Публикации Архива русско-израильской литературы Бар-Иланского университета
«Остатки»
Составление и примечания Романа Кацмана
Мы продолжаем публикацию фрагментов, сохранившихся в архиве Михаила Исааковича Юдсона (1956-2019) в конверте под названием «Остатки». Предыдущие публикации см. в №№ 14-16.
*
У Достоевского в «Сибирской тетради» (довесок к «Запискам из Мертвого дома»): «Мужик рубит дрова жиду и кряхтит.
— А цевозе ты кряхтишь?
— А чтобы легче было, жид.
— Ну, ты руби, а я буду кряхтеть».
Естественно, при расчете деньги зажилил: я, дескать, кряхтел, тебе легче было! Так и жид-литератор — кряхтит за весь русский народ!
–
Сижу безвылазно дома, бормочу жалобно: «В субботу утоббус не ходит…»
*
Маразматические мемуары про битвы мамонтовцев с неандертальцами и денисовцами.
–
«А как пили! Как ели! А какие были отчаянные либералы!» (Чехов, «Палата № 6»).
–
В духе олеографий Большой Алии.
–
Пушкин не реализовал мечту написать драму о жизни Христа — поэтому и дал Гоголю идею «Ревизора».
*
«И жид полезет на крепость наверняка, ежели без риску»[1] — На купчую крепость — теперь я понимаю!
О, как у вас классически написана дьявольская сцена торга, продажа души! Сейчас, наизусть… «А сколько бы вы дали за душу?.. И сам ожидовел, руки его задрожали, как ртуть… деньги принял в обе руки и понес их, как будто какую-нибудь жидкость!.. Я бы дал по двадцати пяти копеек за душу. (Опять двадцать пять — примечайте! 8-10-5 — ЖИД).
— А как вы покупаете, на чистые?
— Да, сейчас деньги».[2]
А что такое, что вас это слово из трех букв так взволновало? Животрепещущие души! ЖИД — 8-10-5. Нумер!!! Гематрия, брат!
Восьмая, десятая и пятая буква в кириллице — собрались, соображают на троих, никого не трогают… Восемь—десять—пять…
*
Дисциплинчатые жители Заплинтусовья — шуршат, копошатся…
–
Я написал роман, где герой всё пытается дозвониться до любимой, не получается — не прошёл номер!
*
Из «Писем». Пьесопекарня, как выражался Чехов. «Бремя российского драмописца!»
*
Черепаха текста везет скорпиона смысла. Он готов кусать ее (ради красного, красного…) и утопить роман — ну и хрен с ним!.. Значит, рок его такой!..
–
Былое
Русь. Суббота. Снег идет неслышно. Я иду из синагоги налегке — ид нарядный… Как бы шо не вышло — большаки шалят на большаке… А я прусь в лапсердаке — прямо в лапы бесоте… Младшие братцы…
*
«Где-нибудь погонять осла, как тот старик из Коринфа — тоже профессия…» (Макс Фриш, «Хомо Фабер»).
–
Я вообще пишу свиным пером, в которое вошли бесы.
–
И живу в поселении Тель-Авив.
–
…и Пастернак был Исааковичем года до 1920-го…
*
Арч. Арч. [Арчибальд Арчибальдович], корсар-комбриг, с балыковыми бревнами под мышкой — это он уносит крест, рыбный символ Иешуа.
–
У Чехова есть рассказ «Мужики». Приехал к больному мужику Николаю фельдшер-выкрест, поставил два раза по 12 банок, высосал христианскую кровь и уехал, а мужик к утру помер. О, душистое импрессионистское сено, абсентный Ван-Стог…
*
Есть у Чехова рассказ «В ссылке» о разных страданиях русского человека: «Землю продал, дом жидам заложил». Эх, барин, вольному воля!
–
«Если нет чего-чего кушать, то как живи?» — это у Чехова татарин горюет.
–
У Ремизова («Крестовые сестры») — «драки, мордобой, караул и участок».
*
Вот читаешь нынче какого-нибудь усредненного русского литератора — Ивана Чепракова — и вот он скучно повествует, как ел мух и они кисленькие… Тоска! Печалища!
Что ж, как Чехов писал — посвятить жизнь «освобождению насекомых от рабства или воздержанию от говяжьих котлет».
*
Придет какой-нибудь Ионадав, эдакий козолуп — и кирдык раскидистой Ниневии!
Исчезнут целовальники, вот что жалко. Канут корчмари, прокричит печально козодой.
–
На столе, как писал Аверченко, масса всякого съестного дрязгу.
Целовальников начальник и бутылок командир.
–
Проза однообразная, как атака каппелевцев под апрельскую капель…
Как Столярский называл свою музыкальную фабрику вундеркиндов: «школа имени мене».[3]
–
Сидели и вересковый хлебали мед. Золотистого виски струя из бутылки текла. Услада!
–
А «кореш» — это контаминация «корень» и «шореш»![4]
–
И возвращается веттер на доннер…
*
Как Аверченко издевался над большевиками: «Нечего сказать, организовали страну, по улицам пройти нельзя — или рабочий мертвый лежит, или лошадь дохлая валяется».
–
Любовь к России (по Ходасевичу) — передана тульской крестьянкой Еленой Кузиной. Волшебный язык! Большая кукурузина![5]
–
Все-таки Велимир и Житомир — это разное…
–
И я — «очужеземившийся русский, как выражался Гоголь в выбранных местах.
[1] «Да в этом-то и дело, в риске-то и есть главная добродетель. А не рискнуть, пожалуй, всякий может. Наверняка и приказная строка отважится, и жид полезет на крепость» (Н. В. Гоголь, «Игроки»).
[2] «— А сколько бы вы дали? — спросил Плюшкин и сам ожидовел: руки его задрожали, как ртуть.
— Я бы дал по двадцати пяти копеек за душу.
— А как вы покупаете, на чистые?
— Да, сейчас деньги.
<…>Тут же заставил он Плюшкина написать расписку и выдал ему деньги, которые тот принял в обе руки и понес их к бюро с такою же осторожностью, как будто бы нес какую-нибудь жидкость, ежеминутно боясь расхлестать ее»
(Н. В. Гоголь, «Мертвые души»).
[3] Петр Соломонович Столярский (1871-1944), скрипач и педагог, основатель специальной музыкальной школы-десятилетки для одаренных детей в Одессе.
[4] Шореш — корень (иврит).
[5] В. Ходасевич: «<Не матерью, но тульскою крестьянкой>» (1917).
А Чичиков кем был бы у Пушкина в случае реализации оного замысла?
Юдсона уже нет. Отвечать за него не могу.