Миха
В супермаркете возле моего дома одна старушка наделала в штаны прямо возле главной кассы. Народ вокруг неё стал переглядываться, зажимать пальцами нос и бормотать сквозь зубы: «Какая мерзость…»
Я оставил свою тележку с покупками и подошёл к ней:
— Госпожа, давайте я отведу вас домой, где вы живёте?
Она мягко посмотрела на меня и произнесла:
— Миха?
Я оглянулся на людей, стоявших вокруг и смотревших на нас.
— Миха? Кто такой Миха? Где вы живёте?
Она не помнила… Стояла, крепко вцепившись в матерчатую торбочку, висевшую у неё на плече. Одна из кассирш возле нас принялась распылять из баллончика освежитель воздуха.
Поскольку я жил совсем рядом, то взял старушку под локоть и повёл к себе домой.
По ступенькам мы поднимались очень медленно – одна за другой; запаха я уже почти не чувствовал. На ногах у неё ортопедические сандалии, а из дырявых синтетических носков телесного цвета выглядывали большие пальцы с жёлтыми ногтями. На площадке между лестничными пролётами она остановилась и взглянула на меня, словно пыталась что-то вспомнить.
— Давайте, мы уже почти пришли, ещё один этаж, — пробормотал я.
Мы вошли в квартиру, и я сразу повёл её в ванную. Принёс с лоджии пластиковый стул, открыл кран.
Я снял у неё с плеча торбочку, затем стал медленно раздевать. Она помогла мне стянуть с неё свитер и снять рубашку. Кисти рук были тонкие и холодные, кожа на локтях сухая и морщинистая.
Я непроизвольно оглядел её усталое тело – высохшие дряблые груди, выступающие голубые вены. Я подумал о своём теле, о пятнах на лице, которые всегда замечаю, глядя на себя в зеркальце в автомобиле.
Внешней стороной кисти я проверил температуру воды в кране. Осторожно помог ей забраться в ванну. Затем направил на испачканные ягодицы струю воды из душа, смывая остатки экскрементов; при этом меня непроизвольно передернуло от отвращения. Потихоньку намылил её душистым мылом, усадил на пластиковый стул и вымыл шампунем волосы. Затем ополоснул всю из душа.
— Как же это хорошо, Миха, — пробормотала она.
Помог ей выбраться из ванны и завернул в свой махровый банный халат. Её грязную одежду бросил в ванну, чтобы прополоскать перед тем, как засунуть в стиральную машину. Усадил её на диван перед телевизором в своей маленькой гостиной и пошел на кухню приготовить чай. Когда вернулся со стаканом чая в руке, она уже задремала.
Я пошел в ванную комнату прополоскать её одежду перед стиркой в машине. Матерчатую торбочку положил на крышку унитаза. Затем достал из шкафа в спальне одеяло, прошёл в гостиную и укрыл её. На лице у неё было такое умиротворение…
Я вышел на лоджию и позвонил маме.
— Миха?
— Да, мама. Бабушка у меня. Да… Опять, в супермаркете…
Думаю, ты не поймёшь…
Моя подруга звонит мне:
— Где ты?
— Еду к отцу, сегодня годовщина… — отвечаю я.
— Ладно, позвони потом, — попросила она.
Как раз в тот момент, когда я паркуюсь возле дома отца, замечаю, что он стоит на пороге и прощается с тем человеком, и все вдруг возвращается и охватывает меня…
В нашем детстве этот человек многие годы имел обыкновение приезжать к нам. Из своих странствий за границей он всегда привозил нам разные подарки. Шоколад «Сент Мориц» для нас – детей, духи для мамы, бренди для отца. Герман — так его звали, был торговым агентом международной фармацевтической компании и приятелем нашей мамы.
У людей это называется «роман вне брака», но у нас это было не «вне», а как раз совершенно внутри. Три-четыре раза в год он приезжал, раздавал подарки и на несколько дней увозил маму. Отец оставался дома с нами, детьми…
Папа приглашает меня войти, и мы усаживаемся на кухне. На столе, рядом с тарелочкой с пирожными, стоит кружка кофе предшествующего гостя. Папа идёт в туалет, возвращается, рубашка наполовину заправлена в брюки, наполовину выбилась. Он садится напротив меня.
— Я был у мамы утром… Положил цветы.
— Что этот делал здесь?
— Кто, Герман? Мы продолжаем общаться.
— Да-а… – произношу я. – Не могу понять тебя, папа; что происходит?
— Думаю, ты не поймешь… Твоя мать любила его многие годы, пока не встретилась со мной. А он был такой закоренелый холостяк. Всё время в разъездах, и не хотел осесть. Детей не любил и не хотел. А я окружил её вниманием, мог дать ей дом и семью. Какое-то время мы как бы играли в это. Однако с самого начала мне было ясно, была как бы негласная договоренность, что его она любит больше, чем меня, и что продолжает оставаться в контакте с ним.
Папа машинально сгребает ладонью крошки от пирожных с пластиковой скатерти и отправляет их в рот.
— Но как ты мог терпеть это?
— Я любил её, получал, что мог получить… Это нельзя описать только черно-белым. Когда ты любишь кого-то, ты любишь вне зависимости от того, насколько любят тебя.
— Да, но сейчас-то что он делает здесь? Что это такое — «мы продолжаем общаться»?
— Мы иногда встречаемся. Я ничего не имею против него. Думаю, ты это не поймешь, но встретиться с ним иногда – это для меня словно стать ближе к ней.
Я вспоминаю, что иногда у нас не было выбора – каникулы или что-то ещё, и она с ним брали нас с собой – на выставку в музей или поесть мороженого. Она тогда на нас совсем не обращала внимания, а вот он как раз старался.
— И что – тебе иногда не хотелось убить его? – спрашиваю я совершенно серьезно.
Отец всплёскивает руками, у него даже расширяются глаза.
— Если так, то только за то, — отвечает он, — что он уезжал в свои командировки, и это огорчало её. Но можешь быть уверен, что вся эта ситуация была очень непростой и для неё.
Я киваю и вспоминаю, как она курила сигарету за сигаретой, стоя у окна, забывала про свой остывающий чай, в котором плавали маленькие разноцветные частички цветов.
— Думаю, ты не поймёшь, — бормочет отец уже скорее для себя.
…Когда я выхожу от него и усаживаюсь в автомобиль, у меня ощущение, что в горле застряла горсть гвоздей.
Я набираю телефон своей подруги, она говорит:
— Муж сегодня вернется поздно – приезжай…
(Из сборника «Дела семейные», Тель-Авив, 2015 г.)
Перевод с иврита Александра Крюкова