Осенний подшёрсток
***
За ближних, дальних, но сперва
за тех, что не спасти –
довольно подобрать слова
и вслух произнести.
Но неприметен голос твой,
ничем не осиян –
горошек трели горловой
в коробочке семян.
Когда смеркается к пяти
и смутно на душе,
внутри тихонько тарахтит
небесное драже.
И хоть немая эта речь
честней мольбы любой,
ей никого не уберечь,
не заслонить собой…
***
Там, где сгладилось уже, отболело,
всё простилось до седьмого колена –
проступает неудобный и острый
чьей-то жизни неразобранный остов.
Что крепилось на него бестолково –
ветошь тёплого жилища людского –
копошилось, суетилось устало,
было, было, а потом перестало,
где от солнца двор циновкой затянут,
и побеги без присмотра завянут,
где мы жили, планы строили по привычке,
планы – планочки, реечки, перемычки…
***
Присядь, усталость – ещё не старость,
ложится в ноги, и не впервой,
горячим боком едва касаясь,
овчарка с угольной головой.
Погладь, не бойся – на ощупь жёсток
мой пёс дворовый и пожилой,
горит осенний его подшёрсток,
присыпан тёплой ещё золой.
Держи, укусит! – Да он никто мне,
недавний спутник, заживший след,
а новый будет ещё бездомней
всех этих странных приблудных лет.
Езжай, дорога свободна к ночи,
ложится в ноги, черней реки,
и тлеют гари её обочин,
вдогонку сыплются огоньки…
***
что уж теперь,
если запрет говорить, дышать –
только терпеть,
максимум за руку подержать
стиснет ладонь –
пальцы прохладны, потом теплы –
чтобы потом
руку разжать посреди толпы
бросит тебя –
каждый прохожий бери, владей! –
словно дитя
на попеченье чужих людей
где-то ещё
за руку тянет его тоска,
вход воспрещён,
лампа над входом жужжит, тускла
только мечтам,
тем, что роятся в её тепле,
глупым мечтам
можно вовнутрь, а потом – тебе
***
Успели спастись, но забыть не успели:
косые лучи из небесных прорех
и дом на краю захолустной Помпеи,
что выставил солнечные батареи
отчаянным жестом ладонями вверх.
Там каждый из дней, нескончаемо летний,
усталые капли стирает с лица,
и тот злополучный, желанный, последний,
для нас, уцелевших – не знает конца.
Кого позабыть мы успели на свете –
того, кто остался и скрылся из глаз –
надёжно запомнит спасительный пепел,
серебряный пепел запомнит для нас…
***
Ни развода, ни обмана –
южный “новигод”,
из окна его гортанно
музыка орёт,
и дрожит огнями ёлка
в лавке на горе
у арабского посёлка
в бедной мишуре.
Трое пришлых в адидасе –
дух, отец и сын –
спросят девочку на кассе,
смуглую Насрин,
как попасть в автомобиле
ночью, по горам
в Назарет – налево или
через Шефарам?
Пыльным снегом из бумаги
лавку занесло,
у помятой колымаги
выбито стекло,
но небесный навигатор
им укажет путь,
где, спасаясь от расплаты,
надо повернуть.
Позади промзоны местной,
скользкий под дождём,
будет улочки отвесной
гибельный подъём,
серой ватой на пороге
прошлогодний снег,
а оттуда – все дороги
вертикально вверх.
***
Один среди заросших,
почти могильных плит,
оставлен и заброшен,
мой дом ещё стоит.
Хоть надписи на стенах
осыпались трухой –
с моей тоскою в венах,
и никакой другой.
Оконные провалы
все выбиты почти –
глядит, неузнаваем,
как будто снял очки.
Беспомощно-размыты
неяркие черты –
в плену своей орбиты,
обломок пустоты.
Там некому ответить,
подставить мне плечо,
внутри труха и ветер –
но он стоит ещё.