53(21) Илья Рейдерман

 

   Жизнь как выдох и вдох

Как поздно! Боже мой, как поздно!

Но ночь ясна. Но небо звёздно.

И вот – гляжу из-под руки

на эти звёзды. Высоки!

Я обойдусь без телескопа.

Мне б разглядеть хоть мир земной.

Но времени и шум, и злоба –

сейчас не властны надо мной.

Что стоят на исходе ночи

все наши пламенные речи,

что вспышки магния короче?

А вечность – всё же смотрит в очи,

хотя и далеко-далече…

***

Дело рифмуется с телом.

Рифмуется с чем – душа?

Из смертного рвётся удела,

уйдёт, не взяв и гроша.

Где она обитает?

Во снах ли твоих летает?

Ветер её ободряет,

утренняя заря…

Что-то она одобряет,

об этом не говоря.

Хоть равнодушны лица,

злоба на них и спесь,

верю: душа – таится,

но пребывает здесь.

***

Опять перо и бумага?

Какая нужна отвага

вершить осмысленный труд,

нечаянно, бед не чая,

правду за чашкой чая

сказать, когда всюду врут.

Естественна правда эта

как жизнь, как выдох и вдох.

Быть может, дело поэта –

расслышать, что шепчет Бог.

Он говорит тихо!

Весь превратись в слух,

пока не (в том то и лихо!) –

оглох. Пока – не потух.

Сказано – вот и следуй,

чтоб не утратить путь!

Что потом будет, – не ведай.

Что потерял – забудь.

***

И у вещей есть лица. И у книг.

В толпе лицо мелькнуло и пропало.

В ином из них я прозреваю Лик,

дух, что прозрачен в глубине кристалла.

Лицо. В нём собран свет. Оно не лжёт.

Рождается оно и умирает.

И тайна в нём какая-то живёт.

Но страшно: человек Лицо теряет!

…Храня Лицо, быть Личностью. В конце,

перед безликой бездной ледяною –

о материнском вспомню я Лице,

склонившемся впервые надо мною.

***

Ночью – мыслью не дневной

одержим: судьба, эпоха.

…Кто там ходит надо мной?

Может быть, кому-то плохо?

Но не мне – ему помочь,

понимая, утешая.

Страшно тихо. Всюду ночь.

И темна судьба чужая.

***

Что реально? Сгустившийся пар,

вещество, что дано нам в дар,

принимая разные формы,

или то, что видим за ним,

этот свет, что необъясним,

в объяснениях – мелем вздор мы?

Эта вечная глубина –

можем видеть её из окна,

заглядеться можем, как дети.

Ну, а взрослым уже недосуг.

Что незримое – рвётся из рук,

словно вспомнив о небе и свете?

Месим глину, лепим судьбу,

тащим жизнь свою на горбу,

вот и вещи берут нас в клещи.

Но свобода снится рабу.

Вдохновенно дудит в трубу

музыкант или ангел вещий…

             *** 

Время – утратило суть,

время скользит как ртуть.

Не современником будь!

Не с современником – будь!

Градусник, видно, разбит.

Как же поможет врач?

Жив ты или убит?

Холоден или горяч?

Горькую каплю смакуй,

чуя смертную дрожь.

Молча горюй, ликуй, —

мир всё равно хорош!

          ***

В мире, что пахнет бензином,

взгляд обжигает. Чей?

Словно пером гусиным –

это двустишье очей.

Новых времён победы –

всё же не до конца.

Старость помнит обеты.

Старость — знает ответы.

Старость – тайна Лица.

Вот и избыта тяжесть.

Горести все – не в счёт.

День – невесомо ляжет.

Ночь в тишине уйдёт.

Тело – сосуд скудельный,

ветхое полотно.

Ну а душа – отдельно

зреет, словно вино.

Ну а душа – крепчает

и отрясает быт.

Ну а душа – легчает.

Ну а душа – не спит.

Созданная для полёта,

и, высотой дыша,

видимо, знает что-то,

только молчит душа.

О, хотя б на закате –

жизнь высока, легка.

Словно строка в тетради.

Пушкинская строка.

  Библейские  вариации

(из книги «Молчание Иова»)

  1

К Иову голос – словно гром органа,

кроме него, не слышный никому,

– в ту влажную трепещущую тьму,

в ту глубину, где лоно или рана,

в ту почву, что еще горчит от слёз,

в ту тишину, в ту сердцевину боли,

в тот вопль немой: «О, Господи, доколе!»

– слова, как семена. Чтоб смысл пророс.

Растенье, раздирающее чрево…

О, то, чего не вместит естество:

слова любви, величия и гнева,

не объясняющие ничего.

– Иов, ты только капля дождевая,

что ничего не знает о дожде.

Ты плоть, в руке моей ещё живая.

Ком глины – что ты знаешь о звезде?

Песчинка – что ты знаешь о пустыне?

Ты – мотылёк, одним живущий днём!

Ты – горстка праха в космосе моём!

Но слышишь? – я тебе ответил ныне.

– Вселенная, Господь, так хороша!

Но быть людьми – так дорого нам стоит…

Вовеки не утешится душа!

Ничто её уже не успокоит.

Я – древо без листвы. Я – крик беды.

Своих птенцов утратившая птица.

Как непосильна тяжесть правоты

божественной! Но я готов смириться —

ответил Ты! Я не испепелён

и не раздавлен, В этой буре, громе

есть я и Ты. И никого нет кроме

нас – вне земных пространств и вне времён.

Да, до последней я дошёл черты.

и ныне – слышу Господа Живого!

Мучительно растёт Господне Слово

во мне. Чтоб говорил не я – а Ты.

2

Нет, не скажу тебе вослед:

всё – суета сует.

Ведь даже нашей жизни бред

– лишь тьма, в которой свет.

Но я с тобой, Экклезиаст,

твоя печаль – моя.

Ведь все мы – кто во что горазд,

о смысле бытия

задумываемся. Что спор?

Вот мысль – твоей в ответ.

…Звучит в веках неслышный хор.

Горит незримый свет.

Незыблем нашей жизни круг,

и всё, чем дорожим,

уйдёт? Печально это, друг.

Вокруг чего – кружим?

Где эта световая ось,

луч истины прямой?

Всё – суета? Ты это брось.

Жар лета, снег зимой,

подруги влажный поцелуй,

ребёнка светлый смех

– всё суета? Всё – ветродуй?

И прах – вот плод утех?

Всё – ветра дуновенье, всё,

что жизнь нам щедро даст?

Зачем кружится колесо? —

скажи, Экклезиаст!

Неужто так – любовь и труд,

всей нашей жизни быль

– года пожрут, века сотрут,

всё превратится в пыль?

Всё – жаркий ветер унесёт?

Нет, не вступаю в спор,

а просто открываю рот,

входя в незримый хор.

Переплелись в нём «да» и «нет»…

О, мощный звуков пласт!

И освещает тайный свет

тебя, Экклезиаст.