В последний день зимы…
«І все заснуло, і не знаю,
Чи я живу, чи доживаю,
Чи так по світу волочусь,
Бо вже не плачу й не сміюсь…»
Т. Г. Шевченко
В последний день зимы
так много серой краски.
Мы — пленники войны
по дьявольской указке.
Я вырос из неё
безжалостной, опасной.
Кружится вороньё
над памятью ужасной.
Вновь я в неё попал,
в пересеченье линий,
как будто в ров упал
глубокий и суглинный.
Бессонно… не сомкнуть
измученные веки.
Пульсируют виски,
не спится дровосекам.
Опять, опять венки
тем, кто ушёл на веки…
Удушливы комки…
Уймитесь, дровосеки.
Пришла беда в мой дом
и тёплой солью крови
окрашена земля…
В невыносимой боли.
читаются псалмы,
возносятся молитвы…
но, прямо в грудь стволы,
штыки острее бритвы.
Коли скажіть, брати,
ми навчимосьлюбові?
Збудуємо мости
над морем сліз і крові.
Что скажет сыну мать?
Что скажет мама дочке?
Шмыгнули под кровать
от прилетевшей «Точки».
Спаси и сохрани!
О, милосердный Боже,
Спаси и вразуми…
народ мой обескожен.
Спаси мою страну,
семью мою и деток,
грядущую весну
в розовоцветье веток.
Оставшимся во ржи
воздай, всесильный Отче.
Алеют рубежи
шестой военной ночи…
***
Бог выбирает самых лучших,
Судьбы вращая календарь.
Луны серебряный фонарь
Им самый искренний попутчик.
А, мы — свидетели потерь.
Принять не можем их уходы,
Двузначно считываем годы,
Моля о них Сиона дщерь.
Приняв родных нам и друзей,
Сансарой станет бесконечность.
И добродетельная вечность
Окажется всего мудрей.
Вас поглощает звездный мир,
В нем тишина ласкает душу,
В нем ход часов покой не рушит
И путь – мерцающий пунктир.
Для вас не будет декабрей,
Дождей апрельских скоротечных.
О, странники тропинок млечных
В стенах седых монастырей.
***
Когда погаснет день,
и спичкой догорающий закат
уступит место месяцу и звёздам,
выходят на охоту фонари
и вырывают из мглы ночной
обрывки блёклой памяти,
бросая нас в объятия бессонниц;
невольно руки тянутся к перу
и на холстах отбеленных бумаг
рождаются слова,
впитавшие в себя и соки чувств,
и соли откровений.
И нет других ко Господу ступеней
кроме молитв и чаяний души.
И в этой кротко замершей тиши,
где сердца метроном,
где скрип пера негромкий,
где ход часов расслабленно ползёт
по самой кромке
Вселенной…
попущены и мне — страданья и любовь,
и некие келейные мгновенья,
когда угасший день
оставит след в душе,
мечты и вдохновенье…
Отпоют соловьи…
«…и Бог воззовет прошедшее».
из книги Екклесиаста
Отпоют соловьи над играющей золотом нивой,
Отцветут все цветы, что тебе не успел подарить.
Отзвенят все ручьи, и Пегас с длинношерстною гривой
Полетит в облака, заставляя писать и творить.
И прольются дожди своей песней лениво-плаксивой,
И года нас отметят, показав беспощадную прыть.
И слова у виска запульсируют строчкой ретивой,
Чтобы правдой сермяжной взрастить, а быть может убить.
Все, что было до нас, возвратится в обличии новом,
Все, что было до нас, быть ему, обязательно быть!
На тернистом пути, иногда беспощадно суровом,
Нам придется в любви из ладоней Господних испить.
За полчаса до весны…
Позади фуэте вьюги,
аплодирующий январь.
У дверной боковой фрамуги
обронил зимний лист календарь.
Лист прохладный, последний, февральский:
днём плюс семь, в ночь – до плюс одного.
До весеннего белого вальса
уж недолго, всего ничего…
Ничего, что за серою влагой
не пробьются ни солнце, ни свет.
Ведь над шумной крылатой ватагой
простирается марта рассвет.
Ох, скупые февральские слёзы!
Невозврат, невозврат, невозврат.
Март грядущий, грядущие грёзы
повторятся, как сто лет назад.
Юный ка́пельник[1] робкой капелью
рассечёт на ручьи тишину:
над младенцем, его колыбелью,
над любимой, которой дышу.
И закружатся ветви мимозы
золотым многоточием дней,
став строкою стиха или прозы,
в лоне звездных бессонных ночей.
По проталинам ласковых вёсен
возвращусь я в родные края,
где на сельских путях перекрёстных
загорается алло заря.
Где в саду, подле глиняной хаты,
первоцветом очнулась земля,
где, гремя звонкой цепью, косматый
мать встречает, визжа и скуля…
Делят ходики рань посекундно.
Прорывается в окна фонарь.
Трактор тащит надрывно и нудно
для посева весеннего ярь[2].
Огород почернел без заструги[3].
На востоке рассыпан янтарь.
Гонит стаю ворон черногрудых
тепловоза солярная гарь.
Воздух к скулам прижался упругий.
Сеет звон над округой звонарь.
Позади фуэте вьюги,
аплодирующий январь.
***
Выбивает морзянку дятел,
февраля ускоряя секунды.
И встречает весну el mundo[4],
ну, а я — поутру в кровати.
Как весной набухают реки,
так мои взбеленились сосуды.
И шумят воробьиные треки
и трещащих сорок пересуды.
И всё чаще янтарные краски
рассекают томящую серость.
Да подснежников белые глазки
проявляют упорство и смелость.
Всё меняется, всё в ожиданье…
Выделяются влажные крыши…
Сердце памятью первых свиданий
словно видит, как будто бы слышит,
расщепляясь на атомы, дышит…
***
Токката пасмурного утра.
Стекло. Ручей.
Упали в лужи перламутры
туманных дней.
Осенняя архитектура,
капель, капель…
Прошедшего макулатура,
ведь был апрель…
Непривыканье к новизне —
зигзаг изломов.
И состояние «во сне»,
как боль надлома.
Куда ты катишься, мой век,
сквозь буреломы?
Ведь каждому дан свой забег
и ипподромы.
Я к ленте финишной своей
спешить не жажду.
Успею к стае журавлей
примкнуть однажды.
И будет вспомнить мне о чём
средь райских кущей.
Крылом цепляя окоём
Любви Всесущей.
[1] Ка́пельник – одно из названий месяца март.
[2] Ярь – яровое зерно пшеницы или ржи для весеннего посева.
[3] Заструга – наметённый ветром длинный и узкий снежный вал.
[4] испанск. – мир