Сквозь синее стёклышко
(Печатается в сокращении)
«…Судьба по следу шла за нами,
Как сумасшедший с бритвою в руке».
Арсений Тарковский
Я помню пролёт моей бритвы по его лицу. Она рассекла податливую кожу наискосок, как стрижиное крыло метит жаркий летний воздух. Ярко-красный луч полоснул по плоской поверхности лба и правой брови ближе к центру, перемахнул через бугор носа к левой скуле и ухнул в пустоту между шеей и ухом. Земляничные капли брызнули на белый от неожиданной боли правый глаз и кричащий рот.
С острой блестящей железкой в руке я бежала от пустыря вдоль железнодорожной насыпи, мимо кривой берёзы, к нашему подъезду с ободранной входной дверью, потом вверх по лестнице на четвертый этаж. Дальше будет просто. Мама на работе. Балкон летом открыт настежь. Под ним куча битых кирпичей. Они там лежат всегда. Мне туда. На кирпичи. Это должно быть быстро и надёжно.
Мама… Надеюсь, меня увезут до того, как ты вернешься вечером домой из своей регистратуры. Я слышала, как про тебя соседки говорили:
– Евреечка устроилась… Не клятая, не мятая. Сиди себе в окошке да талоны на приём выдавай. Ручки чистые, халатик белый… А мы, дуры, знай горбаться!..
Мама, не спеши сегодня домой. Тебе не надо видеть то, что от меня останется. Надеюсь, ты почувствуешь, поймешь: раз я это сделала – значит, по-другому нельзя. Нам с тобой неоткуда ждать помощи, правда? Уезжай отсюда… Например, к бабушке. В старый посёлок греков-переселенцев на берегу серебряного моря. Завтра начнутся школьные каникулы. Мы собирались с тобой туда послезавтра. Вот и поезжай. Только насовсем. Тебе не нужно тут быть. Это плохой город.
Я не знаю, есть ли на земле хорошие города… Но в бабушкином посёлке про тебя никто не говорил «евреечка». А этот скот меня ласково называл «жидярочка». Со сладко-гадкой ухмылкой на роже.
Мама, неужели у нас с тобой судьба такая: пропадать из-за сволочей? Я ведь знаю, что ты мне неправду говорила, будто мой отец погиб в геологической экспедиции незадолго до вашей свадьбы. Соседки на лавочке однажды обсуждали обстоятельства моего появления на свет. Где им знать, что у меня рядышком, в кустах, тайное место есть. Там фанерный ящик от посылки, коробочка с цветными стёклышками… Если через них на солнце смотреть, так красиво получается. Мир совсем другой, не такой, как этот!
Я сидела в своём красивом мире и услышала:
– А девка у евреечки чем старше, тем больше на папаню похожа!
– Какой папаня? Отродясь не было. С виду скромная наша Раечка, а вот девку-то нагуляла!
– Скромная? Как же! Задницей крутила перед полковником, он её и оприходовал.
– Дык, какой полковник? Нету тут никаких таких!
– Она сюда потом переехала, а жила раньше в центре, возле цирка. Квартиру там снимала. В институте училась. Евреи – они такие. Выучиться на хорошую специальность и ручки не пачкать! Хитрые! Не то, что мы… У меня кума в том же доме жила, и с женой того полковника дружбу водила. Кума мне и рассказала про нашу скромницу. Ей тогда девятнадцать было. Уж не знаю, как она хвостом мела, но мужик этот, мент солидный, её однажды к себе в квартиру затащил, и в общем… того-этого… А жена как раз домой пришла, услышала крики. Ну, видит: в спальне её мужик верхом на Райке, та орёт, как резаная. Супруга девку давай за волосы таскать, по полу возить. На мужа и не пикнула! Полковник милиции! Короче, ткнули они этой проститутке деньги и велели помалкивать, иначе худо и ей будет, и её мамане. Мать Райкина – из греков, возле моря живёт, а отец – еврей, молодым умер. А может, органы до него добрались. Раньше многих на чистую воду выводили. Как Сталина не стало – так всё им простили, и опять жирует это отродье!
– Майка, значит, от этого полковника? А что ж Райка аборт не сделала? Денег ей дали ведь.
– А кто их знает, этих евреев… Видно, денег жалко было.
Я до темноты в кустах сидела. На солнце через синее стёклышко смотрела. Так легче казалось. Я тогда в шестой класс перешла. А теперь уже девятый окончила.
Удивительно, сколько всего в памяти мелькнуло, пока я бежала. Интересно: когда я упаду, то сразу умру? Наверное, да. Там куски кирпичей острые торчат. Надо куда-то эту бритву деть. Зря я её по дороге не выбросила. Не подумала. Ай, просто возьму с собой; никто не обратит внимания на железяку, не до того будет…
– Мама?! Ты дома?! Почему?!
Мама стояла у открытой двери и смотрела, как я поднимаюсь по лестнице с окровавленной опасной бритвой в руке. Потом осторожно забрала её у меня, аккуратно затворила дверь. Мы пошли в комнату. Балконная дверь закрыта на шпингалет. На столе наши с мамой чашки, наполненные компотом. Я села на диван, подвинув лысого плюшевого медведя. Возле окна жужжала жирная муха. Мама прихлопнула её газетой, протянула мне чашку, села на стул напротив и коротко попросила:
– Рассказывай, Майя…
Первая четверть только началась. Наш девятый класс хмуро глядел на математичку Ефросинью Сидоровну по кличке Хрося. В её устах буква «ф» неизменно превращалась в «х»: «хормулы», «арихметика», но особенно хороши были «хакторы» и «дихеренциалы». Хрося была злопамятна, мелочно мстительна и безжалостна. Вдобавок не переносила «лиц еврейской национальности». Меня, занимавшую первые места на физико-математических олимпиадах, она кое-как терпела, но фамилию мою, никак не славянскую, произносила, как неприличное слово: неразборчиво и сквозь зубы.
Дверь класса открылась. Завуч представила вошедшего вместе с ней нового ученика:
– Это Владислав Морозов, он теперь будет учиться в нашей школе!
Математичка неожиданно сладким голосом пригласила его занять свободное место, и даже оскалила зубы в подобии улыбки, что с ней случалось редко. Парень не спеша проследовал в указанном направлении, давая разглядеть свой стильный джемпер, фирменные джинсы и крутые кроссовки. Хрося, видимо, решила показать новенькому, что школа не лыком шита, и вызвала меня.
– Рабинович, иди к доске!
Я встала и пошла, а за спиной раздался противный смешок. Я обернулась и засекла гаденькую ухмылку на физиономии Морозова. Он хихикнул, коверкая мою фамилию: «Иди отвечать, Г-габинович!» Одноклассники заржали. Математичка пожурила нарушителя:
– Тихонько! Идёт урок!
Вскоре стал известен семейный анамнез Морозова: отец недавно назначен начальником управления городского хозяйства, мать – владелица сети ресторанов. Роскошный особняк на берегу озера (от него до нашей школы рукой подать) строили с размахом и вкусом. Отпрыска приспособили учиться поближе к дому, чтобы не напрягать ежедневными поездками в общественном транспорте. Отличные оценки сыпались в журнал даже за вылетевшие из капризного рта несколько слов по теме урока. Модницы и записные красотки класса боролись друг с другом за благосклонность Влада. Пацаны тоже старались завести с ним дружбу, это считалось престижным. Морозов сколотил вокруг себя клику почитателей, и они гогочущей стаей разгуливали по коридорам на переменках.
Впрочем, меня этот скот преследовал в одиночку, без сопровождающих. Он выныривал из-за угла неожиданно, озирался – не видит ли кто – и щипал, а то и хватал за грудь, уже налившуюся взрослой тяжестью. И смывался, прежде чем я успевала ему врезать. Однажды я таки погналась за ним на переменке – и вылетела прямо к толпе одноклассников. Морозов на бегу заорал:
– Спасите, помогите! Г-габинович в меня влюбилась и не даёт проходу! А я берегу свою девственность и ей не отдамся! Говорят, еврейки страстные в постели! Г-габинович, ты ст-гаст-ная? Или такая же дохлая рыба, как возле доски?
Орава громко ржала. А я смотрела на Хросю, задержавшуюся у входа в класс и наблюдавшую за этой сценой с улыбкой сытой кобры.
К противоположной стене прислонился здоровенный Андрей Гунькин по прозвищу Чугун, и со звериным вниманием смотрел на Владислава. Отец Гунькина держал в своих руках городской наркобизнес; это было всем отлично известно. Поговаривали, что он строго предупредил дирекцию школы: сыну нужен аттестат, детали не имеют значения. Со мной Чугун не заговаривал, но я часто ощущала на себе его тяжёлый пристальный взгляд, от которого хотелось заслониться. Гунькин не принимал участия в моей травле, но и за меня не вступался, хотя мог бы: рост под два метра, широкие плечи, накачанные мышцы и огромные, будто свинцом налитые, кулаки…
Дома я об издевательствах не рассказывала. Что могла сделать моя худенькая, интеллигентная мама? Пожаловаться учителям? Дирекции? Обратиться в органы правопорядка? Всё это было бы просто смешно. Евреи сами во всём виноваты – этот неписаный закон неукоснительно действовал в нашем городе.
В последней четверти девятого класса Морозов совсем распоясался. Он выдумал новую пакость: подлетал на переменке с вытянутой рукой и делал вид, что собирается влезть ко мне под юбку. Но притормаживал в нескольких сантиметрах от цели и мчался дальше по коридору. Я инстинктивно шарахалась, хотя сто раз давала себе обещание не поддаваться на эту провокацию. Клика покатывалась со смеху, учителя скромно проходили мимо.
Занятия закончились, начались экзамены. Я шла из школы через берёзовую рощу. Можно было идти по открытому пространству, через пустырь, вдоль железнодорожной насыпи, но путь таким образом удлинялся вдвое. Я хотела скорее попасть домой, поэтому выбрала короткую дорогу. Внезапно из кустов высунулась рука и потащила меня в заросли. Я закричала, но вокруг не было ни души. Кроме Влада. Он крепко держал меня правой рукой, а левой лез ко мне под юбку. Я глухо сказала: «Пусти сейчас же!» – и кулаком ударила его в губы так, что зубы клацнули. Скот озверел:
– Ах, ты ещё и дерёшься?! Тебя, вонючку, джентльмен осчастливил вниманием, а ты не ценишь? Ничего, сейчас оценишь!
Он дал мне сильную пощечину и попытался повалить на землю. Но я увидела толстый берёзовый сук, сорванный недавней бурей, изловчилась, схватила его и изо всех сил ударила Морозова в висок. Он ухватился обеими руками за голову, а я выскочила на тропинку и помчалась к дому.
Мамы дома не было. Я приложила к горящей щеке холодный компресс, пришила к юбке пуговицу, висевшую на одной нитке, выпила воды и легла. Когда мама вернулась с работы, я сделала вид, что сплю. На следующий день я сходила в булочную напротив дома, купила хлеб и вернулась. Дальше ноги не несли. Раненый зверь – Морозов – теперь вдвойне опасен. Защитить меня некому. Ну, вот просто некому – и всё! Значит, что? Значит, нужно защищаться самой. Оружие! Где его взять? Огнестрельное мне не продадут, да и стрелять надо уметь; это же не рогатка. Рогатка? Нет, это годится для детсадовских разборок. Нож? Тоже необходимы навыки владения. И кто продаст мне серьёзный нож? Нет, это всё ерунда…
В раздумьях я нырнула в своё излюбленное тайное убежище в кустах. Теперь там, вместо сгнившего посылочного ящика, стоял треснувший, но пригодный для сидения табурет. А коробочку со стёклами я уже давно не открывала. Не помогали больше цветные стёклышки. Мир оставался пакостным и серым, через что на него ни смотри!
Накануне был сильный дождь. Я уселась на мокрый табурет и тупо уставилась в собственный след. Как раз выглянуло солнце, – и среди травы что-то тускло блеснуло. Отломанной веточкой я принялась расковыривать грязь. Вскоре мне удалось извлечь ржавую и грязную опасную бритву. Бог весть, сколько она там пролежала.
Ого! Это уже кое-что…
Дома я за несколько часов отчистила бритву от ржавого налёта. Она была складной, с клеймом «SOLINGEN» на лезвии. Край затупился. Оселок для заточки кухонных ножей в нашем хозяйстве имелся, и я снова принялась за работу. Через час, желая проверить результат, я осторожно прикоснулась пальцем к лезвию – и на коже тут же появился порез. Впервые в жизни я обрадовалась полученной ранке. Бритва была сложена и упрятана на дно портфеля, за подкладку.
Два дня спустя я сдала последний устный экзамен, получила «отлично», и возвращалась домой длинным путём, в полдневное время безлюдным. Мои соученики обитали, в основном, в новых многоэтажках или частных домах. В нашей стороне, где стояли задрипанные «хрущёвки», почти никто из них не жил.
Через пустырь я шла одна и держала в руке бритву. От посторонних взоров её скрывал длинный просторный рукав предусмотрительно надетой утром блузки. Едва я дошла до тропинки возле насыпи, – на меня сверху, из гущи бурьянов, прыгнул Морозов. Но я была начеку и успела отскочить. Он притормозил, мерзко ухмыльнулся и пролаял:
– Привет, жидярочка! Ты сегодня прямо лапочка! Ты приготовилась к свиданию? В душ сходила?
Я отступила ещё на шаг и внешне спокойно произнесла:
– Влад, уйди! Говорю серьёзно! Уйди, прошу!
Он заржал и кинулся на меня. Я успела выхватить бритву из рукава. Моя рука действовала быстрее, чем мысль, – и лезвие прошло по диагонали через всю удивлённую подлую рожу. Морозов визжал. Я повернулась и побежала, В последнюю секунду краем глаза заметила Чугуна, мчавшегося гигантскими прыжками через пустырь к насыпи. Я летела с бритвой в руке, готовая вновь её применить, но топота сзади не слышала, а оборачиваться не было времени. По пути мне не встретился ни один человек.
Всё это я рассказала маме за десять минут.
– Мама, послушай… Сейчас за мной придут. Ты понимаешь, что они со мной сделают? Я не хочу этого. Не мешай мне уйти. Пожалуйста, мама!.. Однажды, давно, я подслушала разговор соседок на лавочке. О том, как я на свет появилась… Я знаю, что с тобой тогда произошло. Ну, и про полковника милиции тоже… Я не хочу, чтобы со мной повторилась та же история. Мама, не мешай мне. Просто уйди на пару часов из дому. Прямо сейчас. Когда они придут, будет поздно.
Мама помолчала, потом сказала совершенно спокойным тоном:
– Не паникуй, Майя. Ты умница! Ты просто молодец! Тебя, кроме Чугуна, никто не видел?
– Нет. По крайней мере, я никого не заметила.
– Отлично. Запомни: ты пришла из школы полчаса назад. По дороге никого не встретила. Никакого Морозова не видела. Никакой бритвы у тебя нет и никогда не было. Я её сейчас унесу из дому. Обещай, что ты до моего возвращения ничего не предпримешь! Я вернусь очень быстро. Не бойся, всё будет хорошо! Обещаешь?
Я кивнула.
Мама протянула мне вторую чашку с компотом, глянула на часы, сунула бритву глубоко в пакет с мусором и, не торопясь, вышла из квартиры. Я мигом поняла её план: в это время приезжает мусоровоз – и всё, ищи-свищи! Из окна кухни было видно, как мама переворачивает пакет в бак, наблюдает, как подъезжает машина, и содержимое бака перекочёвывает в кучу отходов, а потом сверху насыпают мусор из других домов…
Почему до сих пор не слышно сирен и не видно машин с мигалками? Может, я Морозова насмерть прирезала? И теперь мерзавец будет лежать там, под насыпью, пока кто-то не наткнётся на труп?
Я поделилась своими сомнениями с мамой. Она пожала плечами:
– Да нет, вряд ли… Ты же его по лицу резанула! Вот если бы по шее – тогда другое дело, там сонная артерия сбоку.
Я мрачно заметила, что в следующий раз учту.
В этот момент на мой мобильный телефон пошёл шквал сообщений. Засветился дисплей. Я прочла переписку одноклассников и растерянно взглянула на маму.
– Они пишут, что Чугун на пустыре напал на Морозова. И бил, пока тот не потерял сознание. Потом сам вызвал полицию. Двое наших пацанов видели, как на Андрея надели наручники и посадили в фургон. А у Влада лицо изуродовано, просто сплошное кровавое месиво. И вся одежда в крови. Он был без сознания, когда его увозили в больницу. Мама, что это значит?
Она покачала головой.
– Не знаю, Майя… Может, какие-то старые счёты между ними?.. Но, в любом случае, для нас это хорошо. Запомни: ты ничего не знаешь, кроме того, что написано в сообщениях. Никому не рассказывай и об эпизоде в роще. Бритву ты в школе никому не показывала?
– Мама, я же не идиотка! Конечно, нет.
– Вот и замечательно! Завтра мы пойдём в школу и заберём твои документы. Потом сходим ко мне на работу, и я оставлю заявление об увольнении. По собственному желанию после отпуска. Кстати, меня в отпуск отправили с сегодняшнего дня. Мы уедем отсюда, Майя! Насовсем. И навсегда! Пока что к бабушке…
Она помолчала.
– Ты, пока была маленькая, часто спрашивала об отце. Я сочиняла что-нибудь героическое. А потом как отрезало. Лет одиннадцать тебе было… Я так и подумала: тебе что-то стало известно об этой сволочи. Но решила не уточнять, Ждала, когда повзрослеешь.
Тогда я уехала к маме – к бабушке твоей будущей. Рассказала ей всё. Поплакали вместе. Через пару месяцев оказалось, что я беременна. Мама мне сказала: «Раечка, ребёнок не виноват. Нельзя его убивать. Ничего, вырастим, воспитаем…» Да я и не хотела аборт делать. Представила себе, что там, во мне, живой человечек, крошечный такой – как же можно его уничтожить? Потом ты родилась, и мы с тобой снова уехали к маме. Учёбу пришлось бросить, деньги нужны были – и я пошла работать в поселковую поликлинику. Тебе годик исполнился, когда пришло письмо от сестры моего покойного папы. Он молодым умер, гнойный аппендицит прозевали – и всё. Тётка с нами не очень-то общалась – и вот на тебе! Оказывается, она инфаркт перенесла, нуждается в уходе. Просила, чтобы я приехала и за ней присматривала, а она квартиру на меня запишет. Я согласилась. Тётя умерла три года спустя, а мы с тобой остались жить в её квартире – вот в этой самой, где сейчас живём.
Я спросила:
– Мама, а ты не пыталась как-то?.. Ну, я не знаю… Отомстить этому подонку, подстроить ему что-нибудь? Ведь он так и живёт, довольный и безнаказанный!
– Знаешь, Майя, я встретила как-то в магазине одну старушку из дома, где со мной тот кошмар случился. Она мне рассказала, что полковника парализовало – кровоизлияние в голову произошло. Он четыре года лежал, мычал да под себя ходил. Его жена не сильно убивалась, уходом не утруждалась, зато любовников в дом водила. А полковник помер по уши в дерьме. Наказал его Бог и без меня. Ты забудь про него, доченька. Если человек в душе ненависть хранит, она его изнутри разъедает. Просто забудь – и всё!
Мы загрузили нехитрый скарб в нанятый автофургон, выставили квартиру на продажу и уехали к бабушке.
Стоял нежный, ласковый июнь. Море и небо являли собой насыщенный раствор ультрамарина, и мне казалось, что я снова смотрю на мир сквозь синее стёклышко. Мама устроилась в поселковую школу лаборанткой, я валялась на пляже и пыталась извести ненависть в душе. Это удавалось плохо. Чат в мобильном доставлял новости от бывших одноклассников. Чугун сидит под домашним арестом, о причинах драки ничего не говорит, Морозов пришёл в себя, но ничего не помнит. Вроде шёл домой с экзамена – а дальше провал в памяти. Позже прошло сообщение, что Гунькина приговорили к месяцу принудительных работ по месту жительства. Он появлялся иногда во дворах многоэтажек с банкой масляной краски и красил лавочки в васильковый цвет. Если приставали с расспросами, поворачивался и уходил. В школу осенью не вернулся.
Меня приняли в математический лицей. Я каждый день ни свет ни заря вставала и ехала поселковым автобусом через степь в город. Домой возвращалась затемно. Зато в душе у меня всё чаще зажигался весёлый оранжевый фонарик. В лицее было много евреев, учеников и учителей. Я, впервые за школьные годы, почувствовала себя равной среди равных и училась с удвоенным задором. Наряду с математическими дисциплинами мы углублённо изучали иностранные языки. К концу обучения я успешно сдала международные тесты на владение английским и французским. А по окончании лицея поступила на бюджетное отделение в престижном университете. Выбрала самую сложную, но для меня самую интересную специальность в области информатики.
Памятуя печальный опыт, мама меня одну не отпустила, Она уволилась с работы и уехала вместе со мной. Мы сняли крошечную однокомнатную квартиру недалеко от университета и жили душа в душу. Мама нашла работу в районной аптеке.
В моей жизни появился однокурсник – Йоська Фишман. В университете мы сразу заприметили друг друга, слиплись, как два магнитика, и теперь ничто не могло нас разлепить. Йоська жил вместе с мамой, Розой Аркадьевной, а его старшие брат и сестра уже несколько лет обитали в Израиле. Вскоре наши матушки познакомились и подружились. В их разговорах всё чаще стало появляться слово «эмиграция», – и мы вчетвером записались на курсы иврита. Первоначально планировалось, что мы с Йоськой получим сначала степени бакалавров, потом магистров, – и только тогда уедем на историческую родину. Но тут государство, в котором мы жили, решило устроить переворот в бабушкиной стране – точнее, пока в её восточной части. Государство ввело туда свои войска, хотя категорически это отрицало и делало вид, что восстали жители так называемых «народных республик».
Появились сообщения о боевых действиях, о жертвах среди населения. Через линию размежевания летели ракеты, мины, снаряды – и конца-краю перестрелкам не было видно. В нашем городе всё активней и свободней выступали организации, сильно напоминавшие сборища в мюнхенских пивных в тридцатые годы прошлого века. И тон средств массовой информации, особенно телевидения, всё больше походил на пропаганду тех времён. Международное сообщество выражало «глубокую озабоченность», но дальше этого идти не решалось.
Мамы посовещались и предложили нам ограничиться дипломами бакалавров, чтобы как можно скорее «делать ноги» из распоясавшейся отчизны, пока не поздно. Главная проблема заключалась в бабушке, которая категорически отказалась ехать с нами. Она заявила:
– Здесь жила, здесь и помирать буду. А вы езжайте себе. Нечего на меня смотреть! У нас в посёлке все друг друга знают; если что – помогут и поддержат.
Мы с Йоськой официально расписались. И всем семейством стали готовиться к отъезду.
Мы прилетели в Израиль. Это была страна, которую я в детстве видела сквозь синее стёклышко. У нас с Йоськой здесь всё получалось: улучшили свой иврит, завершили образование в университете, получили степени магистров в области информатики. Отслужили в израильской армии, уволились в качестве офицеров запаса. Получили престижную работу в серьёзных учреждениях. Родили сначала сына Илана, потом дочь Мириам.
К февралю 2022 года во мне брыкался и всячески «хулиганил» наш третий отпрыск – Симон. До рождения ему оставалось ещё четыре месяца. В том феврале на нас посыпались неприятности. Сначала болели дети. Потом мама оступилась на лестнице и упала. У неё обнаружился перелом лодыжки, ногу положили в гипс. На следующий день пришло сообщение: моя бабушка умерла на девяносто втором году жизни. Соседка, у которой были ключи, зашла проведать старушку и обнаружила её мёртвой.
Мама начала было придумывать, как ей поехать на похороны, несмотря на гипс. Мы с Йоськой эту идею пресекли на корню. Оставили детей на его сестру и взяли билеты на самолет для нас двоих. Благо, до родов была ещё уйма времени. О возможной большой войне против бабушкиной страны глухо поговаривали в прессе и социальных сетях, но нам в это как-то не верилось.
Двадцать второго февраля мы добрались до посёлка у моря. На следующий день бабушку похоронили при стечении множества односельчан. Мы собирались разобрать вещи в квартире, оставшейся без хозяйки, и выставить жильё на продажу…
До рассвета муж растолкал меня и сказал:
– Майя, война началась! Киев бомбят…
Ещё несколько мгновений я надеялась, что это мне снится. Потом села в постели. Йоська велел быстро собираться. Мы подхватили рюкзаки, надели куртки, заперли квартиру и пошли в сторону автобусной станции, – пешком минут десять.
Из рваных чёрных облаков быстро нарастал низкий тяжёлый гул. Из дыры между тучами вынырнул самолёт, и из него посыпались большие тёмные капли. Я видела бомбы на рисунках и в фильмах, но не могла поверить, что на посёлок летят они. Мы кинулись в ближайший подъезд, спустились в подвал и упали на пол возле стены. Муж накрыл меня своим телом.
Послышались взрывы, всё ближе и громче. Рвануло совсем близко, подвал покачнулся, но не поддался; только сыпанул чем-то мелким сверху вниз. Потом всё смолкло.
Через несколько минут я стала снова слышать: крики на улице, вой пожарной машины, вопль «скорой». И еще я ощутила, как беспокойно толкается Симон внутри. Муж сказал, что пойдёт наверх и разведает обстановку. Я сказала, что тоже пойду, но он кивнул на мой живот и велел: «Сиди!» Я подумала, что его красная куртка – слишком заметная цель, и предложила взамен свою оливковую, но Йоська отрицательно мотнул головой и ушёл.
Я ждала, а его не было. Позвонила на мобильный, но услышала «абонент временно недоступен». Оставалось выйти на поверхность и прояснить ситуацию.
Выглянула наружу – и отшатнулась: по улице медленно двигались танки и машины. На броне и капотах видна зловещая крупная буква, не оставлявшая сомнений в принадлежности техники к армии оккупантов. Они уже здесь. Быстро…
Наверное, Йоська тоже где-то прячется. Его мобильный не отвечал. Может, разрядился или вышел из строя. Придётся вернуться в подвал и ждать. Мой муж лучше, чем я, соображает в военном деле. Хотя и меня израильская армия тоже неплохо подковала. Подождём. Надеюсь, они не станут немедленно прочёсывать все подвалы. Йоська меня найдёт обязательно. Плохо, что хочется есть и пить. Но придётся терпеть, ничего не поделаешь.
Я вернулась в подвал, там было чуть теплее, чем на улице. Чтобы согреться, я быстро ходила вдоль стены или делала лёгкие гимнастические упражнения, но это не помогало. С улицы доносились автоматные очереди, одиночные выстрелы. Крики, плач. Снова крики… Что же они, гады, с людьми делают? Когда наступало затишье, была слышна канонада. Значит, фронт не так уж далеко. Мы прорвёмся. Обязательно прорвёмся, Симон! Вот только папа твой придёт – и всё будет хорошо! Где же Йоська, а? Куда он мог подеваться? С улицы раздавались пьяные выкрики и мат. Как же мне покидать моё убежище? Ждать надо. Угомонятся же эти гады, в конце концов…
Вечер. На улице вроде тихо. Надо идти. Без еды и воды я совсем ослабею, а до утра околею от холода – февраль ещё не закончился. Значит, выходим. Я спрятала израильский паспорт в потайной карман. Без него мне не попасть на самолёт. Осторожно выглянула наружу. В пределах видимости на улице пустынно. Фонари не горят. Окна тоже. Видно, нет электричества. Тёмная улица – это для меня плюс. Луна сияет в ясном ночном небе. Это минус. Держаться в тени домов не выйдет. Там завалы вдоль фасадов. Иду по проезжей части. Меня, конечно, видно, как на ладони. Вот бабушкин дом. Нет, уже не дом! Фасад разнесён на куски, торчат остатки стен. Наша кухня. Вместо окна – дыра. Рядом голый куст сирени. Весной гроздья прямо в окно лезли. А сейчас на ветке бабушкин носок. Розовый, вязаный, с зелёными кисточками. Я ей подарила в позапрошлом году. Может, Йоська где-то здесь, в нашей квартире?
Я прошла немного – и сбоку раздался окрик:
– Стоять! Руки вверх!
Нет! Только не этот голос! Только не этот!! Я медленно подняла руки. От угла ближайшего дома отделилась тень и шагнула на середину улицы. В лунном свете передо мной стоял Влад Морозов с автоматом, дуло которого смотрело мне в грудь. Он был одет в камуфляжную форму, на голове шлем.
– Г-г-абинович? Ты? Какая встреча! Ай да подарок! За тобой столько должков числится! И ты мне сейчас начнёшь их отдавать! Долго будешь отдавать, жидярочка! Пока не сдохнешь. А сдыхать будешь медленно и весело, я тебе обещаю!
Я как можно спокойней произнесла:
– Здравствуй, Влад! Так ты теперь военный? Я и не знала. Думала, что ты финансист или хозяйственник, как твой отец…
Морозов заржал:
– Не придуривайся! Ты уже дважды меня обдурила, сука! Ушла из рук, ещё и морду располосовала. Идиот Чугун мозги мне хотел отбить. Но память ко мне вернулась, слышишь? Не сразу, но вернулась! Так что я всё вспомнил. Поняла, тварь? Чугуна я тоже найду, недолго ему осталось. А тебе я сначала ноги прострелю, чтобы ты уйти не могла. Потом руки. А то ты опять какую-нибудь пакость придумаешь!
Беда этого скота, к тому же пьяного, судя по заплетающемуся языку, заключалась в том, что он в упоении перестал контролировать окружающую обстановку. Подонок не почуял, что за его спиной появилась фигура в камуфляже. Про волка речь, а он навстречь. Чугун – огромный, ещё более монументальный, чем в юности, крался по улице. В руке у него блестел нож.
Я молила Бога о двух вещах: чтобы Андрей не споткнулся, и чтобы Морозов не стрельнул в меня прежде, чем Гунькин до него доберётся.
Придётся развлечь эту сволочь беседой.
– Послушай, Влад, я поняла твои намерения. Но прежде скажи: ты тогда, в школе, понял, что я в тебя влюбилась? Я ревновала тебя жутко! Ты это понял или нет? Я хотела сначала тебя зарезать, а потом себе вены вскрыть! Я же с ума сходила по тебе!
Нетрезвые мозги Морозова работали медленно, но всё же кое-что соображали. Он заорал:
– Ты, сука! Опять лапшу на уши вешаешь! Если девка влюбилась, так она в постель с разбегу прыгнет! А ты, тварь, от меня дважды сбегала, да еще покалечила! Мне рожу аж в Америке выправлять пришлось, батя целое состояние на хирургов потратил! Так что должок у тебя неоплатный! Какую ногу тебе первой прострелить, левую или правую?
Ответить я не успела. Нож Гунькина вошел скоту под левую лопатку. Морозов разинул рот и свалился на дорогу.
Чугун вынул нож и несколько раз воткнул лезвие в землю, очищая от крови. Осмотрел орудие, спрятал под форму и только тогда поднял глаза.
– Здравствуй, Майя. Нужно уходить! Очень быстро! Иди за мной!
Я пыталась ему ответить, но получался только хрип. Наконец, мне удалось просипеть:
– Андрей, погоди, я не могу уйти! Где-то здесь мой муж. Я должна его найти!
Чугун остановился. Оценил контуры моей фигуры. Потом спросил:
– Муж – из здешних? Ты же вроде в Израиль уехала.
– Мы оба граждане Израиля! У нас там двое детей. И третий на подходе, как видишь… Мы приезжали хоронить мою бабушку. И вот так влипли. Муж меня оставил в подвале, а сам собирался разведать, как нам отсюда выбираться. Но в подвал так и не вернулся.
Андрей с запинками спросил:
– Гражданин Израиля?.. А во что он одет?
– В красную куртку! Ты его видел, да? Где он?
Чугун молчал. Потом снова повторил:
– Надо уходить! Быстро! Иначе конец и тебе, и мне! И твоему ребёнку! Тебе нужно уходить! Без мужа! Поняла?
Мой ответ был коротким:
– Нет!
Гунькин кивнул.
– Ладно, ничего не поделаешь. Я знаю, где твой муж. Лучше бы тебе туда не ходить, Майя…
Он натолкнулся на мой взгляд, вздохнул, взял меня за руку и повёл.
Йоськину красную куртку я заметила издалека. Он лежал навзничь среди обломков стен. Мёртвые глаза широко раскрыты. На шее виднелась глубокая рана. Под спиной подсохла лужа крови. Я опустилась рядом на колени.
Андрей тронул меня за плечо.
– Майя! Ты ему уже не поможешь. Похоронить его не удастся. Он попал под миномётный обстрел. Пойдём! Слышишь меня? В тебе его ребёнок, в конце концов. Ты его можешь спасти! Всё, уходим!
Я наклонилась и закрыла Йоське глаза. Сняла у него с руки часы и обручальное кольцо, спрятала к себе в карман. Во мне всё было темно и пусто. Кроме живота, в котором стучал ножкой Симон.
Мы с Гунькиным нырнули в промежуток между домами. Здесь мне было велено остановиться. На небольшой площадке стояли джипы в камуфляжной раскраске, рядом часовой. Андрей что-то сказал солдату, тот отступил и козырнул. Минуту спустя внедорожник остановился возле меня. Я села на переднее сидение, и мы поехали.
Чугун вёл джип вдоль моря, потом свернул в степь; когда-то я каждое утро здесь проезжала поселковым автобусом. Я спросила, нет ли воды. Он достал из-за сидения бутылку минералки и пачку печенья, протянул мне. Утолив жажду и съев пару печений, я повернула голову к водителю.
– Андрей, я не знаю, кто ты там, в этой страшной армии. Ты спас жизнь мне и моему будущему ребёнку. И в школе ты спас меня от тюрьмы и ещё от кое-чего похуже. И сейчас продолжаешь меня спасать. И, наверное, сильно рискуешь. Не знаю, чем заслужила это, но я тебе очень благодарна. Наверное, мой вопрос покажется смешным, но могу ли я что-то сделать для тебя?
Гунькин не стал смеяться. Он вытащил из кармана какой-то прямоугольник и протянул мне.
– Вот, возьми… Это паспорт твоего мужа. Я вытащил его, когда обнаружил тело. Собирался им воспользоваться, но передумал. Подлинный израильский паспорт – это классная вещь. Другую фотографию вклеить – дело техники. Я офицер, командир диверсионной группы, и мог бы отлично этот документ использовать. Но нет, не хочу…
Я без комментариев спрятала паспорт в карман. Вот оно как… Вражеский диверсант… Ну и дела!
Мы ехали молча довольно долго. Наконец Андрей заговорил.
– Майя, думаю, мы в будущем уже не увидимся. И даже не потому, что ты живешь в Израиле. Сейчас махнуть в любую точку земного шара – не проблема. Просто я чую, что исчерпал лимит везения. Мне всегда везло, понимаешь? Повезло, что тебя встретил. Повезло, что вовремя прикончил Морозова. Может, в пекле, когда туда попаду, не так сильно будут поджаривать, поскольку именно моя рука отправила этого гада на тот свет.
– Андрей, понимаешь, во мне сейчас всё стало чёрным… Выгорело в один момент. Ты говори, раз уж начал. Рассказывай, что хочешь…
– Ну, что ж, Майя. Начну с нашей школы. Почему-то прежде я тебя не замечал. А тут заметил. Да ещё как заметил! Но нелёгкая занесла в тот же класс психопата Морозова, и он стал тебя доставать…
Я перебила Чугуна:
– Я не раз видела, как ты смотрел на этого скота, когда он надо мной издевался. Но ты ни разу не заступился за меня. Хотя мог, при твоих физических данных…
– Объясню. Моего отца весь город знал. Страшный он был человек. По батиному распоряжению за каждым моим шагом в школе следили. Педагоги наши «стучали» от души, выслуживались перед папаней. Любой мой контакт становился известен отцу. Если бы я за тебя заступился, ты немедленно попала бы в поле зрения бати. А я этого боялся. От него я бы точно не смог тебя защитить. Что касается Влада, я решил так: пока он к тебе просто заедается, – не стану вмешиваться. Но если появится реальная опасность для тебя, то я его просто убью – и будь что будет!
Я покачала головой.
– Мне ничего подобного в голову не приходило! Я замечала, что ты на меня смотришь, но относила это к особенностям твоего характера. Ты ведь ни с кем не дружил, просто отсиживал время. Я решила, что тебе просто на всех плевать. Ведь ты сынок такого крутого папы…
– Ты права: мне было и правда на всех плевать. Я презирал учителей за то, что они лебезят перед отцом. Зато мой папаня и отец Морозова такие дела вместе обделывали, что любо-дорого! А в тот день… Ну, когда это всё с Морозовым произошло… Я на экзамене обратил внимание, что ты единственная из всех девчонок одета в кофточку с длинным рукавом, в такую-то жару. Засёк, что у тебя под рукавом что-то вроде ножа. Похоже, ты готовилась к бою. После экзамена ты вышла, я двинулся за тобой. Морозова нигде не было видно. На выходе из школы ко мне кинулась завучиха, начала поздравлять с окончанием учебного года, передавала бате приветы. Я быстро от неё отделался, выскочил на улицу, но ты уже исчезла. Я помчался к насыпи – и всё равно опоздал. Морозов прыгнул на тебя, но ты увернулась – и полоснула его бритвой. Мне пришло в голову, что убивать его нельзя – это может быть опасным для тебя. Решил отбить этой скотине мозги, чтобы он не помнил, кто ему физиономию располосовал.
Батя тогда пытался выяснить причину драки. Я сочинил, что Влад насмехался над нашей семьёй, обзывал всех матерно – ну, я и полез в драку. Не знаю, поверил отец или нет, но меня от наказания отмазал, отстегнул Морозову-старшему серьезные башли и пообещал большую долю в деле. Влада отправили в Америку для лечения. Меня перевели в другую школу и пасли ещё плотнее, чем прежде. Ты уехала, в чаты не выходила, а я не решался тебя разыскивать.
Я как раз получил аттестат, когда Морозов-старший пожелал взять руководство бизнесом на себя. Мои родители собрались отдыхать на Канарах. По пути в аэропорт их машина взлетела на воздух. Я понял, что буду следующим. В доме имелся сейф, шифр был мне известен. Я забрал очень крупную сумму денег. Пока подельники отца обсуждали план военных действий, грамотно ушёл из-под надзора. Деньги – большая сила. Они помогли уйти от преследования двух свор: морозовской и подельников покойного бати. Но я понимал, что рано или поздно меня найдут. И тогда я подписал контракт. Попросту говоря, стал военным наёмником. Нас долго и детально обучали убивать себе подобных…
Неожиданно джип вильнул и свернул с грунтовой дороги. Гунькин поморщился.
– Там беспилотник маячит. Переждём. Если засекут, то начнут обстреливать. Нам и так повезло – большую часть пути без приключений проскочили!
– Мне вообще везёт, когда ты рядом появляешься. Разве не так?
– Так, Майя! Морозов уже третью неделю за мной гоняется! Наши подразделения случайно оказались по соседству. Он меня издалека увидел и раззвонил своим, что открывает сезон охоты. Этот идиот стал за мной следить. Из него следопыт, как из дерьма пуля. Мы быстро поменялись ролями. Я шёл сегодня за ним и выбирал местечко поудобней. Мне тоже место в пекле, это ясно; но мы с Владом попадём на разные этажи – если в аду есть справедливость. Так вот, я двигался за Морозовым – и вдруг увидел тебя под дулом его автомата. Я боялся, что этот психопат выстрелит в тебя до того, как я его достану. А дальше ты знаешь.
Беспилотник исчез, но в отдалении шла колонна танков. Я повернулась к однокласснику.
– Андрей, мне нельзя попадать к твоим сослуживцам! У тебя есть пистолет для меня? На случай, если другого выхода не будет?
Гунькин достал с заднего сидения небольшой ящик. В нём были гранаты.
– Ты умеешь с этими штуками обращаться, Майя? Они надёжней, чем пистолет. Осечки не дают.
– Я служила в армии, как все граждане Израиля. С гранатами справлюсь.
Танки прошли, но в сторону фронта продолжала перемещаться тяжёлая техника. Мы двигались по бездорожью. Гунькин выжимал из джипа всё, что можно. Мощные колеса месили грязь, но, к счастью, не буксовали. Канонада стала совсем отчётливой. Чугун остановил машину.
– Всё, Майя, дальше нужно пешком, иначе нас засекут.
В дополнение к гранатам я получила автомат, повесила на плечо, и мы пошли. Небо затянуло тучами, так что лунный свет больше не был помехой.
Андрей действительно был «спецом»! Он шёл, словно по наитию, обходя всё, что для нас представляло опасность. Над нами летали ракеты, снаряды, дроны, но мы им не были интересны, а, может, просто не видны.
Начинало светать, и мне стало страшно. В степи днём не спрячешься. Но вскоре я поняла, что канонада гудит у меня за спиной. Это означало, что мы пересекли линию фронта и ушли с оккупированной территории. Оставалось только удивляться опыту и навыкам моего проводника.
Андрей велел остановиться.
– Майя, посмотри прямо перед собой! Вон там, метров через пятьсот, блокпост. Тебе туда. Я буду ждать, пока ты дойдёшь. Автомат и гранаты оставь здесь. Иди с поднятыми руками. Лучше, если в руке будет что-то белое. Может, платок или салфетка… Предъяви свой израильский паспорт, сообщи, что беременна и нуждаешься в помощи. Скажи, что твой муж погиб на оккупированной территории. Ничего не сочиняй, говори как есть. Не забудь упомянуть похороны бабушки. Объясни, что тебя перевёл через линию фронта бывший одноклассник, разведчик, офицер. Назовёшь мои данные. Это будут проверять. Объясни мой поступок тем, что я влюблён в тебя со школьных лет. Это тоже чистая правда. Иди, Майя, пока ещё не совсем рассвело.
Я взмолилась:
– Андрей, пойдём вместе! Сдашься в плен. Тебе ведь обратно нельзя, ты сам сказал!
Гунькин покачал головой.
– Нет, Майя. Никакого плена не будет. Мне ведь придётся рассказать правду, а это означает, что меня будет судить трибунал как военного преступника. Я таковым и являюсь. Приговорят к пожизненному заключению. Меня такой исход не устраивает. Дальше ты пойдёшь одна. Без меня. А я уж как-нибудь разберусь. Из разных передряг выходил, может, и из этой выйду. Если повезёт…
Он приложил палец к губам и махнул рукой в сторону блокпоста. Я коснулась ладонью плеча моего спасителя: одноклассника, влюблённого, убийцы, диверсанта, военного преступника… – Господи, Ты что-нибудь понимаешь в этой истории? – и пожелала ему везения.
Я вытащила из кармана куртки пачку бумажных носовых платочков, развернула несколько, зажала в руке трепещущую белую стайку и пошла, не оглядываясь.
Блокпост нацелил на меня два автомата, но я всё же дошла целой и невредимой, и точно выполнила инструкции Гунькина. Меня обыскали и разрешили опустить руки.
Небо очистилось. На востоке, за грохотом канонады, вставало тёмно-красное солнце. Со стороны оккупантов выпустили ракету, и она полетела прямо на нас. Солдатики блокпоста закричали: «Лягай!»[1] – и мы втроём упали в грязь. Я успела подумать: «Вот и всё!» Рвануло, земля дрогнула и качнулась. Паренёк, лежавший рядом со мной, предупредил:
– Недоліт, але ти поки не підскакуй, бо можуть летіти уламки![2]
Через несколько минут мне помогли подняться на ноги и даже улыбнулись.
– О, бачиш, ти, мабуть, везуча![3]
Да, всё правильно. Андрей был рядом – ну, пусть не рядом, но недалеко – вот мне и повезло уйти от смерти. Я поискала его взглядом. Степь была пуста. На месте удара ракеты дымилась огромная воронка. Я ждала, что могучая фигура в камуфляже появится над рыже-чёрной травой и пойдёт, и пойдёт…
Солдатик поглядел в бинокль и вздохнул:
– А хлопцю тому не повезло. Лежить біля вирви. Вже все…[4]
Я выхватила у него бинокль и приставила к глазам. Прямо передо мной возникло запрокинутое мёртвое лицо Гунькина с торчащим из виска осколком металла. Чёрные угли во мне вдруг задымились, пустота внутри заполнилась густой тьмой и поднялась к горлу. Земля перевернулась, из неё посыпались мелкие яркие звёзды, и Йоська стоял среди них, как на лугу среди цветов, и смеялся…
На террасе варшавского кафе почти все столики были заняты. Я только что уплела тарелку грибного супа и рагу из курицы, и мне принесли на десерт горячую яблочную шарлотку с вишнёвым соусом и кофе со сливками. Эти блюда пришлись по вкусу не только мне, но и Симону, и он на время прекратил безобразничать у меня в животе. А я, для закрепления эффекта, заказала ещё и лимонное мороженое.
Апрельское солнце лупило в полную силу, прижигало нос, но я не пряталась в тень. Небо примеряло разные оттенки синих цветов: незабудки, васильки, колокольчики… Только-только вернувшиеся из дальних стран стрижи раскраивали острыми крыльями воздух на мелкие лоскуты, призывая на лету: «Ре-е-жь! И-и-х! Ре-е-жь! Все-е-х!» От мелькания множества чёрных визжащих бритвочек чуть кружилась голова. Надо было бы встать и уйти. Но мне казалось, что я снова, как в детстве, гляжу на мир сквозь синее стёклышко. Так мне было легче: не хотелось каждую минуту вынимать из кармана куртки Йоськин паспорт и рассматривать фотографию. И столовый нож, поданный к горячему блюду, не напоминал о дыре под левой лопаткой Морозова. И воткнутая в шарики мороженого чайная ложка не становилась похожей на кусок металла в мёртвом виске Чугуна.
До вылета в Тель-Авив – с двумя пересадками – оставалось ещё два дня.
Я сижу на пляже в шезлонге. Море сегодня всецело бирюзовое. Впрочем, кое-где на глубине это чистейший ультрамарин. У самого берега вода сплошь покрыта золотистыми и перламутровыми пятнышками солнечных бликов. Они летают стайками по завитушкам волн, прячутся в глубину, вновь выныривают. Небо – ярко-синий ситчик без единой белой помарки. Ослепительные чайки лениво слоняются в воздухе над прибоем. И в бабушкином посёлке на пляже когда-то были такие же…
Мои дети – Илан, Мириам, Симон – то гоняют по мокрому песку, то забегают в воду и поднимают тучи брызг. Я в качестве зрительницы обязана оценить и одобрить эту бузу. Они оборачиваются и выжидательно смотрят на меня. В каждой из трёх задорных мордашек немедленно проявляется Йоська. Он на мгновение зависает над мельтешением бликов – и смеётся, смеётся, смеётся…
[1] «Ложись!» (укр.)
[2] «Недолёт, но ты пока не вскакивай, потому что могут лететь осколки» (укр.).
[3] «О, видишь, ты, наверное, везучая!» (укр.)
[4] «А парню тому не повезло… Лежит возле воронки… Уже всё…» (укр.)