Быть человеком
«Нас осталось ма…»
А. Городницкий
***
Старенькой Жанне д’Арк
Хочется в зоопарк.
Хочется в магазин.
Но дороговат бензин.
Тому назад сто лет
Жанна сказала «нет»
Мальчику из солдат,
А он не пришёл назад.
Седенькой Жанны мир –
Это Гомер, Шекспир.
Книги со всех сторон,
А не господин Макрон.
Есть огонёк в печи.
Есть от «рено» ключи.
И надо бы в магазин,
Но дороговат бензин.
Утром любого дня
Школьники, ребятня
Лупят в её звонок
И прочь бегут со всех ног…
***
Что нас поднимало?
Разве звук хлыста?
Нас осталось мало –
Как-то неспроста.
Ещё не хватало
Нам сойти с ума.
Настоящих мало.
Настоящих ма…
Что же нас толкало
В спину, почему?
То, что слишком мало
Нас в любом дому.
Сядут люди с чаем.
Дом – уже на снос.
Тихо отвечаем
На любой вопрос.
Книги открываем,
Как от ветерка.
Листья отрываем
Мы для костерка.
Ещё жизнь прихватит –
Вовсе не сестра.
Тогда книжек хватит
Посреди двора.
***
Простовата была, простовата.
Угловата была, угловата.
Ну откуда бы мягкость, округлость?..
Неуют, да сутулость, да трудность.
Простовата была. Простовата.
И когда кто-то там воровато
Бормотнул: «А я, знаешь, хочу…» –
Я решила, что мне по плечу.
Всё возьму на себя, всю картину.
Пропитанье, ребёнка, квартиру.
Сразу свадьбу, – и тут же развод.
И с подарками на Новый Год.
Простовата была, идиотка.
С этой верой, усвоенной кротко.
С тёмным глазом, нацеленным вдаль.
И сегодня нисколько не жаль
Мне себя, а другой-то не стала,
Вены резавшей не как попало.
И на рельсы шагнувшей разок,
И прикинувшей уж на глазок:
Как там дальше, и будет ли прочно…
Как там – западно, ближне-восточно?..
Все славянские дети мои –
Перегонка упрямой крови.
Простовата была и осталась.
Что-то виделось, и показалось –
Что в конце всё же будет успех,
Я из леса их выведу всех.
Что-то лес чуть темней, чем бывало.
И куда я себя подевала –
Молодую, такую простую?..
Протестую. Вот-вот, протестую.
***
Вот она, высшая милость –
Едешь долго и далеко,
Чтоб только книга открылась
Легко-прелегко.
Чтобы она светилась.
Чтоб пахла она, как калач.
Или как мяч катилась,
Красный прекрасный мяч.
Едешь всё дальше и дальше,
Конца не видно пути.
Дорога всё та же, – та же, –
Никак с неё не сойти.
Надо уснуть поглубже,
Хоть бы ещё на миг.
То звонче они, то глуше, –
Мои голоса из книг.
Когда отправят в дорогу,
Куда пока не хочу –
Детская книга, ей-богу,
Потреплет меня по плечу.
***
Мели свою муку, Москва.
Пеки коржи и булки.
Сегодня кругом голова
В Столярном переулке.
Пиши колечки и крючки
На прописях недели,
Чтобы прочесть могли внучки,
Что было в самом деле.
Чей окаянный рыжий дед
Был комиссар и каин,
В пальто английское одет,
Хоть и пришёл с окраин.
Чья бабка – тонкие черты, –
Рабфаковка-смолянка.
Не первый гений красоты,
Но всё же итальянка…
Мели-мели, Москва, муку.
Всё удаётся людям.
Петух вскричит: «Кукареку!» –
И все мы живы будем.
Там, на Садовой – край земли.
И ты – бело, метельно –
Стели постель, Москва, стели –
Для Лёвы Рубинштейна.
***
– Почему я не кинулась этой бабке в объятья?..
Мы бы с ней обхватили друг друга,
как воротниковские братья.
Как какие-нибудь партизаны и ветераны,
Мы б стояли и слёзы друг другу бы утирали.
Вот я вижу её – скользящую, будто на киноплёнке,
В этой самой московской, немодной, но теплой дублёнке.
Вот она наклонилась к моей
хулиганской дурацкой собаке.
Подаёт мне какие-то слабые, братские знаки…
– Вы одна? – говорю я потерянно. – Скользко с утра,
что ни день, то ужасный.
Он же вечно при вас был, чуть не вчера,
ваш бигль, ваш товарищ ушастый.
– Вот и всё, – говорит она.
– Нет моего сокровенного братца.
Сколько лет он пытался до вашего молчуна
Дорваться, добраться…
– Ах ты, Господи, – я говорю как-то даже фальшиво. –
Вы мужайтесь, пожалуйста, вот вам моя директива.
Может, всё же возьмёте щенка?
Той же самой ушастой породы?
Будет вам утешение всё же пока,
И даже на годы.
Говорю эти глупости, внушительно и фальшиво.
Вижу, как она морщится. Как ей паршиво.
Может, даже и у меня ещё есть годов чуть не десяток.
А она рассчитала. Тут много короче остаток.
Чёрт меня побери скорее,
С моей задубевшей кожей.
Почему я не кинулась ей на шею,
Этой бабке прохожей?
Мы с ней целый десяток лет
Бродили с нашими псами,
Слабо даже здороваясь, скорее – нет,
Сиплыми от вражды голосами.
Потому что наши собаки без меры
Друг друга не переносили.
И оттого-то, как две мегеры,
Мы друг на друга косили.
И теперь я её не схватила, не обняла,
Как положено двум калекам.
А когда-то ведь я человеком была.
Я была человеком.