Снегирь
Я домолчалась до стихов,
Хотя так истово молчала,
Как если бы пообещала
Пропеть всю жизнь свою без слов.
То вверх, то вниз, но больше вниз
Меня судьба моя вела,
И грустный этот вокализ
Я пела чисто, не врала.
Не знаю средства я от бед,
Но крашен детством белый свет,
Холмы пустынны и тихи,
И всё кругом – стихи, стихи…
И листопад. И снегопад.
И всхлипы ветра невпопад.
Сара Погреб
В этот день у Ангелины было несколько деловых встреч в разных частях города. Она отправилась в путь рано утром. Пока бежала к метро, озябла, и шла, согнувшись дугой, как старая карга, преодолевая ветер и всяческую мокрую гадость, которая сыпала с неба. Проклиная всё на свете, Ангелина, чтобы согреть окостеневшие пальцы, время от времени дышала на варежки. Те вначале становились влажными, а потом покрывались мелкими ледяными катышками, после чего руки мёрзли еще больше. Ангелина злилась и на варежки, и на непогоду, и на хмурое небо, залитое тяжёлыми тучами, которые, казалось, вот-вот рухнут на землю свинцовыми громадами. Злилась на прохожих, хмурых и озабоченных, без улыбки встречающих новый день. На себя, которая уже три с лишним года не могла написать ни строчки. А она чувствовала, что может, и не только может, но и должна.
Хотя кто кому что должен в этом деле? Ведь всем известно: писательство – это хроническая болезнь, от которой, если уж заразился, не избавишься, хоть убей. Как хромой не может не хромать, горбатый не горбиться, так и писатель не может не писать. Приходилось признать, что дар, который проявился у неё несколько лет назад, принёс постоянное тревожное чувство угрызения совести и тоску по чему-то несбывшемуся или безвозвратно утерянному. Такой вот потерянный рай. Или ад – это как посмотреть. Дар требовал на свой алтарь новую жертву, а предложить было нечего. К вечеру Ангелину начинала терзать мысль, что вот ещё один день прошёл, а снова ни строчки не написано, сюжета нет, идей тоже. И всё чаще посещала печальная мысль, что она так и останется автором одной книги, хоть и удачной, и даже нашумевшей.
После выхода дебютного романа «Семья» Ангелина в одночасье стала знаменитой. Она неожиданно получила престижную литературную премию «Дебют», её книгу перевели на английский и голландский. Новоявленную звезду приглашали на телевидение и радио, наперебой брали интервью для газет и журналов. И всюду интересовались «творческими планами» и просили рассказать, о чём будет следующий роман, над которым она наверняка работает. Ангелина загадочно улыбалась, намекала на тайну, которую пока не может обнародовать, уверяла, что суеверна, боится сглазить, и прочую чепуху. Но правда заключалась в том, что обнародовать и предъявлять было решительно нечего. У неё не было ни малейшего представления, о чём можно ещё написать. Ангелина словно выплеснула всё, что хотела и могла сказать, в первом романе; и на второй ресурсов, судя по всему, не осталось.
Её сочинение повествовало о внешне счастливом семействе знаменитого театрального режиссёра и его красивой, умной и талантливой жены, которая оставила успешную карьеру архитектора ради благополучия супруга. Но оказалось, что милый и обаятельный муж – его вся страна обожала за тонкость и интеллигентность театральных постановок, – дома становился настоящим самодуром, превратив жизнь жены в непрекращающийся ад. Но однажды она решила уйти от мужа. Ночью тайком собрала вещи… а утром их снова распаковала. Потому что поняла: счастье её вот такое, какое есть.
Ангелина в своей книге приходила к выводу, что жена-жертва, в сущности, не могла бы существовать без своего мучителя-мужа, поскольку потребность страдать и терпеть заложена в её натуре. А в муже жертвенность жены вызывала скрытые и худшие наклонности. Супруги, как двуликий Янус, являлись оборотной стороной друг друга и, в сущности, были по-своему счастливой парой. Словом, сплошная запутанная психология, которая именно этим и понравилась читателям и критике.
Мысль написать роман «Семья» пришла к Ангелине случайно. Как-то она сидела в очереди к парикмахеру и от скуки листала глянцевый журнал, в котором было интервью с женой знаменитого кинорежиссёра. В нём молодая, красивая и, кажется, неглупая женщина довольно откровенно делилась подробностями своего житья-бытья с кумиром. Оказалось, что любимец публики дома требует от жены письменных отчётов о каждой покупке и велит согласовывать кандидатуры друзей, которых она хочет пригласить в дом. А если жена заболевает, супруг отправляет её к маме, где той, «несомненно, будет обеспечен лучший уход». Он не позволяет ей делать собственную карьеру, чтобы «целиком сосредоточиться на более важных вещах», под которыми, понятно, подразумевались его собственные дела. И так далее. Ангелина была и потрясена, и взбешена. Конечно, она знала, что в каждой семье свои шкафы со своими скелетами. Но чтобы нормальная, вменяемая женщина добровольно соглашалась на такое унизительное существование, и ещё считала свой брак счастливым? Почему?! Неужели купание в лучах славы мужа перекрывало для неё все минусы жизни с ним? Или здесь имелось что-то другое, скрытое, не лежащее на поверхности, спрятанное глубоко в психологии обоих супругов?
Сама не зная почему, Ангелина думала об этом интервью несколько дней, вспоминала его подробности, снова внутренне спорила с героиней. И в одно прекрасное воскресное утро, пока муж и сын спали, она неожиданно поняла, что просто должна об этом написать. У неё случилось нечто вроде солнечного удара, озарения, когда в одну минуту ей вдруг ясно представился весь роман: от первой фразы до последнего заключительного предложения. Вся интрига, весь сюжет стали понятны, словно были уже написаны и ждали, когда их вызволят из небытия и перенесут в компьютер. Разумеется, героев, их профессии, внешность и возраст она изменила. Придумала дополнительных персонажей, поселила семью в Санкт-Петербурге. Знаменитый муж стал театральным режиссёром, а жена детским врачом. Но суть, ядро истории, остались. Она сама удивлялась, как легко и непринуждённо лились слова, возникали главы романа, складывалось целое. Это было похоже на свободное течение стремительной реки, прорвавшей искусственное заграждение.
Нельзя сказать, что Ангелина была уж совсем дебютанткой. Давным-давно, ещё в пору учёбы на филфаке она написала несколько коротких рассказов. Их опубликовали в сетевых изданиях, а один даже взяли в «Новый мир». Рассказы её знакомых ребят из Литинститута в этот журнал не брали, а её взяли. Да ещё и во вступительной врезке «от редакции» написали, что она «подающая надежды талантливая дебютантка». Это было счастье! Ангелина была уверена, что сейчас всё только начинается. У неё будет всё – тиражи, поклонники, слава… Но не получилось ничего. Ещё один-два рассказа вышли вялыми. Она чувствовала, что топчется на месте, словно выдохнула, а сделать новый вдох сил нет. Не было какого-то толчка, факта, который бы заставил мысль работать и вывел на вдохновляющий сюжет. Промаявшись некоторое время, она махнула рукой на своё бессилие и вообще перестала писать. После института устроилась в типографию, где из литературы были только тексты рекламных брошюр, календарей, плакатов и листовок, которые она редактировала. Потом вышла замуж за Рому и родила Мишаню. И долгое время считала, что в её жизни, как у Высоцкого: «кроме мордобития, никаких чудес».
Потом чудо всё-таки случилось – сочинилась книга. Пока она лихорадочно, в запойном вдохновении, создавалась, Рома, не привыкший видеть свою жену в состоянии “бешеной писательницы”, шутя уверял, что у той теперь два романа – один с ним, другой с книгой. Но и это прошло. Гонорарные деньги вложены в новую квартиру, интервью и телешоу остались в прошлом, и снова потекли будни.
Расцвечивал жизнь, конечно, Мишаня. О, это был такой ребёнок, такой!.. На него-то в это зимнее хмурое утро Ангелина злилась больше всего. Она вспомнила, что не удержалась и опять накричала на него. А как было не кричать? Она же не железная, правда? Её «День сурка» длился и длился, не желая измениться.
Сегодняшнее утро было таким же, как вчерашнее, и неделю, и месяц назад. Ангелина раз десять тщетно пыталась разбудить сына, который бормотал: «Мам, я щас», заворачивался с головой в одеяло и продолжал спать. Всё же, чуть ли не домкратом, удалось стащить его с кровати и с понуканиями и воплями отправить умываться. Пока сама судорожно одевалась и метала на стол завтрак, оказалось, что этот десятилетний мучитель пятнадцать драгоценных минут кулём сидел на краешке ванны и, свесив сонную, растрёпанную башку, обречённо мочил руки под краном. Словно буддийский монах, он глядел на стекающие с рук струи воды, ожидая, очевидно, что будет смотреть на это зрелище вечно, и мама не вспомнит про него, не погонит завтракать, одеваться и идти в ненавистную школу. Но мама, конечно, вспомнила, и погнала, и заставила. А когда, слава Богу, все мучения были позади, и сын, одетый и накормленный, с тяжеленным ранцем за спиной, вздыхая и шмыгая носом, топтался у порога, Ангелина открыла дверь, примирительно поцеловала его на прощанье и даже слегка подтолкнула, как бы придавая ускорение. Но Мишаня на минуту остановился у порога, поправил ранец и задумчиво спросил:
– Мам, а зачем учиться, если знаешь, что в конце концов всё равно умрешь?
Ангелина растерялась.
– Ну, надо же как-то интересно провести жизнь. Она всё-таки длинная. И в ней много чего можно успеть. И узнать про многое. И книжки написать, и открытия сделать. И другие страны посетить. А до смерти ой как далеко! Ладно, иди уже, философ, а то опять опоздаешь.
Ангелина всегда поражалась неожиданным вопросам своего сына. Понятно, что все дети любознательны. Но в Мишане постоянно шла какая-то парадоксальная, ему одному ведомая логика движения мысли. Он мог, например, спросить: «А почему люди дают женщинам такие странные имена – Ада, Рая?.. А что ест солнечный зайчик?.. Из моего яичка цыплёнок вылупится?» Ангелина даже завела специальную тетрадку, в которую записывала «шедевры» сына. Но, по правде сказать, истории про Мишаню было интересно рассказывать знакомым, а растить этого рассеянного, неорганизованного и в то же время непредсказуемого в поступках ребёнка было тяжело. Бдительной следовало быть каждую минуту, потому что сынок мог выкинуть что угодно. Однажды, например, он решил, что интересно посмотреть на город сверху и узнать, как он там выглядит и на что похож. Мальчик вышел погулять, и, хотя ему строжайше было наказано «со двора ни ногой», зашёл в соседнюю многоэтажку, залез на последний этаж, поглядел из окна вниз и обнаружил: оттуда улицы выглядят, как лабиринт. И подумал, что хорошо бы в нём заблудиться.
Сказано – сделано. Он вышел к остановке троллейбуса, проехал немного, вышел. Покрутился туда-сюда, увидел трамвай – и на нём прокатился три-четыре остановки. Снова вышел и понял, что таки заблудился. Остановился посреди улицы и разревелся. Спасибо, какая-то добрая женщина пожалела пацана и привела его домой, охая и причитая: «Как же ребенок без присмотра один по городу шаландается?»
Ангелина тогда не знала, как благодарить чудесную женщину, и что бы такое ещё сказать сыну, чтобы он в следующий раз не вздумал, не посмел; ну, и так далее. А он всё равно чудил и выкидывал фортели, один другого краше. Принёс с улицы больную, хромую, облезлую дворнягу, и объявил, что «порода у неё будет сенбернар, а жить она будет на балконе». От жуткой псины чудовищно воняло. От неё еле избавились – отвезли, с тысячами приключений, знакомым на дачу. Только расслабились, как их с Ромой вызвали в школу. Оказывается, Мишаня на автобусной остановке недалеко от школы продавал свои коньки. Его заметила завуч, пресекла торговый бизнес, привела в школу и долго допытывалась: зачем он этим занимается, и знают ли родители? Мишаня, не моргнув глазом, объяснил, что да, мама знает. Потому что эти коньки ему все равно малы, а он хотел себе купить собачку, но она дорого стоит, а у мамы с папой денег нет, вот он и решил найти средства.
И сколько усилий стоило убедить эту Тамару Петровну, вечно сердитую, замордованную, неулыбчивую тётку с седым пучком на голове, что продажа коньков (которые вовсе не были малы, просто он их терпеть не мог) была абсолютной самодеятельностью Мишани. Завуч хмурилась, кивала головой и всем своим видом выражала недоверие…
А сегодня утром градус недовольства поднял Рома. Он работал в какой-то интернет-компании, где обучали роботов говорить. В компании хорошим тоном считалось работать ночами, поэтому Рома частенько отправлялся спать под утро и, соответственно, всё утро отсыпался. И все утренние перипетии с Мишаней ложились на плечи Ангелины. Сегодня, когда сын вышел за порог, Рома, зевая и почёсывая рыжую щетину, недовольно произнёс:
– Ну, ты, мать, и горластая! Что ты вопишь на ребёнка? Спать невозможно. Где твоё терпение? Не понимаешь, что парень типичная «сова», как, между прочим, и я. Нет, дорогая моя, не оправдываешь ты своего ангельского имени!
Ангелина чуть не задохнулась от ярости.
– Вот вставал бы, да и воспитывал, и не меня, а ребёнка!
Это был старый, надоевший разговор, уже сто раз повторенный и ни к чему не приводящий. Рома махнул рукой и пошёл досыпать. А Ангелина подошла к окну: посмотреть, как Мишаня выйдет из подъезда. Школа, слава тебе, Господи, была буквальном за углом. Но сын всё не выходил и не выходил. Ангелина, несмотря на мороз, высунулась из окна чуть ли до пояса, вертя головой то вправо, то влево, и патетически огорчаясь: «Ну, сколько можно спускаться с третьего этажа? Он что, этот несчастный, задом наперёд идёт? Или прикорнул под лестницей?» Когда, потеряв всякое терпение, она собиралась уже выскочить на лестницу – тут Мишаня не спеша выплыл на улицу.
Глядя, как ребенок с огромным ранцем за спиной, в меховой шапке с завязками под подбородком и толстом «дутике» одиноко бредёт по тёмной улице, она почувствовала, как сердце её сжалось. И она подумала, что сынок её, такой маленький и беззащитный, похож на космонавта, который отважно шагнул в открытый космос, в неизвестность и бескрайнюю пустоту.
Несколько раз Ангелину, как последнюю двоечницу, отчитывала «классная», монотонно, словно читала на суде обвинительное заключение, перечисляя все грехи ребёнка. Он «всегда опаздывает, невнимателен, не старается, не имеет друзей, инертен, и вообще его мало что интересует». Ангелина согласно кивала и обещала исправиться. При этом искренне недоумевала: как же получается, что её сын, дома любознательный почемучка и страстный книгочей, в школе превращается в вялого середняка? И даже по русскому языку и литературе никогда не получал пятерок. А ведь он много и запоем читал, и уже к шести годам игрушкам предпочитал книги. Когда Рома и Геля поженились, то объединили свои библиотеки, и поэтому книг в доме оказалось множество. Мишане разрешалось читать все, что угодно. Но угодны ему были самые удивительные, иногда вообще не детские книги. Однажды Ангелина застала сына за чтением «Ромео и Джульетты» Шекспира. Читая, он что-то бормотал себе под нос, удивлённо поднимал брови, хмыкал. А когда Ангелина допытывалась, что он там понял, ребёнок отвечал: всё, кроме того, из-за чего семейства Монтекки и Капулетти поссорились. Странные они все-таки были люди, а так всё ясно, чего уж тут не понять.
Когда на выходные Мишаню отдавали бабушке, она, возвращая его домой, со смехом рассказывала, что внук опять сидел возле шкафа на полу и с увлечением читал её профессиональный журнал «Вестник оториноларингологии». Анна Яковлевна, мать Ангелины, была врачом ухо-горло-нос и уверяла, что из картинок в «Вестнике» есть только носоглотка в разрезе. Что мальчик там находил интересного, оставалось загадкой.
– Он будет великим учёным! – с оптимизмом восклицала Анна Яковлевна и целовала Мишаню в круглую стриженую макушку.
– Что может вырасти из этого бездельника, который не вылезает из троек и вообще вокруг себя ничего не замечает? – скептически возражала Ангелина. И в качестве неоспоримого довода приводила вопиющий случай, который произошёл недавно. Она возвращалась с работы, а когда вошла в подъезд, то почувствовала сильный запах гари, словно кто-то в квартире жёг дрова. Ангелина даже в сердцах ругнулась, что у соседей вечно что-то подгорает и вечно чем-то воняет. Но когда добралась до своего третьего этажа, то почуяла неладное. Трясущимися руками она отперла дверь и едва не задохнулась от едкого дыма. На плите в кухне дымились и истлевали остатки гречневой каши с мясом. Ещё миг – и пламя окончательно прогрызло бы дно кастрюли, устремилось вверх и неминуемо сожгло и занавеску, и кухню, и, не дай Бог, всю квартиру.
– А что в этот момент делал ребёнок, которому строго-настрого запретили отходить от плиты, пока он не выключит огонь? – тут Ангелина метнула гневный взгляд в сторону сына. – А он в это время сидел в соседней комнате и читал «Бравого солдата Швейка»! Дым коромыслом, квартира на грани пожара, жизнь в опасности, а он даже не чувствует запаха гари! Это кем же нужно быть?
Она грозно глядела на сына, а тот, опустив карие, как у медвежонка, глаза с длинными ресницами, безуспешно изображал на лице раскаяние.
В кого он такой уродился? Не в неё и не в Рому, до занудливости педантичного. Как, спрашивается, хвалёная генетика объяснит появление на свет этого чемпиона по рассеянности, способного потерять всё, что возможно и даже невозможно? Однажды, например, он вернулся из школы без портфеля. Потрясённый Рома («Ну, знаешь, парень, это уже слишком даже для тебя») схватил сына за руку и побежал с ним искать пропажу. После долгих поисков портфель обнаружился на заднем дворе – одноклассники играли им в футбол.
«Кому он такой в этой жизни будет нужен? Кем станет? Господи, да когда же писать и о чём ещё думать, если каждый день ждешь какого-то подвоха и новой каверзы?» – размышляла Ангелина. Наконец она добрела до метро.
На станции «Октябрьская» в вагон ввалилась толпа цыган с детьми, и их «солистка» с привычным надрывом затянула жалостливую песню: «Граждане пассажиры, извините, что к вам обращаемся! Сами мы не местные, нас восемнадцать семей на вокзале». Ангелина вспомнила, что пару дней назад уже встречала в метро другую такую компашку, числом поменьше, но с криками пожалобней. Однако и те канючили милостыню ровно такими же словами, в которых были и восемнадцать человек, и мифический вокзал, на котором якобы ютился весь табор, и душераздирающие подробности нищенской жизни. Ангелина представила, как некий цыганский режиссёр, может быть, их барон, утром собирает всю шайку-лейку в большом загородном доме (в других домах, как она слышала, цыгане и не живут), и даёт указания, какой именно текст выдавать публике и с какими интонациями его произносить.
Пассажиры в вагоне брезгливо сторонились попрошаек. Женщины крепче прижимали к себе сумки, мужчины придерживали карманы: никто не хотел лишиться денег. Люди, однако, помалкивали, и никаких попыток избавиться от нищих не делали. Все обречённо ждали, когда цыгане уйдут, наконец, сами. Ангелина на всякий случай отодвинулась в сторонку. Но бойкая «солистка» неожиданно схватила её за руку. «Вижу, ты женщина добрая, – заученно затараторила она, – дай немного денег и увидишь, что жизнь твоя переменится. Совсем скоро увидишь, правду говорю!» Ангелина, как загипнотизированная, глядела на неряшливую растрёпанную цыганку, в которой была непонятная властная сила; смотрела на её бесстыжие карие глаза и на вылезающие из-под грязной цветастой косынки немытые космы. Ангелина будто оцепенела.
В этот момент высокий интеллигентного вида мужчина лет пятидесяти, с седым ёжиком на голове, в светлом длинном пальто, белом шарфе и светлых брюках, в которых он выглядел чужестранцем на фоне невзрачной чёрно-серой толпы, решительно отодвинул её в сторону. Мужчина резко шагнул к «солистке» и что-то негромко сказал ей (Ангелина не расслышала, что). Та немедленно замолчала, растерянно посмотрела на мужчину, оглянулась на своих подельников. И когда через минуту поезд остановился, вся компания поспешно покинула вагон.
Ангелина, как и остальные пассажиры, была удивлена. Что же такое сказал мужчина? Почему цыгане, которых обычно не так-то просто смутить, спешно ретировались? Ангелина решила спросить об этом своего спасителя, но тот как сквозь землю провалился. Она поняла, что пока таращилась вслед уходящим цыганам, мужчина вышел из вагона через другую дверь.
Ангелине было немного досадно, что мужчина исчез, потому что случай был неординарный. Однако мысли о сегодняшних делах постепенно отвлекли её от «белого господина», как она его про себя назвала. Ей предстояло побывать в нескольких фирмах в поисках потенциальных заказчиков. Дела в типографии шли в последнее время не очень. Заказов было мало. Шеф злился, считая, что Ангелина не только должна редактировать рекламные тексты, отыскивать фотографов, связываться с поставщиками бумаги, но и находить заказчиков. Хотя, конечно, это была его прямая обязанность. Но так повелось, что весь их маленький коллектив постоянно должен был испытывать чувство вины за то, что типография не завалена работой и заказы не сыплются на голову золотым дождём. Дождик этот в последнее время стал совсем хилым. Спасти типографию могло только чудо в виде какого-нибудь жирного заказа. Если таковой не отыщется, типографию ждало закрытие. А это, как говорил Рома, было совсем не то, за что они боролись. На одну его зарплату, хоть муж и служил в приличной интернет-компании, было, конечно, не протянуть. Типография, разумеется, не была работой мечты, но всё же давала стабильный доход и свободный график. Нередко Ангелина работала из дома, а это было просто необходимо с таким ребёнком, как Мишаня, за которым нужен глаз да глаз. Цыганка гаданием и заманчивым обещанием разбередила душу, хотя было ясно, что верить в этот бред не имеет никакого смысла.
Весь день Ангелина моталась по городу от заказчика к заказчику. Плутала, не находила нужный адрес, спрашивала у прохожих дорогу. Иногда сердобольные молодые люди, вняв её отчаянным воплям «и где же этот проклятый офис?!», неспешно открывали навороченные мобильники, глядели в карту ровно тридцать секунд и восклицали: «Так вот же ваш дом, только обойдите с другой стороны!»
«Чёрт бы побрал меня с моей географической тупостью и этими разбросанными по городу заказчиками», – в сердцах ругалась Ангелина. Тем более что все старания оказывались напрасными. Повсюду она терпела фиаско. Одни сразу отвечали, что у них уже подписан контракт с другой фирмой. Другие обещали подумать и перезвонить, что наверняка означало отказ.
Измученная неудачами и безнадёжно усталая, она добрела до метро, чтобы вернуться на работу. На станции «Университет» вошла в полупустой вагон и без сил плюхнулась на сиденье. И тут в конце вагона увидела «белого господина». Это был он! Его светлое пальто, белый шарф и полувоенную седую стрижку трудно было перепутать. Ангелина оторопело глядела мужчине в спину, раздумывая, подойти или нет.
Объявили следующую остановку. Белый господин шагнул в сторону двери, а перед тем, как окончательно исчезнуть, неожиданно оглянулся, посмотрел на Ангелину без улыбки – и растворился в толпе.
Ангелина не могла прийти в себя от потрясения. Как же случилось, что она встречает этого человека второй раз за день в совершенно разных концах города? В таком огромном мегаполисе, как Москва, это почти невероятно! И почему он вдруг оглянулся на неё?.. Положим, это могло быть случайностью. Человек просто оглянулся – и всё, а ей только показалось, что он взглянул именно на неё. Или не показалось?
«Бог знает, что творится в этой жизни, – вздохнула Ангелина. – Заказа не нашла, хотя цыганка нагадала хорошую весть. Мужчина в белых одеяниях, аки ангел, не только пришел на помощь, но еще и напоминал о себе, появляясь то тут, то там. Интересно, что бы всё это значило?
А значило, – ответила она сама себе, – только одно. Типография, в связи с отсутствием работы, накроется медным тазом. А чем размышлять о предсказаниях и таинственных незнакомцах, лучше подыскивать новую службу».
Поднимаясь в свой офис по немытой тёмной лестнице на четвёртый этаж, Ангелина предвкушала нервный разговор с шефом. И её чуть не сбила с ног секретарша Зина, маленькая шумная девица, главной особенностью которой была невероятная болтливость. В конкурсе на скорость речи, если бы таковой имелся, она заняла бы почётное место. Зина несла в руках чайник. Поскольку туалет с раковиной находились на втором этаже, то желающим набрать в чайник воды или вымыть чашки приходилось спускаться на два этажа ниже. Сопя и задыхаясь, Зина на секунду притормозила возле Ангелины.
– Геля, слушай, у нас такое творится, такое, ну ваще! – выпалила она и понеслась дальше.
В офисе Ангелина увидела, что Зина расставляет на подносе парадные чашки ленинградского фарфорового завода, которые подавались только исключительно важным гостям.
– Шеф сказал: как появишься, сразу к нему, – зашептала Зина, вытаращив круглые глазёнки и в благоговейном трепете кивая на дверь начальника. – Там у него чувак. Дико странный. Прикинь, сам позвонил, сказал, что нашел нашу контору в Интернете и хотел бы подписать договор на солидный заказ. А потом появился – чуть ли не через пять минут. Ну, чего уставилась, заходи.
Прежде чем открыть начальственную дверь, Ангелина сняла мокрую куртку и подошла к большому зеркалу, которое висело напротив Зининой стойки. Зимой из-за шапки ее непослушные кудри выглядели, как свалявшийся овечий бок. Ангелина поглядела на свои усталые глаза и узкое бледное лицо – и принялась приводить в порядок причёску.
В зеркале она увидела, как по коридору стремительно шагает их сисадмин Серёга. Серёга напоминал Ангелине Мишаню. Он тоже был «исторический» человек. То есть, с ним вечно приключались какие-то истории, в которые он по доброте душевной влипал. У парня было даже прозвище «снова-здорово». То однажды он вступился на улице за какую-то незнакомую тетку – её на глазах у кучи народа колошматил пьяный мужик. А когда Серёга кинулся отбивать несчастную жертву, та внезапно перестала вопить и, со словами «Чё лезешь в чужое семейное дело?», заехала ему тяжеленной сумкой с банками-бутылками по физиономии. После этого Серёга довольно долго сам походил на бомжа. «Снова-здорово», – вздыхала Зина и прикладывала лёд к его огромному, в пол-лица, лилово-красному пятну. А то он ехал в собес – подавать документы своей старой и больной матери, чтобы добиться для неё сиделки. Но по дороге бумаги, которые собирал чёрт знает сколько времени, потерял. И вот «снова-здорово»: нудную кутерьму со справками нужно было начинать заново.
Но сегодня системный администратор был необычно оживлён. На его лице блуждала загадочная улыбка, которая могла говорить о чём угодно: о том, что этот Несчастливцев выиграл крупную сумму по лотерейному билету, который регулярно покупал в надежде разбогатеть; или что наконец добился взаимности от Зины. Но и то, и другое было маловероятно. Серёга, если и выигрывал, то по мелочёвке, говорить не о чем. А секретарша довольно умело держала своего воздыхателя на коротком поводке.
И не то чтобы за ней стояла очередь из ухажеров. Вовсе нет. Зина жила с мамой, и, насколько было известно, замуж не вышла потому, что, по её словам, «вокруг одни козлы и придурки, и выбирать не из кого». Серёга не был ни дураком, ни козлом. Но чем настойчивее были его ухаживания, чем больше он демонстрировал свои чувства, тем сильнее у Зины в голове копошились сомнения: не продешевит ли она, сказав «да»? Ведь кругом еще столько богатых и знаменитых мужчин. Просто они почему-то пока не возникли на её горизонте. Зина продолжала мечтать о принце, не замечая, что он давно тут и просто не успел переодеться. Сегодня секретарша выступала сразу в двух ролях – разборчивой невесты и незаменимой советчицы. Поэтому Серёга бегал к ней по десять раз на день по любому поводу.
Ангелина, кое-как приведя в порядок волосы и припудрив лицо, собралась было войти в кабинет шефа, но услышала, как Серёга, перегнувшись через Зинину стойку и потирая правой ногой в высоком ботинке свою левую штанину, громким шёпотом ей что-то рассказывал. То, что заставило её прислушаться и замереть.
– Прикинь, – шептал он, – что сегодня было. Мне к метро через парк идти. А там до фига засохших деревьев. Знаешь, такие, стоят под углом, как Пизанская башня. В один прекрасный день дунет ветер посильнее, и какое-то из них обломается и рухнет прямо мне на башку! С моим-то везением!..
– Ну, ещё бы, – поддакнула Зина.
– Так вот: подхожу к дереву, вдруг меня кто-то сзади окликает. Я обернулся – никого. Сделал два шага – снова зовёт: «Молодой человек!» Я затормозил и пошёл на голос. Смотрю, стоит на дорожке тип. В светлом пальто и белом шарфе. Вроде я его где-то видел раньше. Кажется, инженер из управляющей компании дома. Я ему: «Это вы меня звали?» А он: «Не скажете, который час?» А у самого часы на руке. Стоит, смотрит на меня, не отрываясь. Я двинул назад. Тут ветер налетел, прямо в одну секунду. И в двух шагах от меня рухнула огроменная ветка! Представляешь? А если бы этот тип меня не окликнул? Если бы я не остановился? Меня бы точно пристукнуло! Я обернулся поглядеть на своего спасителя, а этого дядьки – как не было. А ты говоришь: «снова-здорово». Да я самый настоящий везунчик!
Ангелина, затаив дыхание, дослушала рассказ и с чувством неясной тревоги шагнула в кабинет. В кресле у окна развалился шеф, коротышка с редкими рыжими волосами и толстыми щеками, похожий на пожилого хомяка. А напротив сидел… Белый господин. Всё в том же светлом пальто и белом шарфе. Он равнодушно кивнул Ангелине, а шеф недовольно бросил:
– Мы уж вас заждались, чего ж вы запаздываете? Знакомьтесь, Павел Гаврилович, это Ангелина Иосифовна, наш редактор. Она будет работать над вашим заказом.
***
Вечером за круглым колченогим столом в большом старом покосившемся доме в подмосковной деревне Семёново собрался весь цыганский табор. Народ галдел и волновался. В последние недели дела шли из рук вон плохо. Пару дней назад приходил толстомордый мент Стручков и велел всем убираться подобру-поздорову, по причине, как он заявил, «участившихся жалоб местных жителей». Получив тысячную купюру, капитан Стручков недрогнувшей рукой сунул её в нагрудный карман, помягчел и добавил: «Ходят ко мне деревенские, говорят, вы у них птицу воруете. То одно пропадает, то другое. А местные не привыкли к этому. Тут все свои, воровства не водится. А теперь вот появилось… с вашим приездом. Вы бы на работу устроились, что ли? Да хоть на стройку. Тут и птицефабрику строят, и новый магазин. Рабочие руки нужны. Можно на конный завод. Может, это вам интереснее будет, с лошадьми? Если не начнёте работать, и воровство не прекратится, придётся вам убраться отсюда подобру-поздорову. Пока народ сам не начал с вами разбираться. В общем, я всё сказал». С этими словами Стручков вышел из дома, сел на свой мотоцикл и, громыхая и тарахтя, унесся со двора.
Народ начал шуметь. За что деревенские на них напраслину наводят? И вовсе это не они кур воруют. Ну, может разок-другой, но не больше! И давно это было, к тому же. И куда ехать среди зимы? На что? И так впроголодь живут. А вчера вообще жуткий случай был. Вошли, как обычно, в вагон метро. Конечно, Джуна здорово оплошал. Ой, оплошал! Такой шустрый малец, ему всего девять недавно исполнилось, а ловкий да умелый. Будет из него толк, можно не сомневаться. Полез он в сумку к этой раззяве, которой Зара гадала, причём хорошо гадала, правду говорила. А тут, откуда ни возьмись, этот тип весь в белом, словно в саване. Всю малину испортил, сволочь. Бедная Зара чуть в обморок не упала, когда он к ней наклонился и нагло прошипел: «Пусть твой мальчонка руки от чужой сумки подальше держит, не то я быстро капитану Стручкову доложу. Он вас в двадцать четыре часа к чертовой матери выселит. Давно, кстати, пора!» А потом ещё добавил, гад: «Джя вихро́са!», страшное цыганское проклятье «Пропади и сгинь!». И откуда он знал его?! Когда вышли, Зара хотела этому в белом тоже пару проклятий вслед послать. Но потом решила не связываться. Тип и сам выглядел, как нечистая сила. И откуда он про капитана знал? Как заметил, что Джуна в сумку полез? Парень-то курточку на руку подвесил, как положено, для незаметности действий. Это ж надо особый глаз иметь!
Загадки были неразрешимыми, но одно было ясно: срочно следует что-то предпринимать. Посреди зимы с места не так-то просто сняться. Куда поедешь сейчас? Да и дети в школу ходят. Может, и вправду мужикам на конный завод устроиться? Предлагали ведь в местном поселковом совете. И денежка будет, и наветы деревенских прекратятся, и перезимовать худо-бедно можно. А там, глядишь, удастся и дом нормальный построить, а не в развалюхе ютиться, где дует из всех щелей. Школа тут хорошая. Джуну учительница хвалила. Говорила, парень толковый, сметливый. Только пропускает занятия часто. Ну, так мы его пореже будем на дело брать, пусть пацанчик учится. А что, конный завод – дело верное. Кони – не люди. С ними скорее общий язык найдёшь.
В общем, проходимец в белом наделал много шума. Улей разворотили, и рой должен был менять направление.
***
Ангелина едва понимала, о чём говорили шеф и человек в белом. Она никак не могла прийти в себя. Он что, этот Павел Гаврилович, специально за ней следит? Это её спаситель? Он защитил от цыган, теперь вот заказ принёс. Но откуда он вообще о ней узнал? Зачем все эти сложности? Цыгане бы и так, в конце концов, ушли, а от заказа, как всегда, больше всех выиграет шеф. Так что, если разобраться, овчинка выделки не стоила.
Кто он такой вообще, этот Павел Гаврилович? Сидит, весь такой официальный, отстранённый, спина прямая, взгляд серых стальных глаз пронзительный. Неприятный тип. На неё не смотрит и заказ излагает шефу. А заказ такой. Его школьный друг или просто знакомый, который теперь то ли болен, то ли занят, то ли в отъезде – она толком не поняла, – написал воспоминания о своей матери, поэтессе, как он уверяет, совершенно замечательной, хоть и не известной. У матери была трудная судьба, свои стихи она почти никому не показывала. Но после её смерти сын, инженер-химик, написал о ней воспоминания. На издание полноценной книги денег нет, а вот напечатать и переплести сто экземпляров он в состоянии. Будет потом раздавать друзьям и родственникам.
– Я ему в этом деле немного помогаю, – объяснил Павел Гаврилович. – Вот, нашёл вашу типографию. На вашем сайте сказано, что у вас имеется профессиональный редактор, который, в случае надобности, поможет улучшить текст. Такие услуги в типографиях редко предлагаются.
Шеф энергично закивал: мол, да-да, мы такие, мы оказываем уникальные услуги; и совершенно правильно, что обратились именно к нам.
Не обращая внимания на широченную улыбку на лице самодовольного хомяка, Павел Гаврилович вытащил из большого кожаного портфеля папку с рукописью и положил на стол.
– Вот воспоминания и стихи. Всего девяносто страниц. Теперь поговорим о финансовых условиях…
При этих словах шеф протянул Ангелине папку и сухо сказал:
– Ознакомьтесь с материалом.
Это был сигнал, что пора покинуть кабинет. Денежные вопросы шеф обсуждал с заказчиками наедине. Ангелина, подхватив рукопись, вышла.
И вот, не замечая ни стрекота машин за стеной, ни бури за окном, ни Серёгиного бормотания, которым он сопровождал любые сложные манипуляции в компьютере, она читала содержимое папки. Воспоминания сына были написаны корявым слогом дилетанта, но о матери он говорил исключительно с самыми восторженными эпитетами, типа «выдающийся талант», «необыкновенные стихи» и «скорбная судьба великой женщины». Ангелина была почти уверена, что стихи тоже окажутся такими же дилетантскими, как и воспоминания сына. Она с тоской ожидала доморощенного рифмоплётства, типа «розы-морозы, любовь-кровь, узнал-познал». Но она обнаружила в стихах Мары Гротт настоящую высокую поэзию. Ту, которую, как божественный нектар, пьют по капле, а после долго наслаждаются послевкусием. Писать Мара начала, можно сказать, случайно: за десять лет до своей смерти она поскользнулась на улице, упала, повредила позвоночник и оказалась прикованной к постели. И тут к ней пришли стихи, которые помогли ей пережить и физические, и моральные страдания. Её муж через некоторое время ушёл из семьи, но сын Володя со своей женой ухаживали за матерью до последнего её часа. Сын все годы бережно собирал написанное ею.
Ангелина была оглушена. Она читала и перечитывала зрелые, полнокровные стихи и думала о том, сколько чудесных возможностей хранится в каждом человеке. Наступает час, когда они, до поры невостребованные, вдруг вырываются наружу и текут, текут, как реки и моря. Думала Ангелина и о Володе, который служил матери и нянькой, и почитателем, и утешителем. И ей стало неловко, что поначалу высокомерно и пренебрежительно отнеслась к его коряво написанным воспоминаниям.
– Ничего-ничего, – пробормотала она, – я приведу эти записки в лучший вид. И клянусь: найду издателя, который напечатает сборник стихов Мары.
Биография у женщины уникальная, что говорить. Можно и знакомым сценаристам идею подбросить. Они снимут фильм, и о Маре узнают тысячи людей. Это же надо – начать писать стихи в шестьдесят лет, и какие! О таком она не слышала никогда.
Ангелина проверила, есть ли на рукописи координаты Володи. Обнаружив и телефон, и адрес, успокоилась. Она ещё свяжется с ним, они обязательно поговорят. Ангелина положила папку с рукописью в сумку и отправилась домой. Этот сумасшедший рабочий день, кажется, заканчивался.
Дома она занялась привычными делами: уроками с Мишаней, приготовлением обеда, мытьем посуды. Вечером зашла в комнату к сыну поцеловать на ночь. Тот читал книжку. На сей раз это были «Легенды и мифы Древней Греции» Николая Куна. Увидев мать, мальчик оживился. Он обожал делиться прочитанным, и у него всегда была масса вопросов.
– Мам, слушай, а вот эта Пандора, которая выпустила все-все несчастья, все болезни и все беды – она что, ненормальная была? Зачем она это сделала? И даже надежда вылететь не успела, так и осталась на дне ящика! Ну, хоть бы головой своей подумала, что творит!..
– Если бы она подумала… Но, кажется, она специально это сделала. Ты же помнишь, Пандора была злая и противная.
– И что же теперь будет?
– О Господи, да ничего. Так вот и будет наш мир вечно со злом бороться. Может, когда и одолеет его. Надежда-то не совсем пропала, хоть и лежит на дне ящика. Вот ты вырастешь и тоже будешь бороться со злом.
– А как?
– Станешь, например, биологом и победишь вирусы. Бабушка уверяет, что ты будешь учёным. Если, конечно, когда-нибудь начнешь учиться.
– Мам, я начну… Когда-нибудь. Честное слово. Просто в школе ужасно скучно. Поговорить не с кем. Андрюха, скажешь? Но он же страшный маменькин сынок, ты знаешь. С ним же неинтересно! Книжек не читает. Одно на уме – какие ему папа новые коньки или велик купил. И вечно меня в этой проклятой школе за всё ругают. А Галина Афанасьевна так неинтересно рассказывает. Ну, правда!
– Конечно, там не цирк. Но что делать: в жизни часто приходится делать скучные вещи. Не хочешь, да надо. Думаешь, мне охота в свою дурацкую типографию ходить и с моим придурком… ой, то есть с не очень умным шефом разговаривать? Совсем неохота.
– А ты возьми и сама стань шефом!
– Хорошая идея. Только не для меня. Я, знаешь ли, по другой части. Мне бы книжки писать, да тоже пока с этим ничего не получается.
– А про что ты хочешь написать?
– Если бы я знала… Ладно. Давай ты уже будешь, наконец, спать!
Ангелина поцеловала сына, собрала разбросанные по комнате майку, рубашку, брюки, тетради и учебники, которые, казалось, поссорились и разбрелись по разным углам. Забрала со стола недоеденное яблоко, которое уныло чернело обкусанным боком. Хотела было в очередной раз попенять Мишане за вечный кавардак, но потом махнула рукой, и, погасив свет, вышла.
В прихожей хлопнула дверь. Это вернулся Рома, он выносил на улицу мусор. Ангелина слышала, как он долго вытирал ботинки о коврик, педантично стряхивал с шапки немногие снежинки, которые успели налететь за две минуты пребывания на улице, как шумела и плескалась в ведре вода, пока Рома тщательно обмывал его, будто в нём содержался не дневной мусор, а, скажем, навоз. И в очередной раз подумала, что в её семье живут три совершенно разных существа, три планеты, чудом сошедшиеся во Вселенной одного дома.
Она накинула на плечи куртку и вышла на балкон. Упершись рогами в чёрное небо, висел ослепительный жемчужный месяц. Тихо, крупными снежинками спускался на землю голубоватый снег. Вся эта природная гармония дарила ощущение покоя и счастья. Ангелина полной грудью вдохнула сухой морозный воздух и вспомнила сегодняшний день, полный необъяснимых загадок: цыганку, нагадавшую перемены в жизни, Павла Гавриловича с его таинственными преследованиями, Серёгу с его чудесным спасением, и стихи Мары Гротт. «Не чудо ли её стихи? Сколько оптимизма, жажды жизни, сколько веры в свою творческую энергию! Как жаль, что мы не были знакомы», – подумала Ангелина.
Она ещё немного постояла на балконе, потом наконец направилась на кухню, ужинать. Она знала, что заботливый Рома уже разлил чай по чашкам (каждому в собственную), разложил бутерброды по тарелкам (хлебные крошки тщательно собрал и выкинул в ведро), насыпал печенье в вазочку (на дно которой – о боги! – конечно, не забыл положить свежую салфетку). Но, сама не зная почему, завернула в кабинет, открыла компьютер, поглядела на мерцающий белый экранный лист, а потом быстро набрала строки:
«Этим утром мать снова рассердилась на десятилетнего сына, которого невозможно было стянуть с кровати и отправить в школу. Всё было, как всегда, – как и вчера, и два дня назад, и месяц. И женщина не сдержалась и накричала на мальчика, хотя понимала, что для него, типичного “совы”, раннее вставание было ежедневной пыткой. Но когда, наконец, сын, беспрестанно понукаемый и подгоняемый, вышел за порог квартиры, она выглянула в окно, чтобы убедиться, что он действительно пошёл в школу, а не куда-нибудь ещё.
Однажды учительница, милая и славная Ольга Мироновна, позвонила вечером спросить: “Почему Миша сегодня не был в школе?” Это явилось, конечно, для неё и мужа полной неожиданностью и даже потрясением. После долгих и строгих расспросов ребёнок признался, что просто ему “страшно захотелось пойти в парк, поглядеть на снегиря, у которого грудка, как красное яблочко”».
Её собственный сын Мишаня, слава Богу, никогда с прямой дороги не сворачивал и по утрам, как приговорённый, шёл прямиком школу. Но она подумала, что в её романе главный герой будет хоть и похож на Мишаню – одинокий мальчик, живущий в своём, выдуманном мире, где намного интереснее, чем в ненавистной школе, где скучно и нет друзей, обижают одноклассники и не понимают учителя, – но всё же он будет другим. Ангелина сочинит этому ребёнку новое детство, придумает юность и взрослую жизнь, в которой его ждут успехи и разочарования, встречи и разлуки. И это будет необыкновенно правдивая история, потому что вымысел всегда правдоподобней любой реальности. Ведь литература часто влияет на жизнь, а не наоборот. И кто знает, может быть, придумав своему персонажу решительные успехи в будущем – а из таких детей нередко вырастают вполне успешные и состоявшиеся личности, – она каким-то образом повлияет и на судьбу собственного сына.
Ангелина засмеялась от счастья. Нежный росток будущего романа укрепился на твердой почве её воображения и начал набирать силу.
В это время Павел Гаврилович, всё в том же светлом пальто и белом шарфе, быстрым шагом пересекал заснеженную аллею Битцевского парка, и был сильно раздражен. Он покидал город, который мирно спал и не подозревал, сколько всего понаделал этот господин в белом за свою долгосрочную миссию. У себя, в небесном ведомстве по делам творческих людей, он проходил по отделу «Вдохновение» и был приставлен к разного рода чудакам, чтобы открывать им глаза на их собственные таланты. Работа трудная, кропотливая. И к тому же крайне нервная и неблагодарная. Вот, скажем, для того, чтобы поэтесса Мара на старости лет начала сочинять стихи, пришлось уронить перед ней на мокрый асфальт кожуру от банана. Да, в результате падения повреждён позвоночник. Но зато каков результат! А узнала бы её семейка, кому обязаны вдохновением матери, – наверняка прокляли бы! Ну, и Бог с ними. Нужно было умудриться уговорить этого рохлю Володю вначале написать воспоминания, а потом отдать их печатать вместе со стихами Мары, причем именно в типографию, где работает Ангелина. А та, наконец, сообразила бы, о чём будет её книга. Всем, видите ли, нужны толчки, знаки, случаи. По пути пришлось спасать Серёгу, потому что, упади этому недотёпе дерево на голову – отменилась бы встреча в типографии, и Ангелина Иосифовна не получила бы рукопись Мары. Ну, и так далее. И в цыганскую историю пришлось вмешаться. Эта компашка вообще чуть всё не испортила своим воровством. Ведь обнаружь Ангелина пропажу кошелька, наверняка бы вернулась домой, а ты потом иди, снова выстраивай весь план совпадений и толчков. Да на фиг надо! Слава Богу, всё сложилось наилучшим образом, и каждый получил своё. Теперь можно и удалиться. А к другим так называемым творческим натурам пусть сменщика присылают. В штате полно работников, не всё же ему одному колотиться.
Павел Гаврилович остановился, поднял голову и поглядел на тёмное небо. Кругом стояла почти космическая тишина. Деревья молчаливыми статистами окружали господина в белом. Павел Гаврилович вздохнул, сделал шаг вглубь парка и растаял, будто и не было его совсем, словно он был мечтой, сказкой, выдумкой поэта.
Наутро Ангелина, как всегда, с боем вытащила Мишаню из кровати, погнала умываться, одеваться, завтракать. Когда он уже стоял у порога, то остановился, поглядел куда-то вперёд, пожевал губами и, так ничего и не сказав, кивнул на прощание и затопал вниз.
У Ангелины было ещё несколько часов до ухода на службу. Она уже знала, о чём будет писать сегодня. Уныние последнего времени сменилось деловитым и приподнятым настроением, которое бывает перед началом большой и важной работы.
Ангелина взглянула на себя в зеркало в коридоре. «Даже взгляд стал другой, уверенный, что ли», – удовлетворённо подумала она о себе. Такой она себе нравилась несравненно больше. Ангелина взяла с полочки расческу, провела по волосам – и тут поняла, что не проследила, как Мишаня дойдёт до школы.
Она подбежала к окну. И вдруг увидела маленькую фигурку сына, которая чернела на фоне снежных сугробов. Он как вкопанный стоял в самом конце двора и, задрав голову, глядел на дерево; но ни в какую школу уходить не спешил.
– Господи, да что же это такое?! На что он там пялится? – вскрикнула Ангелина, схватила куртку, поспешно влезла в сапоги и помчалась к сыну.
Мишаня, увидев бегущую мать, радостно ей улыбнулся и помахал рукой: мол, иди сюда скорее, я тебе что-то покажу. Ангелина, чертыхаясь и проваливаясь в сугробы, подбежала. Круглое лицо сына с нежной светлой кожей, с большими, по-детски пухлыми губами, тёмными блестящими глазами и коротким, как у котёнка, носом, было таким счастливым, что она не сдержалась, рассмеялась и обняла его. А потом подняла голову – поглядеть, на что смотрит её сын. И увидела на ветке чудесную зимнюю птичку, снегиря, у которого грудка – ну, совершенно как красное яблочко.