64(32) Дина Березовская

Забытый шифр

***
Ни на что уже не годный,
этот выдуманный мной
лёгкий мостик пешеходный
над неровностью земной –

то ли высохшее русло,
то ли вымерший овраг,
где неброское искусство
прорастает просто так,

где без видимой причины,
самой веской из причин,
сотней птах неразличимых
молча дерево кричит,

и вопрос «что будет с нами
там, на дальней стороне?»
тонет в безъязыком гаме,
в воробьиной тишине.

***
Привычно, как больничное сиротство –
терпеть чудачества и сумасбродства,
слепого века, позабыв о сне.
Двуострая обида, стыд испанский…
Кроваво-кружевной, викторианский
лоскут небесный вывешен в окне.

Кто будет жить и что ещё случится,
когда на стену ртутный свет ложится –
на самый край, на северный торец –
ложится свет, какого нет в природе,
внезапный, как хирург в линялой робе,
что к нам, не спавшим, выйдет наконец?

***
пора – подбросите, водитель? –
за прошлое благодарить,
и на мосту остановите –
на парапете покурить,
где вечно курит, кто сорвался
в ночной проём – пошли вы все! –
и навсегда припарковался
на бело-алой полосе,
сперва носком сбивая наледь,
с привычной наледью в груди…

но мой водитель мне сигналит,
и мост остался позади

***
Кто-то повадился чиркать в небесном айпаде,
пара штрихов – погодите с вопросами, всё потом! –
вот высыхают последние зимние вади,
переполняясь металлом и пальмовым клёкотом,
вот я сухие отвесные трогаю стены,
справа и слева, дворами-ущельями шастая,
больше не жду перемен, ни к чему перемены –
тут и накроет штриховка косая и частая…
Всё, что моими словами, годами хранимо –
слабым ли сердцем, стеной ли сухой и отвесной –
кто-то старается вымарать невосполнимо –
мой ли защитник, застенчивый цензор небесный?

***
то малое, что остаётся –
на самой дальней из орбит,
едва блеснёт на дне колодца,
покуда камешек летит,
молчит, честней музейной глины,
сто лет не знающей воды,
забытых на краю витрины
чешуек бронзы и слюды,

то малое, что мне осталось,
невосполнимое никак,
глоток, песок,
такая малость,
что просто – разожми кулак,
след, захороненный когда-то
под слоем глины и песка,
окаменелый – от лопаты,
от лезвия и черенка…

***
в окне трамвая, в пасмурный денёк
ерусалим не слишком аккуратен:
любой фасад – издёвка и намёк
в переплетеньи плесени и пятен,

в сыром граффити, в утреннем дыму
запретной на платформе сигареты –
забытый шифр, не нужный никому,
в котором все вопросы и ответы,

один ответ, когда на гаражи
и гулкое нутро промзоны местной,
в урочный час ложится и дрожит
тот самый неизменный свет небесный

***
трубу прорвало во дворе
неведомо когда,
вся в растворённом серебре
стоячая вода –
бывает ртути тяжелей
невидимый предел
у всех разомкнутых щелей
незавершённых дел

но дней не обмелеет ход,
не порастёт быльём,
пока, пульсируя, течёт
в губительный проём,
пока в проём сочится смесь
тоски и тишины,
а в ней и серебро, и медь,
и смерть растворены