу Грибоедова (случайно не проходили такую?) остановился в Чернаве на постоялом дворе и оставил запись в книге постояльцев, что Чернава славится своими жирными гусями и не менее жирными клопами. Где сей бесценный артефакт? Где грибоедовская усадьба – неведомо. Короче, Чернава – родина слонов.

Геннадий выплеснул из стакана остатки «русской».

– А не сходить ли нам на днях до Куликова поля?

– Угу, чего я там не видел, это ты после пятого резвый такой. Нет уж, у меня на этой стороне свой Мамай и свой ковыль. Разницы никакой – всё та же рожь, пшеница и овёс, только вместо обелиска – водокачка. И потом, что значит на днях, два дня вам на сборы и проваливайте.

– Так мы же гости!

– Вы гости?! Вы – месячные. Мне тёща и так всю плешь проела, надолго ли?

– Ну, тогда в Скопин, там даже Ленин побывал.

– Точно, только советую после двадцати одного не выходить, иначе вам быстро бока намнут, очень уж любят москвичей, а у вас это на рожах написано.

Солнце давно перекатило за наши хмельные головы и опасно опускалось всё ниже к заклону. Наконец я взглянул на часы, впрочем, можно было и не смотреть. Опорожнённые бутылки просвечивали пустотой, дай Бог добраться к полуночи. Идти от Дона до дома предстояло исключительно на подъём. Темнело быстро, поначалу первую треть пути ковыляли ни шатко ни валко. Полная луна в первой своей фазе поднималась над степью, дивно освещая покосы, золотые стога и стерню, всё преображалось и  выглядело не как днём. Освещённой змейкой, уходила вдаль дорога, перешёптывались придорожные кусты. Глаза влажнели, удивлённые таинством неузнаваемости мест. Лёгкая дымка над землёй, словно неведомый обман, вела  нас в страну, откуда нет возврата – в ночь.

Только Андрияныч не вписывался в эту умиротворяющую картину, его совсем развезло. Пройдя зигзагом до ближайшей скирды, он рухнул в солому и козлиным голосом орал: «Я в весеннем лесу пил берёзовый сок, с ненаглядной певуньей в стогу ночевал…».

– Геночка, приди ко мне, ты где.

Я прикинул, дело совсем швах. Конечно, можно было заночевать и в стогу, но родственники мои переполошатся. Дав Янычу проораться, вылил на него оставшуюся в бутылке воду. Подхватив его с Геннадием под белые рученьки, мы продолжили путь. «Наш путь – степной, наш путь – в тоске безбрежной», – так под стихи Блока, отягчённые ношей Яныча-тараканыча, геройски проделали половину пути.

Оставив тело на моё попечение, Гена отошёл в сторону и стал читать «Отче наш». Сзади два пучка света прорезали темноту.

– Вот что делает молитва, – в приступе экзальтации успел произнести Геннадий.

Тесть вылез из машины.

– Ну, и где вас черти носят? Мы уже три дороги исколесили.

Много лет прошло. Случалось ли вам восстановить в памяти хоть один день во всех его подробностях в череде многих тысяч? Я не имею в виду дни с какими-то исключительными событиями, самый рядовой день в линейной последовательности, в череде многих. Вспомнить до мельчайших песчинок, налипших между пальцами ног, до слепого дождичка, до запаха кумарина после покоса травы, до самого пустяшного разговора, до стебелька ржи, зажатой в зубах.  До… мало ли чего до. Реставрировать через толщу времени новым проживанием: вернуть себя молодым, призвать к жизни дорогих вам людей, давно ушедших в мир иной; так, как будто вы живёте сегодня и сейчас, так, как будто день только что подошёл к ужину, а летом вечереет долго, и завтра наступит завтра, а не через двадцать лет. Три приятеля всё ещё идут вдоль сжатых нив по лунной дорожке.

Отче наш, иже еси на небеси!..

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *