История о доблестном Ровшане
и правдивой Сиддике
(журнальный вариант)
Все ложь, вопросы роковые задающий.
Из пасти тянется жестокий смрад.
Несчастным каждый станет,
Словам твоим внимавший.
Исчезнет вера и погибнет фэриште[1]
Шах Исмаил Сефеви
– Аллах великий, куда это мы попали? – Каменщик Осман оглядывался, дрожа всем телом. – Поднялся на пригорок, там тоже везде трупы. И что за страшный холод охватил мир? Неужто скатились в преддверие дома Иблиса? Жаль кроткие души наши. Смерть пришла!
– Не мели попусту языком. – Фируз-ага крепко вцепился в поводья осла, мотавшего головой. – Какое бы ни было страшное место, все же не переселились в царство мертвых. А будем слушать трусливые речи, так погибнем скорее. И семьи останутся без главы. Возьми себя в руки… Где Джафар?
– Пошел разведать, что к чему.
Горстка людей, затерянных в бескрайней степи, была подобна песчинке. И солнечный луч не проходил сквозь свинцовое небо; из близлежащих оврагов слоями поднимался удушливый туман. Из густого тумана послышались торопливые шаги. Прошло несколько томительных мгновений – и показался кузнец Джафар, бежавший к маленькому каравану. Вид Джафара был страшен: он трепетал всем телом, словно безумный, сузившиеся зрачки его были устремлены в пустоту.
– Фируз-ага, ужас! – Окладистая борода Джафара ходила ходуном. – Трупы рассыпаны по всей равнине. Грудь женщин вырезана, лица мужчин разбиты, словно глиняные сосуды, глаза вырваны. Такие немыслимые вещи не сделает и полчище диких маджуджей. Не пожалели даже грудных младенцев, я видел их разорванные тела. То дела дьяволовы! Куда податься, как спастись от когтей тьмы?
– Кто они? К какому племени принадлежат эти несчастные?
– Ничего не знаю. Нынче в краю выблядков пес не хочет признать хозяина. Кто знает, какой палач содеял это зверство? Умоляю, скорее бежим. Может, счастье будет нам сопутствовать. Аллах велик! Слышите? Это адский посланник с нетопырьими крыльями прилетел забрать невинные души наши!
Вдали стремительно распространялся странный режущий звук, схожий с сухим стрекотанием крыл пустынной саранчи. Услышав это знамение, люди Города распростерлись на земле и стали торопливо молиться. Лишь Фируз-ага сохранил бодрость духа. Через некоторое время, схожее с вечностью, звук стал слабеть, затем полностью растворился в пространстве. Старик позвал друзей тихим голосом:
– Дорогие братья, вставайте. Чем бы ни было это существо, оно улетело. Мы должны идти. У нас нет другого выхода. Ежели останемся здесь, смерть рано или поздно найдет нас. Вставайте, вставайте! Во имя Аллаха!
Мастера стали подниматься, оглядываясь в великом страхе. Фируз-ага, вцепившись в узду осла, твердо повел людей навстречу судьбе.
Путешествие сквозь седьмой круг ледяной пропасти продолжалось без конца. Потрясенные мастера тихо шли, опустив головы. Внезапно Фируз-ага остановил караван, подняв руку.
– Кажется, туман рассеивается. Гляньте! Воздух стал теплеть.
– Воистину, Фируз-ага правду говорит. – Вынырнувший из тумана Джафар нерешительно сделал несколько шагов. – Смотрите… Проглянули небеса!
Объятые радостью, странники торопливо шли к свету. Фируз-ага позвал подмастерье и передал ему поводья своего серого. Осман заметил, как старый мастер снова пошел во влажную трясину, и растерянно позвал:
– Куда ты? Неужто в тумане что-то есть?
– Не двигайся. – Повернувшись, Фируз-ага помахал рукой. – Буду возвращаться, укажешь путь.
Туман съедал все звуки. Фируз-ага сделал несколько шагов и стал внимательно всматриваться в тьму. Может, показалось? Наконец, почувствовав едва заметное движение, он подошел к трупу молодой женщины. К заледеневшему остову прильнула дрожащая маленькая тень. Он опустился на колени и перевернул на спину девочку, чьи кудри смешались с черными длинными волосами погибшей матери. Тельце девочки было совсем легким. Она заплакала.
Огромная фигура Османа возникла на его пути внезапно. Прервав ненужные расспросы резким движением руки, Фируз-ага повел друга в сторону прорывавшихся в сумеречное царство светлых лучей. Мгновенье – и они вырвались из липких объятий тумана на свободу.
Все хотели взглянуть на странную находку. Дрожащая девочка уткнула лицо в плечо старика. Наконец, Джафар нетерпеливо спросил:
– Кто это, шейх? Что за добычу принес ты из долины смертной тени? Аллах знает, что за чудовище прячется в ее теле…
Фируз-ага осторожно погладил волосы девочки и ответил хриплым голосом:
– Опять ты мелешь чепуху. Стыдись! Это просто ребенок. Дитя человеческое. Понял?
***
Ночные стражники уже стали обходить улицы Города. Кюбра-хатун[2] тревожно ожидала мужа в эндеруне. Когда же раздался знакомый скрип старых ворот, бросилась наружу. Бледный Фируз-ага стоял на пороге, прижимая к груди тяжелый сверток. Женщина пораженно застыла на месте. Затем прошептала робко:
– Муж мой, как прошло ваше путешествие? И что за дитя ты держишь в твоих объятиях?
– Всё расскажу… – Фируз-ага, пошатываясь, прошел внутрь дома. – Сын спит?
– Недавно лег. Каждый вечер ожидал тебя. И сегодня до сумерек сидел у ворот. Исхудал весь, кожа да кости. – Кюбра-хатун в отчаянии махнула рукой. – Так как же с припасами? Смогли раздобыть?
– Всё прошло благополучно, хоть и не без сложностей. – Фируз-ага говорил спокойно, но что-то в его голосе заставляло сжиматься сердце. – Прими же ребенка… Моя доля у Османа. Заберем завтра, когда будем делить.
– Не могу больше терпеть, ноги дрожат от голода. Сейчас же пойду и немного одолжу… – Кюбра-хатун тяжело вздохнула, забирая у Фируза-аги девочку.
– Завтра. – Голос мужа не допускал пререканий. – Раздень-ка лучше ее и хорошенько протри, да и волосы помой. Я принес эту обессилевшую птичку из юдоли скорби…
Кюбра-хатун посадила на низкую скамью девочку и стала стягивать с нее одежды. И до чего же они были странные: прошитый тонкими нитями забавный халатик из поблескивающей черной ткани, набитой хлопком. Еще более поразило ее то, что она увидела под верхней одеждой. На девочке были хитро сшитые синие шаровары в обтяжку и темная рубашка со множеством смешных штуковин, продетых в прорезанные на ткани отверстия – пришлось провозиться, прежде чем их снять. К худенькому тельцу прилегала еще одна белая рубашонка без рукавов и что-то вроде затейливой набедренной повязки. Маленькие ушки были уже проколоты, на них висели тонкие золотые сережки с красным камнем. Всё время, пока раздевали ее, девочка не проронила ни звука. Кюбра-хатун вдруг подумала, что уж больно она смахивает на маленькую иноземную царевну в несчастии, брошенную на растерзании демонам.
Супруги внимательно осматривали гостью. С чисто промытыми целебной глиной волнистыми черными прядями, распущенными по хрупким плечам, в старой нательной рубашке, достающей ей до пят, она выглядела столь чудно, что супруги переглянулись. Затем Кюбра-хатун вполголоса спросила:
– Откуда взялась эта маленькая красавица? Знаешь, вся она – загадка. Эти невиданные одежды, взгляд… Хоть умеет говорить?
– Не знаю. Но то, что мне ведомо – скажу. – Фируз-ага провел рукой по бороде. – Только ты мне дай слово, что не будешь болтать. Это дело очень, очень странное… И страшное.
По своему обыкновению, суховато и без лишних слов он поведал жене о том, как они внезапно очутились в жутком месте, полном клубящегося ядовитого тумана. Когда Фируз-ага закончил свой рассказ, Кюбра-хатун сидела, прикрыв от изумления и страха рот, временами качая головой. Затем промолвила:
– Муж мой, а что, если она и в самом деле какая-нибудь иноземная царевна или иная важная особа, уцелевшая после расправы? Ты посмотри, во что одета. Да еще эти золотые серьги. Не миновать нам беды, ежели прознает кто… Да и как мы двух детей будем кормить, в такой тягостной беде и разорении?
– Про то не беспокойся. – Фируз-ага успокоительно погладил жену по руке. – Аллах великий не оставит своей милостью людей, желающих спасти сиротку. Но вот про ее прошлое лучше будет молчать. Я поговорю с людьми, чтобы не слишком распускали языки. Всё знает только Осман, а он человек надежный… Астагфируллах[3], да что же с ней?
Девочка начала лепетать тонким голосом. По бледным щекам вдруг градом полились слезы. Внимательно слушавшая ее Кюбра-хатун вдруг сдавленно вскрикнула:
– Эйвай[4], да это же туркоманская девочка! Мне приходилось иметь дело с женщинами этого свирепого племени. Успокойся, дитя мое, успокойся! Я буду твоей мамой… Но великий боже, до чего же она хорошенькая. Похожа на хрупкого детеныша лани. А глазки-то, глазки!.. Совсем как миндаль, да еще и черные, как ночь!
– А как ее зовут? Спроси-ка ее. – Фируз-ага в задумчивости огладил бороду.
Мучительно наморщив лоб, Кюбра-хатун пыталась вспомнить тюркские слова. Девочка изумленно смотрела на нее. Затем она произнесла несколько фраз на загадочном языке и неожиданно добавила:
– Умай.
– Что-что? – Супруги недоверчиво переглянулись.
Фируз-ага покачал головой и строго спросил жену:
– Ты не ошиблась? Она точно туркоманка?
Кюбра-хатун растерянно ответила:
– Я только спросила, как ее зовут.
Девочка задумчиво потерла висок. Затем опустила голову и прошептала:
– Сиддика.
– Слава Аллаху, дочь правоверного! – Кюбра-хатун облегченно вздохнула. – Я-то думала: может, из числа нечестивых. А у тебя славное имя, дитя. Верно, ты совсем не умеешь лгать?
Сиддика печально молчала. Потом встрепенулась и робко посмотрела в угол комнаты, где с постели поднялся мальчик, сонно протирая глаза. Он был худеньким, с тонкой шеей и умными тоскливыми глазами. Заметив большую фигуру отца, на которую падал отблеск ярко горевшего чирага[5], мальчик радостно вскричал:
– Отец, ты пришел! Я так долго ждал тебя!
– А вот и мой сын проснулся. – Фируз-ага ласково поманил рукой. – Познакомься с сестрицей.
Мальчик порывисто бросился вперед, но замер на месте. Затем, нерешительно приблизившись, стал разглядывать девочку вблизи. Удивительные ее глаза пугали, казались бездонными. Вдруг в них вспыхнули яркие лучи, и она неожиданно звонко рассмеялась. Кюбра-хатун вопросительно посмотрела на мужа. А тот покачал головой и спокойно сказал:
– Сынок, эта девочка будет жить у нас и станет для тебя родной. Ее зовут Сиддикой. Смотри: не обижай, будь добрым братом.
– Откуда она? – Мальчик говорил, не отводя взгляда. – Похожа на крылатую царевну, прилетевшую из далеких островов пряностей. Ты мне про них сказывал.
– Нет, что ты, просто сиротка из дальнего угла махаллы[6], – Фируз-ага говорил серьезно, четко разделяя каждое слово. – Ты ее родителей не знаешь, они были из пришлых.
– Смотри-ка, что делает… Да она признала тебя, – Кюбра-хатун улыбнулась, глядя на детей. – Воистину, это любовь с первого взгляда!
Сиддика робко протянула ручку и дотронулась до плеча мальчика. А тот накрыл ее узкую ладонь своей, чувствуя нежную шелковистую кожу.
***
Ты знаешь, что такое ад?
Ад – лишиться души. Геенна – жить без тени. Знай, что с тех времен, как падшие боги рухнули в пределы нашего мира, в нем появилось высокомерное зло, полагающее, что можно управлять сущностью тварей земных с помощью гнусного колдовства.
Слушай же рассказ о юноше, узревшем то, что ожидает живущих. Слушай, мальчик.
Ровшан был удивительным человеком. Кому-то довольно благ мира сего: сначала открыл лавочку, потом заработал деньжат, свил гнездо, дети народились, женил сына на вскормленной честным молоком, выдал дочь замуж за приличного человека. Достойная участь… Вот только наш герой всё время желал странного. Как выглядел? А вот так: паренек роста высокого, сильный и широкоплечий. Девушки, верно, почитали бы его славным малым…
Был он сыном одного из городских дабиров[7]. Помимо службы при вали, Фируз-ага писал прошения и письма для всей махаллы. Выглядел он строгим и замкнутым – но сердце у него было очень доброе, и денег он с бедных не брал. Из чего выходит, что сам он тоже жизнь вел весьма тяжкую. Сына старый ученый прилежно обучил письму и чтению Корана, как велит закон шариата. Но, помимо этого, постарался ознакомить с жемчужинами, собранными поэтами и учеными из океана времени.
Порой мимо дома на рысях проходил отряд храбрых тюрок, закинувших щиты за спины и придерживающих колчаны, полные стрел. И тогда Ровшан начинал грезить о битвах да звоне мечей. Представлял, что станет учтивым воином, будет нести правую веру заблудшим язычникам, защищать вдов и сирот и истреблять разбойников. В такие мгновенья он хватал старый большой нож у растерявшейся матери, раскатывавшей тесто на низком столике, и носился по двору, свирепо размахивая им и яростно выкрикивая угрозы сонму воображаемых врагов.
Дошло и до того, что, заигравшись, Ровшан поставил шрам на ладонь Сиддике – живущей в доме сиротке, с которой дружил с малолетства. Отец пришел в ярость и запретил подходить к ней, но толку-то было мало. Она словно бы стала его тенью и не отступала от Ровшана ни на шаг. Добрая мать Ровшана до того привязалась к ласковой девочке, что почитала ее домашней невесткой и приютила в эндеруне.
А как выглядела-то неописанная красота? А вот так: черноглазая девчонка в весело сдвинутом набок арахчыне. Носила она платье с пестрыми узорами, а в длинные косички вплетала темные ленты. Ткать – было ее страстью: выпросила у хозяйки дома старую ханá – традиционный ковроткаческий станок, и сидела за ним часами. Была у нее и еще одна черта: она совершенно не умела лгать и, провинившись в детских шалостях, сразу же признавалась во всем. Словом, не было в ней и следа светского блеска. Конечно же, в глазах искушенных знатоков науки о любви простодушная дочь Города никак не могла быть обольстительной.
Успокоившись, Ровшан шел в тесную светелку и, привалившись к стене, заворожено смотрел, как она работает. В такие мгновенья ему становилось так покойно и хорошо, что он даже переставал мечтать о подвигах да славе.
Но одолевали беспокойные мысли. И Ровшан начинал рассказывать Сиддике о далеких островах пряностей и огромных городах на краю земли, где делают удивительные вещи. Его маленькая наперсница слушала чудесные рассказы, с восхищением следя за каждым его движением. Он увлеченно рассказывал об ужасной пустыне, где живут песчаные драконы, а палящий зной в дневные часы переходит в такой холод под лунными лучами, что замерзший песок скрипит под ногами, и не спасают даже самые плотные одежды. Были и рассказы о руинах некогда прекрасного города Мадаин, о странных людях с половиной тела – наснасах, а также о свирепых единорогах, именуемых каркаданн, что были способны расправиться даже со слоном.
А Ровшан уже о науке думает. Увидит проезжего мошенника-звездочета – и сразу же мечтает о том, что изучит магию да алхимию, обретет знания великие, сумеет управлять демонами и прорицать будущее. Что он будет делать дальше, мальчишка так и не мог решить толком. Но полагал, что знания дадут ему немалую власть и силу.
***
Однажды, когда повзрослевший Ровшан тоскливо стоял у ворот Города, он увидел странное зрелище. Мимо шел большой караван, полный товаров. Впереди шагал караван-баши, напевая с великой грустью:
Как стихнет ветер утренний,
Придет покорный раб…
Скажи же ей:
Готов к твоим приказам злополучный караванщик.
Раскрой ее замолкшие уста,
Не медлит пусть,
Придет скорей –
А коль передо мной
Она предстать не пожелает,
То получу лечение иное от логмана,
Искусного в волшбе.
Ровшан заворожено смотрел, как мимо него проплывали величественные корабли пустыни. На спину одного из верблюдов была навьючена большая кеджаве[8], тщательно закрытая занавесями. И тут чья-то рука, схожая с когтями хищной степной кошки, раскрыла полотно, обнаружив пустоту, из которой на юношу уставился жуткий взгляд. Парившие во тьме закрытых носилок загадочные глаза затягивали, словно сузившиеся в смертельном прищуре зрачки ядовитой гюрзы в тот самый миг, когда она, бесшумно скользя по песку, подкрадывается к беспечной птичке.
Это продолжалось всего лишь мгновенье. Занавесь плавно опустилась. Верблюд, покачиваясь, проплыл дальше и исчез из виду за поворотом в узкой махалле. Пораженный Ровшан застыл на месте, затем вздохнул и прислонился к глинобитной стене. Солнце уже заходило, и кроваво-красные тени легли на минареты и дворцы великого Города. Он горько подумал, что вот так, бессмысленно в своей размеренности, и пройдет его жизнь: станет дабиром, как и почтенный Фируз-ага, будет переписывать набело небрежно составленные более удачливыми писцами бумаги, рыться в пыльных летописях и познавать радость битв и прелесть красавиц лишь из книг. Такова участь, уготованная ему неудачливым отцом!
Верно, мать тоже давно решила: она женит его на домашней невестке, которую давно и с великой заботой приготовила себе на замену. На этой юной ткачихе-простушке, целый день ходящей за ним по пятам с сияющими от неуместного обожания глазами. Конечно же, они потухнут, как только пойдут дети, и на ее узкие плечи в полной мере навалятся домашние заботы. Сиддика преобразится: сварливая, с красным лицом и морщинистыми руками, упорно будет требовать, дабы он зарабатывал больше и хоть что-нибудь предпринял; например, открыл лавку. Разве мать не ведет порой таких речей? Все женщины одинаковы!
Ровшан с отвращением вспомнил, как Сиддика принялась прилежно читать при нем книги, которые выпрашивала у отца. Верно, только чтобы выглядеть умнее, и половчее овладеть им для домашнего рабства.
С тяжелым сердцем он зашел во дворик. Глухо покашливая, Фируз-ага творил вечерний намаз. Ровшан внимательно оглядел старика, с величайшим усердием отбивающего поклоны, – и стал напряженно думать.
«Ну, какой смысл пять раз в день биться головой об джанамаз, сплетенный Сиддикой? А после этого снова садиться за писанину, прилежно выслушивая косноязычных бред ремесленников, наставляющих сыновей на чужбине, и отказываясь от платы, которую пытаются внести дехкане, околачивающиеся у дворца со своими унылыми жалобами. А между тем, все в махалле уже знают отцовские свычаи, и полагают, что можно и не платить! А он-то и рад: окружающие величают его устазом[9], и превозносят заведенные им порядки в семье. А мясо мы видим от праздника к празднику, женщины ходят в обносках, и единственный сын не имеет будущего. Верно говорят: «Коль скоро станешь держать лошадей в одном стойле, станут схожи не мастью, так нравом». Мама тоже с утра до вечера, как заведенная, повторяет о радостях жизни простой и добродетельной, хоть порой и жалуется на трудную жизнь. И я должен буду обречь себя на это гнусное рабство, в конце которого нет и не предвидится ничего, кроме бессильной старости. А вся радость сосредоточена в улыбающейся черноглазой девочке, каждый день моющей матери ноги, и так робеющей перед отцом, что кланяется в ноги и торжественно целует его слабую руку, как будто старик – уважаемый шейх… Что в отце есть достойного, чтобы почитать его чуть ли не святым? Нет, я бы построил свою жизнь иначе!
…А хорошо было бы иметь страшные глаза, которые я увидел в кеджаве нынче вечером. Взгляд настоящего повелителя! Вот таким и должен быть мужчина: внушающий ужас, – властным, мудрым, богатым. Такого будут любить, потому что человек преклоняется перед силой. Свести бы знакомство с могущественным обладателем знаний и силы. Настоящих знаний, а не лепета о влюбленных птичках да цветочках, над которыми льет слезы наша глупая малышка. Кому нужна такая любовь? Разве может она дать настоящее счастье? Эх…».
Ровшан тоскливо прошел внутрь дома. В эндеруне доносился знакомый стук киркита[10], переплетающийся с низким голосом Сиддики. Он бесшумно подошел к порогу. Кюбра хатун, устало прислонившись к мутакке[11], с удовольствием слушала работавшую за станком девочку.
– Матушка, сегодня я видела во сне райские кущи. И знаешь, они схожи с земным садом. Там маленький ховуз с прекрасными золотыми рыбками, кроткие серые гумири[12] проносятся над крышей каменной хижины, оплетенной виноградом. По краям стоят стройные деревья серв[13], словно прекрасные высокие царевны. Внутри растут гранаты с алыми цветами и стыдливые миндальные деревья, надевающие наряд в раннюю весеннюю пору. Воздух чистый и прохладный, хоть за пределами сада мир задыхается от зноя. Вместо земли – сияющий золотом мелкий песок. Я сидела на ступенях вместе с Ровшаном и рассказывала ему удивительные истории. А издали доносился шум волн большого синего моря…
– Быть того не может. Какое море в наших краях? Ты же, отродясь, такое видеть не могла.
Женщины одновременно вскрикнули. Побледневшая Сиддика пытливо всматривалась в лицо Ровшана. Он заметил мимолётный ужас, мелькнувший в глубоких черных глазах сестрицы. Но затем Сиддика успокоилась и кротко ответила:
– Ну да, это было море. Я слышала, как буйные волны бьются о скалы, и чувствовала запах удивительной свежести. Это был райский запах, от которого кружилась голова. – Сиддика приложила руку к сердцу. – Там было так хорошо! Ты держал меня за руки, и я чувствовала себя счастливейшей из девушек. В этом саду можно пребывать вечность, наслаждаясь его чудесным покоем.
– И что было в развалившейся хижине? – Ровшан с отвращением махнул рукой. – Какие сокровища ты нашла в бесплодной земле, где не может вырасти ничего путного, а жизнь состоит из ненавистного труда? Дурочка! Верно, корень твой из тупых дехкан, радующихся каждому всходу. А может, ты по сути своей туркоманская бродяжка, коль скоро видишь такие ничтожные картины. Безродным кочевникам и степь покажется раем. Райский сад, стоящий на морском песке? Ничего не может быть глупее.
Сиддика стала плакать, закрыв лицо от стыда. Смутившись, он смотрел на ее содрогающиеся хрупкие плечи и на тонкие пальцы, меж которых падали крупные слезы. Задыхаясь, Сиддика прошептала:
– Ты топчешь ногами мои мечты…
Кюбра-хатун тихо позвала из своего угла:
– Дочка… Выйди-ка на воздух, успокойся. Дело у меня есть с сыном. Ну, иди, иди…
Не отрывая ладоней от лица, девушка выбежала из комнаты. А мать, тяжело вздыхая, позвала Ровшана:
– Сынок, помоги-ка встать. Совсем слабая стала в коленях, без девочки мне теперь уже сложно подняться. Так…
Она тяжело поднялась со своего ложа, опираясь на руку юноши. И внимательно всмотрелась в его взволнованное лицо.
– Сынок, что с тобой? В последнее время ты стал сам не свой. С чего это ты нанес бедной Сиддике такое незаслуженное оскорбление? Сам знаешь, она не безродная. Основа и уток известны. У нее чистая кровь! Когда случились великий глад и засуха, через наши земли шли отряды свирепых коршунов степи. В тот страшный год влага осталась только в глазах сирот, а последний кусок несправедливые властители вырывали из ослабевших рук умирающих людей. Тогда-то я и подобрала осиротевшую дочь нашего соседа. Родственников у девочки не было. Родители-то ее были чужестранцы. Ты всегда любил Сиддику, хоть временами с ней ссорился. А теперь стал злым. Злым! Сирот обижать нельзя. Аллах непременно покарает того, кто с размаху бьет по склоненной голове беззащитного…
– Да не обижал я ее. И слова сказать нельзя? – Он с досадой дернул плечом и прошелся по комнате. – Сиддика хорошая девушка, но я не желаю гнить здесь вечно. Будто я не знаю, что ты давно носишься с мыслью сделать ее моей женой и со спокойной совестью вверить сына невестке? Так вот, запомни: она хитрая! Ласка – оружие слабых. В последний год Сиддика стала просто несносной. Я не желаю более видеть эту заискивающую улыбку и вечные попытки угодить нам. Она только поджидает меня целый день во дворе, натянуто смеется и плачет, читая по вечерам разного рода бред. И вообще, надоело! – Он с ненавистью топнул ногой.
Кюбра-хатун слушала яростные речи Ровшана с раскрытым от ужаса ртом. Когда он повернулся к ней с угрожающим видом, она отшатнулась к стене и прошептала:
– Сынок, это наваждение, гнусное колдовство. Верно, сегодня вечером мой мальчик встретил у ворот города самого дьявола! Слова твои о нашей девочке просто ужасны. В ней нет места лжи и притворству. Разве ты не видишь, что эта чистая душа просто влюбилась в тебя?..
Утром следующего дня Ровшан проснулся, когда солнце высоко поднялось над горизонтом. Время утреннего намаза давно прошло, отец ушел по своим делам. На сердце было тяжело. «Конечно, я обидел Сиддику. А мама просто испугалась. И что это вчера на меня нашло? – Он напряженно раздумывал. – Жуткие глаза в кеджаве… Что, если это и в самом деле шайтаново отродье? Нет, лучше об этом не думать. Надо помириться с Сиддикой. Только как это сделать? Верно, стоит попросить мать…».
Кто-то тихо поскребся за стеной. Ровшан неохотно поднялся, оделся и распахнул занавесь. К его величайшему удивлению, за порогом стояла Сиддика. Отец строго-настрого запрещал ей чересчур вольно ходить по дому. Под глазами ее залегли синие тени, лицо вытянулось и выражало тоску. Увидев названного брата, Сиддика потупилась и нерешительно заговорила:
– Доброе утро. Тут за тобой пришли…
– Что? – От удивления Ровшан даже забыл поздороваться в ответ.- Почему ты зовешь меня? Где мама?
– Мама захотела побаловать себя утренней водой, и пошла в баню.
– Хорошо. Но кто пришел?
– Какой-то страшный раб.
Сиддика продолжала упорно смотреть в пол. Равшан подошел к воротам. Действительно, там стоял человек странного вида: по виду кипчакский гулям[14], одетый в богатые черные одежды, с хищным и бесстрастным взором. Увидев юношу, он высокомерно прищурил свои и без того узкие глаза – и сказал, раздельно произнося слова:
– Не ты ли Ровшан, сын дабира Фируза?
– Да, это я.
Дивясь, юноша оглядел махаллу. Пара любопытных соседей уже выглядывала из своих дверей и окон.
– Передаю приглашение моего высокородного господина, которое может весьма заинтересовать. Оно касается твоего будущего и предстоящих славных дел. Господин ждет в караван-сарае у Колодца Желаний. Если пожелаешь, я могу проводить тебя.
Сердце юноши нетерпеливо забилось. Все угрызения совести и колебания мгновенно исчезли. Он торопливо кивнул гуляму и бросился в дом, чтобы надеть новый халат,
«Вот случай, о котором я так долго мечтал! А что, если это западня, и меня поджидают лихие люди? Надо рискнуть! Отец никогда не рисковал – и вот, впал в ничтожество и безвестность». Задумавшись, Ровшан снял со стены старый кинжал в потертых ножнах. «Себя в обиду я не дам и сверну джаханнамову отродью шею, ежели вздумает заманить меня в клетку». Он собирался уже выйти во двор, когда кто-то ухватил его за рукав халата. Ровшан обернулся и увидел Сиддику. Девушка дрожала, словно в лихорадке. Повиснув на нем всей тяжестью своего тела, Сиддика зашептала, заливаясь слезами:
– Умоляю тебя, не ходи… Это существо – посланец нечестивого Ахримана. Я следила за вами и увидела… Прозрела! Демон гнусно взлаивает и хрюкает, словно нечистый пес или свирепый кабан в зарослях. Знаю! Подлый раб обрушит наш дом. Папа, мама… Бедные, где они? Ровшан, милый! Послушай свою душу, не ходи, это ловушка дьявола!
Ровшан заколебался, чувствуя, как у него стала кружиться голова. Кто-то кричал внутри него тонким, полным беспредельного ужаса голосом, удивительно похожим на плач Сиддики. В это время гулям, приоткрыв ворота, угрюмо крикнул:
– Эй, мужчина дома! Долго я буду ждать? Или тебя не пускают женщины эндеруна?
Решившись, юноша освободился от цепких объятий и направился к воротам. Он уже перешагнул порог, когда девушка издала дикий вопль и, протиснувшись мимо Ровшана, бросилась на гуляма, пытаясь выцарапать ему глаза. Потрясенный Ровшан застыл на месте. А Сиддика звонко кричала, напрягая все свои силы:
– Люди добрые! На помощь все, все! Моего любимого брата хотят похитить злодеи! Помогите!
Соседи окружили их негодующе гудящей толпой. Гулям, ошалело отбиваясь от рыдающей девушки, зарычал в бешенстве:
– Оттащите от меня эту сумасшедшую! У вас не город, а притон, здесь на гостей кидаются развратные женщины, позабыв стыд и обычаи ислама!
Опомнившись, Ровшан намотал длинные косы Сиддики на кулак и поволок прочь от гуляма. Она ударяла по земле нежными руками, раздирая их в кровь, и причитала:
– Я великая, великая грешница! Ровшан, убей меня – только не ходи! Умоляю… Забей до смерти, но остановись!
Втащив девушку во двор, Ровшан наложил засов и, поставив Сиддику на ноги, толкнул к стене. Она бестрепетно встретила его взгляд, бездонные зрачки были полны переливающимся светом. Размахнувшись, Ровшан нанес страшную пощечину. Ясные глаза Сиддики затуманились, из носа хлынула алая струйка – и она сползла на землю, лишившись чувств.
Ровшан шагал, погруженный в угрюмое молчание. С того мгновенья, когда он свалил Сиддику на землю жестоким ударом, сердце горело огнем. Он никак не мог забыть странный свет в ее глазах и стенания, отдававшиеся эхом в душе. Он потерянно думал: «Удивительное дело, а ведь такое уже не впервые! Когда я забил камнями любимую белую кошку Сиддики, забавляясь с мальчишками в махалле, она потеряла сознание при виде этого зрелища… Ведь я тогда просил у нее прощения, торчал в эндеруне целыми днями, а она не хотела меня видеть. Как я ее тогда любил! Что изменилось? Или тот страшный удар по хрупкой ладони. Почему набросился на нее с ножом? Ведь я не хотел убить или искалечить… Тогда тоже кто-то плакал внутри и просил, чтобы я стал перед ней на колени. И сейчас… Аллах великий, какой позор. – Перед глазами Ровшана встали растерянные лица соседей. – Что они подумают обо мне, о несчастной сестре? Может, вернуться? Сиддика от радости взлетит на седьмое небо. А родители? Что почувствует мама, вернувшись домой? Бедный отец! Сейчас повернусь и уйду…».
– Мы дошли! – Голос раба властно перебил думы юноши. Только сейчас Ровшан заметил, что они стояли перед главным входом в великий караван-сарай Города. Купол Колодца Желаний виднелся неподалеку. Широкий двор караван-сарая был полон отдыхающих от долгого перехода купцов, чьи верблюды жадно пили воду из каменной поилки. Он узнал караванщика, напевавшего песню в переулке – тот сидел на скамье у затененного ховуза с чистой водой и задумчиво смотрел на ровную гладь. Гулям указал место рядом с караван-баши и сказал негромко:
– Пойду и дам знать господину, что ты пришел. Жди меня и не уходи далеко.
– Хорошо. Я буду здесь.
Ровшан ответил кратко, памятуя древнюю мудрость о сдержанности, приличной мужчине.
Раб едва заметно кивнул и направился к полутемной лестнице под аркой, сложенной из красного обожженного кирпича. Караван-баши, по-прежнему разглядывая темные воды ховуза, прошептал, глядя в сторону:
– Отважный мальчик… Не тебя ли я заметил сегодня утром, проходя с караваном по улицам Города?
– Ты не ошибся.
«Что бы это значило? – Ровшан лихорадочно думал, впившись взором в сонное лицо караванщика. С чего этот шейх так хорошо запомнил меня?»
– Да… Отважный мальчик и смелая девочка… – Караванщик тяжело вздохнул. – Удивительные существа люди: счастье в скромных одеждах живет в соседней комнате и будит каждое утро звонкой песней – а вы упорно ищете его в странах дальних и полных зла. В сущности, что нужно мужчине, чтобы навсегда обрести покой в душе? Песчаный берег моря и любимая женщина рядом. Но нет. Поколение за поколением всходите на корабли и шагаете в туманные дали, забывая о том, что без нежной души все мечты о покорении высот власти и силы станут жуткими блужданиями по бесконечным переходам мрачного ада…
– Не знаю, о чем ты говоришь. – Юноша напряженно слушал, не понимая ни слова из рассуждений караванщика. – Кого ты вез в кеджаве на верблюде? Вот что мне надобно знать.
– Тебе необходимо это? – Караванщик поднял голову и Ровшан поразился тоске в его темных глазах, глубоких, словно Колодец Желаний. – Так в том нет никакой тайны. Я веду сквозь пески времени караван печали. Караван-баши шел перед верблюдами во времена, когда мир был еще юным. Он будет идти до последнего вздоха творения, когда прозвучит глас Сура, и мир придет к ужасному концу. А в караване ты можешь найти зло, столь же древнее, как адиты Ирама Многоколонного. И пока у тебя есть еще время, я даю тебе последний совет: беги!
Ровшан вскочил на ноги. Он заметил, что одежды караванщика ветхие и более похожи на вретище дервиша, отринувшего мир, чем на платье уверенного в себе и успешного купца. А тело, сквозящее через дыры в лохмотьях, истощено и покрыто ранами. В тот же миг девичий голос в груди умоляюще заговорил о чем-то милом, добром и бесконечно родном. Ровшан нерешительно оглянулся в сторону ворот и тут услышал голос раба:
– Господин ждет тебя.
Отбросив колебания, Ровшан шагнул в сторону арки. Кто-то схватил его за рукав халата. Оглянувшись, он увидел караванщика. Вид тот имел такой, что зашевелились волосы на голове. Глубокие впадины глазниц на лике его были схожи с мертвым черепом, Караван-баши произнес, не разжимая губ:
– Итак, ты не захотел покаяться. Что же, ступай. Я дважды предупреждал тебя: утром, у ворот Города, и здесь, в преддверии Джаханнама. Увы! Сын Адама желает слушать только то, что любезно его плоти. Третье знамение будет явлено через несколько лет в заброшенной хижине, далеко в горах, и от него тебе захочется разбить преступные руки о скалы. Мне только жаль невинных девочек и их предопределенные мучения. Временами я желаю выколоть себе глаза, чтобы не видеть всех гнусностей вашего мира. Но я всего лишь божий раб, а раб обязан подчиняться!
Ровшан поднимался вслед за гулямом по крутой лестнице. Прощальные слова караванщика глубоко уязвили его. На террасе гулям нетерпеливо обернулся. Юноша поразился простору и чистоте эйванов, выложенных пестрыми плитками из майолики. Пройдя в конец коридора, где красовалась большая красивая резная дверь из орехового дерева, гулям распахнул ее настежь и отошел в сторону, пропустив Ровшана. Тот вступил в комнату с бьющимся сердцем, ожидая встретить уже знакомый угрожающий взгляд змеиных глаз незнакомца в кеджаве.
Первое, что бросилось в глаза Ровшану – роскошь. Такого сын бедного дабира даже представить не мог. Комната была сплошь застелена дорогими коврами. Они закрывали пол и стены сплошным пестрым покровом, не оставляя и пяди свободного места, словно одежды богатой женщины. Вокруг дастархана на низком столике были разложены изящно отделанные мутакке. На них непринужденно расположилось несколько человек в прекрасных одеждах, по виду – богатых купцов. Один из них повернул голову и радостно щелкнул пальцами:
– Ага, вот и наш пахлаван[15] пожаловал. Я говорил вам, что парень непременно придет! Человек с таким дерзким и полным мечтаний взглядом никогда не упустит своего случая в торговле с судьбой!
Ровшан растерянно остановился на пороге. Он ожидал чего угодно: мрачной пещеры, шипения свирепых змей, даже Аждаху[16] во плоти – но только не этих хохочущих господ, небрежно кидавших в рот пригоршни риса. Приветствовавший его человек поднялся во весь рост и подошел. Ровшан сразу же почувствовал расположение к этому уверенному в себе господину. Рослый, с окладистой бородой и в богатейшем халате, он говорил и ступал так, как это делает только тот, кто с рождения привык властвовать. Глаза у него были странные, поминутно менявшие свой цвет, словно кожа хамелеона. Холеные пальцы, к которым прилипло несколько рисовых зернышек, никогда не знали унизительного труда. Пройдясь по комнате и упершись руками в бока, купец весело оглядел Ровшана.
– Удивлен, парень? Тот, кто имеет дело со мной, сразу вступает в мир чудес. Зовут меня Сахиб Дейлеми[17], и я царского роду-племени. У нас тут вспыхнул спор. Приятели уверяют, что человек низкого происхождения обречен вечно прозябать в зиндане, в который его посадила судьба. А я вот так не считаю! Ежели все так и сидели бы на своем месте, словно курица на насесте – человечеству очень скоро настал бы конец. Корень любого знатного рода может оказаться столь неожиданным, что его утонченные потомки, взглянув на своего пращура, разом потеряют рассудок. Кого мы там только не можем найти! Наемные убийцы, азартные игроки в кости, кривляющиеся на площадях мутрибы, обездоленные крестьяне и трудолюбивые ремесленники – словом, выбор весьма и весьма разнообразен. И всем им судьба может послать птицу счастья, которая сядет на голову последнего бедняка и сделает его великим.
– Но послушай, табаристанец[18], – один из купцов в зуннаре, смеясь, отпил из кубка рубиновое вино. – Положим, случай может дать в руки самому последнему бедолаге закаленный меч. Но сумеет ли тот воспользоваться им? Человек пребывает в омуте безвестности, потому что весь его род слаб в коленях. Какую пользу принесет оружие дехканину, отроду не державшему в руках ничего опаснее кетменя[19]?
Собрание одобрительно зашумело. Сахиб-ага предупреждающе поднял руки и, запахнув полы халата, торжественно продолжил свою речь:
– И это предусмотрено! Ежели человек по сути своей не джомард[20] – конечно, не принесет! Тут одной только силы в руках недостаточно. Бык силен, но может ли сделать сила мышц и острота рогов быка тигром? Слон могуч и опасен своими длинными бивнями и сокрушающим хоботом. Но, при всей красоте и силе этого царственного животного, убийцей он не будет. Для того, чтобы вознестись над скучным стадом людишек, необходимо обрести кровожадное в своей мудрой дерзости сердце. Тогда и кетмень станет оружием куда более страшным, чем самый острый меч.
Предводитель купцов сделал резкое движение, словно снося с плеч голову.
– Расскажу-ка я вам историю. Мой дед был правителем в Табаристане. Он был очень жестоким человеком. Убивал и казнил знатных людей и гулямов в войске без счету. Наконец, семь человек из числа полководцев решили его свергнуть. Подбили на это дело дядю угрозами отдать шахство чужакам. Дед и очнуться не успел, как его арестовали и повезли в отдаленное узилище. Везли его в кеджаве, рядом скакал один из заговорщиков. Тут сердце старика не выдержало, и он вопросил: мол, как это вы сумели так слаженно провернуть дело совсем не простое – а я ни сном, ни духом? Полководец ему все и рассказал, назвал все имена. И добавил, что винить он должен, в первую очередь, свою кровожадность. «Верно, – ответил дед, – вина, конечно же, моя. Только не в том, что много отрезал голов. Не те были головы, не те! А вот ежели перестал бы калечить людей без пути, а прямо отрубил бы голову тебе и тем шести смутьянам, – до сих пор бы сидел на престоле».
Главное в мире сём – задушить свою душу и возвысить разум! Таков приговор судьбы, и тот, кто сумеет ею овладеть, станет счастливейшим из смертных. Вы только посмотрите, сколько в мире талантливых людей, какие прекрасные вещи они создают! Вот эти ковры соткали нежные руки ткачих, вложивших в них всю свою суть. Тут приходит истинный победитель и даже не покупает их – а захватывает. Благородных царевен насилуют его веселые шершни, и они истекают кровью вдоль дорог под палящим солнцем с бесстыдно задранным подолом на своих же полинялых покрывалах. Как прихотливо стекают алые капли по белым коленям обесчещенных ткачих… Вот истинное наслаждение! Забавно внимать бессильному жужжанию и плачу добродетельных пчёлок. Какое нам дело до того, сколько мер ячменя собрано в деревне, коль скоро наша ватага покинет ее на следующее утро? Выгребайте всё, только избегайте возвращаться той же дорогой! Но тот, кто не будет заботиться о своем скакуне, вряд ли дойдет до следующего перехода!
– А ты не боишься, что ковры расскажут людям о злодействах, табаристанец? – спросил краснобородый купец.
– Я? Нисколько! – Проповедник завоеваний разума сурово прищурился. – Думаете, мне доставляло удовольствие отдавать такие приказы? Приходилось не только торговать, но участвовать в джихаде против неверных. Эти дела прибыльные и богоугодные. И когда я захватывал прекрасных румийских рабынь, первым делом успокаивал их. В конце-то концов, зачем портить товар? Быть может, судьба решила осчастливить их через убийцу ближних. Попавшие мне в лапы самые решительные и пригожие девочки станут фаворитками гаремов сильных мира сего. И невольников никогда не избиваю почем зря. Для чего человеку разумному лишняя жестокость? А на одно злодейство всегда найдется сотня добрых дел. Аллах великий нуждается для промысла не только в овцах, но и в волках тоже. Ну, что скажете на это, славные мои друзья?
Купцы затихли. А Сахиб-ага, торжествующе рассмеявшись, завершил свою убедительную речь:
– Вот и ваш приятель решил сыграть роль слуги божества и рассудить по справедливости.- Он повернулся к Ровшану всем телом. – Я приметил тебя вчера стоящим на махалле с видом посаженного в клетку волчонка. И сразу же решил: этот мальчишка достоин большего, нежели без толку киснуть средь городского люда. Меня на скакуне ты не приметил, потому что прилежно разглядывал кеджаве с прекрасными рабынями. Проси, парень! Воздвигнуть дворец не могу, да и не хочу. Но вполне способен дать тебе ключ, с помощью которого отопрешь все двери. Ну? Что желаешь?
Ровшан понял, что настал решающий миг. В горле пересохло. Он собрал всю свою волю в кулак, оправил халат и произнес твердым голосом:
– Совета и помощи.
– Чего же ты хочешь?
– Скажи мне, как кратчайшим путем человек с сильной волей и мужеством может достичь вершин власти и могущества?
Сахиб-ага задумался. Затем ответил:
– Путей много. Но для черного люда самый верный пролегает через теснины рабства. Расторопный гулям может многого достичь во дворце и на поле битвы, коль скоро не задумывается перед тем, как пустить в дело перо или меч.
– Но ведь я свободен!
– А ты продай себя в рабство! Будет тебе прибыток и возвышение!
– Согласен! Сахиб-ага, я продам себя в рабство. Стань покупателем и введи меня во дворец сельджукского султана, владыки многих царств и областей. Как тебе такое желание?
– Это дело возможное. Но ты разумеешь, что говоришь? – Сахиб Дейлеми жестко рассмеялся. – Гулям может достичь вершин власти, да. А может погибнуть злой смертью или найти позорное калечество.
Вместо ответа Ровшан протянул руку купцу. Тот помедлил на мгновенье и расхохотавшись, от души крепко стиснул ее.
– Решено! Коль скоро ты такой храбрый мошенник, то дам за тебя лучшую цену. Покупаю толстую шкуру с придачей души! Ну, сколько хочешь?
– А дайте ему за нее тридцать дирхемов! – Один из купцов поднял руку. – Это будет вполне подходящая сумма для такой сделки!
– Ну, тридцать сребреников по нашим временам уж слишком ничтожная цена за раба, сведущего в науках да чистописании. – Сахиб-ага насмешливо прищурился. – За душу я и столько бы не дал, а вот хорошее и крепкое тело пойдет за золото. Тридцать золотых динаров! Согласен?
Пораженные столь неслыханной суммой, купцы вскочили. Полновесные динары давно стали редкостью. Предложение было просто невероятным. А Ровшан стоял с мучительно сведенными бровями. Ему мешал звон заклепываемых цепей, отдававшийся эхом в ушах. Наконец, юноша поднял голову и твердо ответил:
– Согласен!
Сахиб Дейлеми торжествующе оглядел собрание. И провозгласил:
– Быть по сему! Нарекаю тебя лагабом Джомард! Что же, в добрый путь!
***
К исходу следующей недели Ровшан уже ехал на юг по древней караванной дороге. Вечерело, и закат окрасил кроваво-красным багрянцем небо. Сахиб-ага поручил получить денежный заклад и догнать караван на следующем переходе. Придирчиво оглядывая юношу в купленных обновках, новый устаз юноши проворчал:
– Будь осторожен и не теряй времени. Одинокий путник в этих неверных местах, полных кочевий свирепых огузов, может запросто потерять не только свободу, но и жизнь. С конем справишься?
– Справлюсь. Приходилось ездить.
Ровшан отвечал односложно, чувствуя, что вне своего философствования хозяин не терпит излишней болтовни.
– То-то. С родными попрощался? – Сахиб Дейлеми пытливо оглядел ученика.
– Попрощался.
Юноша отвечал уверенно, но сердце болезненно сжалось. Пришлось сочинить целую историю для отца, рассказать о том, что он решил заняться купеческим делом и одолжил денег у странников, с которыми свел знакомство в караван-сарае. Счастье, что отец плохо разбирается в жизни! А Сиддика…Он оболгал сестрицу, сказал родителям, что с ней приключилась падучая, когда она кинулась на почтенного гостя, словно бешеная кошка. Отец строго выговорил приемной дочери и приказал ей сидеть в эндеруне, пока позорное происшествие не забудется в махалле.
– Ну, смотри. Уж больно задумчив. – Сахиб Дейлеми усмехнулся. – Шамшир тебе не дам, владеть оружием ты пока толком не умеешь. Кинжала пока довольно. И запомни одно: не вздумай обмануть. Те, которые плутовали со мной, долго не жили. Я разбираюсь в людях, потому и доверяю. Но моё доверие дорого стоит. Всё понял?
– Всё. Будь уверен, хозяин. – Ровшан поклонился.
Приближаясь к перекрестку больших караванных путей, Ровшан с удивлением заметил фигурку в синем покрывале, стоявшую у дороги. Припоминая, что демоны нападают на людей, по легкомыслию заговоривших с ними, Ровшан решил проехать, храня молчание. И только когда он сравнялся со странной женщиной, та откинула рубенд[21] и подняла голову. Ровшан тотчас же узнал её. Это была Сиддика.
С девушкой произошла разительная перемена. Она шаталась от слабости. Лицо осунулось, черные глаза смотрели с глубокой печалью, которая бывает только у безнадежных больных. Изумившись, он остановил коня.
– Что ты тут делаешь в такой час? Кто тебя выпустил из эндеруна? Как ты умудрилась пробраться через ворота Города одна?
– Я убежала. – Голос Сиддики был хриплым и надтреснутым. – Мчалась, как бегучая вода по кехризу[22]…
– Зачем? – Дивясь, он сошел с седла. – Ты в своём уме?
Сиддика упала на колени перед Ровшаном и заговорила, протягивая к нему тонкие белые руки:
– Не уходи! Если бросишь меня, не смогу жить и скоро умру! Но коль ты твердо решил уйти, возьми с собой. Никогда не предам тебя. Окружат сонмы врагов – не отшатнусь. Даже если нужно будет пройти двадцать фарсангов, не услышишь жалоб. Стану охранительницей от козней дьявола и буду преданно ухаживать за тобой, варить пищу, стирать одежду и мыть усталые ноги, когда будешь возвращаться из дальних походов.
– О чём это ты? – Ровшан рывком поднял ее и яростно встряхнул. – Очнись, малоумная! Тебя взять никуда не могу. Я стал рабом и должен выполнять приказы господина! Никто не превращал меня в раба. Я сам запродался могущественному человеку, чтобы достичь своей мечты.
«Сколько будет мучить меня эта собачья дочь? – Ровшан с раздражением смотрел на ее поникшую голову. – Она готова наложить на себя руки прямо посреди дороги, только чтобы остановить меня и привязать к своему гнусному городу мастеров да ткачих!»
Сиддика подняла лицо и заговорила низким голосом, смотря прямо в глаза юноши:
– Если ты стал рабом, то я осталась свободной. Коль сейчас меня прогонишь, то вернусь в наш славный Город, расскажу всё отцу, и тебя вернут силой. Ты не понял, что продавать свободу нельзя. Мой любимый брат – презренный раб! Но у меня только одно тело, одна жизнь, одна душа, и я никогда не смогу принадлежать другому. Твой грех – мой грех тоже, потому что я не смогла удержать тебя…
Ровшан с ненавистью подумал, что Сиддика хочет уничтожить его блестящее будущее, обречь на неудачи. И холодно ответил, вбивая зазубренные слова в ее сердце:
– Совсем забыла о законах ислама, безумная? Не хватало еще, чтобы я нарушил наши свычаи и потащил за собой слабую в коленках девицу, которая будет виснуть на шее. Немедленно ступай в дом, укороти язык и сиди в эндеруне – ты, женщина! Знай свое место и уважай старших, подобравших и вырастивших сироту. Когда подрастешь, выдадут замуж. Жаль будущего мужа, которому придется укрощать дерзкую душу. Ну, да ничего – он справится. Тычки да затрещины и не таких исправляли. Прощай, Сиддика, и да помилует тебя Аллах.
Ровшан ударил ногой в грудь цеплявшейся за него девушки, вскочил на коня и, не оборачиваясь, быстро поехал прочь. Он не видел, как Сиддика, споткнувшись у края дороги, грянулась наземь, прямо на большой камень с зазубренными краями, и алая кровь хлынула на землю. Когда же до него донесся пронзительный крик, полный нестерпимой боли, Ровшан пересилил себя и помчался дальше к манящему горизонту, гордый своей мужской решительностью.
***
Прошло несколько лет с тех пор, как Сахиб Дейлеми подарил Ровшана великому везиру Низам-аль-мульку. Дело шло к поздней осени, когда Ровшан, торопливо нахлестывая коня, поднимался на перевал в горах Альборз, дабы передать поручение везира эмирам доблестного султана Алп-Арслана[23], готовившимся к решающей битве с неверными. Другие гонцы были посланы в Алеппо и Мосул, где стояли отряды храбрых туркменских гази. Лишь племена в Азербайджане и Арране еще не выставили ополчение. К ним-то и шел Ровшан, напряженно думая о том, что сейчас решается всё в его судьбе. Если он сможет дойти до Казвина, то возвысится – и, облачившись в заслуженный халат, достигнет сияющих высот власти.
Солнце вскоре должно было скрыться. Он заметил неприметный домишко у темной линии горного леса. Юноша несколько раз повелительно ударил рукояткой камчи по ветхой двери. Не получив ответа, он толкнул ее и вошел внутрь. В лицо пахнуло запахом склепа. Ровшан подумал, что путь к славе иногда может проходить через кладбище.
Скорчившаяся в глубине комнаты тень шевельнулась. Раздался надсадный кашель, и странное существо, покачиваясь и цепляясь за стены, появилось перед ним. Изумление юноши росло – это была женщина. Она была молода, но все ее лицо было разбито и иссечено уродливыми шрамами. Увидев статную фигуру Ровшана, девушка в ужасе закрыла лицо изодранным синим покрывалом. Он властно позвал обитательницу этой пещеры:
– Чего ты боишься? Не обижу. Выходи. Мне нужен кров и тепло перед тем, как я отправлюсь в дальний путь. Ну, выходи же!
Девушка была в старой, поношенной одежде и выглядела совсем больной и обессиленной.
– Ну что, душа-девица, что тут делаешь? Кругом на много фарсангов ни души. Ты что, живешь совсем одна?
– Нет, я потеряла силы в пути и осталась тут умирать.
Ровшан вздрогнул, испытав странное волнение. На миг у него мелькнуло подозрение, что он угодил в ловушку злой пери, принявшей облик изувеченной молодой женщины. Но она выглядела такой безобидной и подавленной, что Ровшан быстро отбросил мысль о чарах да колдовстве. Девушка коснулась его плеча узкой ладонью.
– Я ищу суженого по белу свету. Мы выросли вместе под крышей его доброго отца. Думала, что прекрасный юноша любит чистую невесту, и была готова стать преданной женой. Всё оказалось иначе! Он жестоко искалечил меня и оставил погибать в одиночестве. Но не мне суждено оборвать тонкую нить, посадившую нас рядом узелками на основу, потому что у меня есть только одно тело, одна жизнь, одна душа – и я никогда не смогу принадлежать другому.
Ровшан рассмеялся и заметил к жестоким добродушием:
– Да, не повезло, красавица! С таким обликом тебе будет прилично стать только женой дива.
– Я не всегда влачила жизнь такой, – девушка говорила, опустив голову, – а была милой, желанной. Теперь я стала некрасивой, утратила голос, не могу ткать ковры, и никто не хочет меня любить. Но я не виню бедного мальчика. Он только лишь хотел узнать больше о мире и угодил в ловушку дьявола. Это он развратил сердце любимого. Ахриман сделал его злым. Человек – существо доброе…
– Ну и хорошо, а мне уж пора позаботиться о тепле.
***
– А я читал фатхнаме[24] о славных деяниях полководцев ислама. – Рассказываю, с удовольствием наблюдая, как слушает Сиддика: широко раскрыв черные глаза, с полуоткрытым ртом, в котором виднеются жемчужные зубы, испуганно застывая, когда дело доходит до самого поразительного. Перевожу дыхание и продолжаю:
– При разделе наследия старой династии с завоевателем Благородной Бухары славный Махмуд Газневи предложил тому выпить вина. Предводитель карлуков тогда напомнил, что вино запрещено религией, на что султан ответил: «Этот грех простится тому, кто истребил такое множество неверных в Индии».
– А много он убил людей?
– Неверных? Целые полчища! При взятии каждого города он приказывал разрушать кумирни и убивал дерзких, осмелившихся оказать сопротивление. Отчаявшиеся молодые женщины бросались в огонь, уцелевших продавали в рабство. А сколько сокровищ тогда захватили мусульмане! Это был прекрасный поход.
– То, что ты рассказал, ужасно. – Очнувшись, замечаю, что Сиддика сидит, опустив голову и уставившись на чередующиеся полосы ковра на глиняном полу. – Может, они кафиры, но у них тоже есть гордость. Как ты можешь столь беспечно описывать людские страдания?
– Страдания подлых язычников? А за что их жалеть? Они же поклоняются демонам, заключенным в камне и совершают другие мерзости, неугодные Аллаху.
– Ты не хочешь понять. – Девочка говорит торопливо, прижимая руку к сердцу и дрожа всем телом. – Представь себе женщину… Хорошую, добрую женщину. Может, язычницу, но что же из того? Она слушается свекрови и старших невесток, готовит пищу, возится с малышами, моет белье и растапливает очаг. У нее есть муж, который ее любит и ласкает по ночам. А потом приходят они…
– Кто это «они»?
– Они. – Сиддика смотрит прямо мне в глаза своим темным бездонным взором. – Приходят, убивают мужчин, которые хотели защитить свой дом от жадных лап насильников, забивают сапогами убеленных сединами старших, поджигают дом, выносят оттуда скромный скарб и гонят молодых женщин и детей на базар. Там их всех разлучают. А ее, еще вчера свободную и вольную, жадные торговцы выставляют, словно скотину, на продажу. Ты говорил, что мы ведем войны за истинную веру. Отныне я знаю, что пьющие вино мунафики[25] нападают на безвинных людей, чтобы удовлетворить терзающую их страсть к насилию и грабежу. Только потерявшие души животные способны на такие гнусности. Священная война – ложь. Я поняла это с великим стыдом!
Теряюсь от ее резких слов. Подходящего ответа нет, и в комнате повисает неловкое молчание. Неужели она говорит правду? Что, если она говорит правду?!
***
Ровшан часто погружался в забытье, из которого всплывал, чтобы бесцельно блуждать по улицам Шабрана[26], куда забрел после того, как отдал эмиру войска фирман султана. Молодые женщины внушали чуткую нежность. Каждая смущенно кутавшаяся в покрывало черноглазая девушка напоминала ему Сиддику. Ровшан с любопытством разглядывал крепостные стены с полукруглыми башнями, облицованные на диво ловко подогнанными тесаными камнями. Даже улицы здесь были вымощены каменными плитами и плоским булыжником. Ловки же были ширванцы[27] по камню работать…
Сиддику теперь он видел постоянно. Довольно было заснуть, как она приходила и начинала вести непринужденные разговоры. Во снах Ровшан снова становился мальчиком, ссорился с ней и мирился в старом отцовском дворе.
Теперь он стал видеть сны, где он снова и снова овладевал Сиддикой. Удивительное дело! Шрамы на лице у девушки исчезли уже во время первого сна. Зубы во рту сверкали здоровой белизной. Он чувствовал ее запах, волнующую смесь кисловатого девичьего пота в подмышках и душистых роз, когда он жадно впивался в ее свежие уста. Длинные распущенные волосы источали аромат дикой степной полыни. Это было поразительно. Сначала девушка выглядела смущенной. Но затем стыдливость ее прошла, она непринужденно снимала одежды с торжествующей уверенностью любимой женщины, блистая гибким телом с высокой грудью и тяжкими бедрами. Раз за разом землянка, где он познал Сиддику, становилась все уютнее и уютнее. Сначала исчезли очаг и сочащиеся сыростью стены. На полу появился ковер, затем полотнища оплели пестрым узором всё вокруг. Они страстно любили друг друга на широком ложе. Казалось, некая странная сила пыталась стереть из памяти уныние и тягостное чувство вины, терзавшее его в часы бодрствования.
С тех пор, как фэриште покинула его, Ровшан частенько заходил в дрянной кабачок в христианском харабате, брал вина и часами лежал в углу, почти не притрагиваясь к чаше. Там он и засыпал, пытаясь вновь соединиться с растворившейся в небесах душой. Но каждый раз лишь проваливался в бесконечную тьму.
Странный посетитель зашел в кабачок и подсел в его угол. Казалось, само время умерло и сгнило в складках одежд незнакомца. Он был худым, словно в жизни своей не пробовал плодов земли и не ведал свежего мяса. При этом на его лице не было ни единой морщинки.
«Счастливец, – мысли Ровшана ворочались с трудом, – верно, ни разу не испытал в жизни горя. Сколько лет голубоглазому молодцу? И не поймешь – то ли мой сверстник, то ли, может быть, ему все пятьдесят, или даже больше…».
Незнакомец терпеливо ждал. Ровшан не выдержал и спросил, с отвращением кривя рот:
– Кто ты такой и чего подсел ко мне? Коль решился налакаться у этих нечестивых псов, бери кубок и пей. А меня оставь в покое.
Незнакомец улыбнулся с какой-то непонятной снисходительностью. И важно произнес:
– Что, не снится кроткая гурия? Бедняга. Ничего не поделаешь. Путь в наш мир не так-то прост, а они смертельно утомляются и должны отдыхать в своем саду. Ты почитаешь меня обманщиком? – Незнакомец зевнул. – Извини. вечно приходится слышать одно и то же. Позволь-ка представиться: зовут меня Кёса[28], и я маг, обучившийся ремеслу у лучших мастеров нашего братства в Ширване, истинном прибежище змей.
– Кёса? Смешно. И что же, почтенный Кёса, у тебя нет ни куньи, ни имени с насабом и нисбой? К примеру, меня зовут Ровшан ибн Фируз, по прозвищу Джомард. А ты, видать, живешь в этом мире с одним поганым лагабом, вполне приличным гебрскому отродью.
Ровшан хрипло рассмеялся, надеясь вывести подозрительного собеседника из себя и подтолкнуть его к неуместной откровенности.
– Ну да. Кёса, просто Кёса и ничего более. – Маг улыбнулся с подкупающей простотой. – Зачем лишнее нагромождение слов там, где требуется имя, способное одним словом описать всю суть человека? Вот ты – Джомард, и этим всё сказано. А я – Кёса. Для людей, сведущих в моем деле, этот короткий лагаб скажет больше, чем витиеватое перечисление предков да титулов. Успокойся. Думаешь, хочу заманить тебя в ловушку? Я человек прямой. Когда вошел в эту комнату, сразу же увидел доблестного убийцу с твердым взглядом и хорошим слогом в письме, без раздумья свернувшего не одну шею. Одна лишь беда: у таких молодцов можно легко обнаружить в потаенных углах памяти замученную невинную пчёлку. А это делает тебя весьма ценным для тех средств и целей, которые стоят передо мной…
Ровшан рывком облокотился о стену и спросил, обжигая Кёсу взглядом:
– Теперь ты мне расскажешь всё? Иначе, клянусь душой погибшей любимой, я тут же вытрясу из тебя твою, ежели она имеется!
– Конечно, я расскажу всё, и даже куда больше, чем ты смел надеяться! – Кёса встал и запахнул полы халата. – Приглашаю тебя в свой гостеприимный дом. О, всё превосходно знаю! Ты меня уже сейчас ненавидишь и почитаешь врагом. Но я не враг тебе, а всего лишь скромный ученый, преданный науке. Ты ведь хочешь встретить свою любимую во всей ее дивной красоте, и навеки жить с ней, отринув лживый мир? Это дело возможное. Я торжественно обещаю тебе исцеление и приведу кроткую девочку, облаченную в нежную плоть, даже если ей вздумается упираться. – Кёса рассмеялся. – Ты ведь у нас джомард, и не испугаешься слабого старика и его бедного обиталища?
Они шли долго, плутая по улочкам Шабрана. Выйдя из ворот, Кёса несколько мгновений принюхивался к потокам теплого вечернего воздуха, словно чуткая собака, и уверенно пошел в сторону темнеющих высоких гор. Потом он обернулся к Ровшану и делая плавные движения руками, заговорил увлеченным тоном исследователя, всецело поглощенного своим предметом:
– А ведь странно, почему зло так любит потаенные пещеры в лоне высочайших гор? В то же время ему не место на бесконечных равнинах и степях, благоухающих полынью. Народы, живущие там, могут быть жестокими в своем торжестве над врагами. Но истинная развращенность им недоступна. А знаешь ли ты, в чем состоит чистейшее зло?
– Не знаю и знать не хочу. – Ровшан исподлобья взглянув на жестикулирующего Кёсу. Маг был похож на шута в высокой шапке, кривляющегося в новрузовском балагане.
– А стоило бы. Возьмем тебя. Я внимательно прочел гороскоп, прежде чем подойти и свести, так сказать, более близкое знакомство. В детстве ты забил камнями любимую белую кошку своей невесты и кинулся на нее с ножом. Позволю себе прояснить сокрытую причину чудовищных поступков. Тебе хотелось увидеть и почувствовать страдания невинной плоти. Счастье пресное, а разврат такой пряный! Признайся же: ты много раз представлял себе, как душишь девочку ее же длинными душистыми косами, а она хрипит, и из ее прекрасных глаз потоком льются слёзы! И главное, насилие никогда не приедается. Нет ничего скучнее, чем ухаживать за капризными розами в саду и поднимать новые ряды в основе ковра. Наоборот, боль так интересна! В этом основа основ всякого настоящего доблестного – он доходит до последних пределов, недоступных простым смертным.
Ровшан почувствовал, как его пробирает мелкая дрожь. «О Аллах великий, куда я иду? Этот бес совсем не так прост, как кажется. Откуда он узнал про гнусные мысли в мальчишескую пору? Что, если я не справлюсь, и погублю Сиддику, как ранее погубил свою душу?»
– …Так вот, одна из причин жестокости людской в неисправимой развращенности, соединенной с великой гордыней. – Кёса говорил назидательным тоном учителя, наставляющего учеников в медресе. – А другая – те самые пределы! Поверь мне, пока человек не упрется в свои пределы, он не остановится. Ты думаешь, почему мы еще не летаем? Потому что таковы наши пределы. Но ведь летают же птицы? Следственно, может полететь и смертный червь. И он полетит, поверь мне! Я верю в человека и в его способность покорить самые глубокие тайны Вселенной. Человек – мой Бог! Правда, во имя Бога приходится иногда убивать бога, такое вот противоречие…
Но я отвлекся. Почему зло любит пещеру и сторонится пустыни? Чтобы вспыхнул огонь и разметал тесные преграды, ему нужно стиснутое каменными плитами пространство. Зло – величайшая созидающая сила и ему нужна покойная тишина, даже если она схожа с могильной. А вот открытые просторы породят лишь народ Бадгира[29] да Кехриза – и хищных шершней, кормящихся с этих трудолюбивых пчёлок. И еще праздных мечтателей, называющих себя пророками. Суть истинного творения пустыне чужда, для этого она слишком уныла и, по сути своей, пресна…
Очнувшись, Ровшан увидел, что они подошли к подножию огромной скалы, словно упиравшейся в небеса. Шабран растворился в непостижимой дали, хотя прошло совсем немного времени. На вершине утеса возвышались развалины мрачного замка с причудливой цитаделью. Кёса повернулся к Ровшану и сказал, посмеиваясь:
– Ну, вот мы и дошли. Нет, совсем не эти унылые развалины твердыни гордого Хосрова Первиза, где ухают совы. Видишь эту неприметную дверцу? Там мой любимый дом.
Кёса подошел к двери и произнес несколько фраз на лающем языке. Дверь плавно раскрылась, и Ровшан шагнул во тьму, вдруг вспыхнувшую огнем десятков чирагов, горевших холодным и ярким светом. Кёса вошел вслед за ним. В глубине громадной залы Кёса быстро скинул с себя обноски и вытащил из ниши длинный белоснежный халат и такую же доппи. Он строго посмотрел на оробевшего Ровшана и тщательно запахнул свои одежды, подтянув их белым же шнурком. После чего водрузил на нос странное сооружение из окаймленного блестящим огнем тонкого стекла и надел белую полотняную маску, закрывшую нижнюю часть лица.
Остановившись в нескольких шагах от юноши, колдун скрестил руки и заговорил голосом Сахиба Дейлеми:
– Вот видишь, мальчик, – а ты еще искал меня. Не дивись! Я умею мастерски подделывать голоса, как искусный дабир – почерки, не чета добродетельному Фирузу. Суть же в том, что истинная доблесть может иметь множество отражений. Но все они рано или поздно сходятся в одном облике. Ну что, займемся замученными пчёлками? Готов, любознательный мальчик? Ты уже пожал мне руку, когда согласился пойти на это сомнительное во всех отношениях дело. Я – не Сахиб Дейлеми, мне не нужны договоры, рукобитье и прочие заблуждения купцов. Идем же! И не вздумай плутовать, тут даже стены мне повинуются. Оружие я имею привычку отбирать, потому что не доверяю никому. Что стоишь? Тебе предстоит увлекательная прогулка.
Схватив Ровшана за предплечье стальной хваткой, Кёса повел его вглубь бесконечных переходов. Наконец, они вступили в переход, терявшийся в сиреневом дрожащем мареве. Звуки обрушились со всех сторон. Плач, крики, полные боли и страдания, метались в стиснутом пространстве пещеры, словно стая перепуганных горлинок в сети жестокого ловца. Ровшан увидел длинный ряд рамок, в которых были картины существ, по облику своему схожих с невинными девушками. Волшебным образом эти изображения трепетали и менялись на глазах, представляя всё более ужасные сцены насилия над хрупкими девичьими телами. Потрясенный Ровшан отступил назад, во тьму. Но Кёса выволок упирающегося юношу обратно и заговорил мертвящим голосом:
– Испугался? Правильно сделал, что испугался! Хочешь знать, кто эти девочки в цепях? Они невинные души уловленных мною жадных до земных благ сводников да шлюх. Каждый раз, когда людишки грешат против своей тени, я накидываю новые петельки на светозарные тела. Да-да, я тоже алхимик, как одна черноглазая ласточка, ночами просиживавшая перед узорами, каждый из которых кричал о любви. Но скоты не разумеют грамоты. Чего это ты побледнел, как мертвец?
Кёса торжествующе оглядел длинный ряд картин, из которых доносились душераздирающие стенания и плач.
– Души юношей и девушек здоровы и полны сил. Благодаря этим добрым девочкам люди учатся мечтать о высоком, испытывают отвращение к грязи и злу. Ведь при любой попытке совершить мерзость душа начинает горько плакать. В этот миг человек испытывает укоры совести. Время идет, люди сталкиваются с несправедливостью, обидами, злобой этого мира. Еще лучше развращают сумасшедших обезьян золото и драгоценные камни, изысканные одежды, дворцы, переполненные слугами и роскошными яствами, переступающие точеными копытами скакуны в превосходной сбруе, рубиновое вино в чашах. Каждый раз, когда такая вот обезьяна зрит это великолепие, плоть начинает рычать и требовать глухим от бешенства голосом: «Почему не я? Почему не мне? Чем я хуже них? Почему эти холеные мужчины и женщины наслаждаются вкусной едой, притрагиваются к дорогим вещам, небрежно швыряют золотые и серебряные монеты, а я каждый день гребу на проклятой галере жизни, получая затрещины на завтрак и удары сыромятной камчой на ужин?» Ну, что может поделать со взбесившейся мартышкой кроткая девочка, прижимающая к нежной груди книги с прекрасными картинками?
Видишь пустые рамки? Это ловушки для новых душ, а в глубине их спрятаны мои уютные застенки. Стоит презренной плоти совершить первый грех, как я набрасываю аркан. Когда же стискиваю петлю, души бессильно стонут. Они слабеют, плачут и умоляют отпустить их обратно, к своим любимым. Но не тут-то было. Души уже мои! Ну-ка, мудрейший Ровшан, посмотри на мои избранные сокровища. Ты не замечаешь в них ничего особенного?
Ровшан побледнел. В чертах обнаженных девушек он вдруг почувствовал что-то знакомое. Он посмотрел на одну из картин и прошептал:
– Неужто это душа правителя моего славного Города? Прошло много лет, но я узнал ее. А эта страдалица, кажется, принадлежала шейх-аль-исламу[30].
Чем больше он смотрел на картины, тем больше чудесным образом узнавал лучших людей общества. Да, все они были тут: обесчещенные, с вырванными крыльями, которые когда-то несли их к возвышенным мечтам!
Не в силах дальше смотреть на это гнусное зрелище, Ровшан прикрыл глаза. У него мелькала мысль о побеге. Но он уже убедился в могуществе голубоглазого волшебника и понимал, что просто так вырваться из подземных коридоров замка не удастся. Дрожа всем телом, он сделал несколько шагов и снова услышал ненавистный голос Кёсы.
– Гордые аристократы, богатые купцы, ученые законоведы и знатоки шариата – все они тут, у меня в гостях. Видишь пустые рамки? После того, как я убью людские души, я меняю их на свиные, собачьи, куриные иль иные скотские сущности. Люди с душами презренных скотов никогда не будут мечтать, требовать справедливости, помогать ближним, проявлять милосердие и мучиться от странной болезни, именуемой любовью. Они просто животные, хоть облик имеют человеческий. Животные мечтают о жратве, но лишь истинный мудрец провидит силу власти в восстании против подлого ремесленника, склепавшего ваш мир криво и косо, словно негодный глиняный сосуд… Но что я о фаласуфе да каламе, – Кёса щелкнул пальцами. – Пора и о тебе речь вести, мой юный друг! Разве я не обещал тебе исцеление? Посмотри-ка сюда.
Истерзанный Ровшан тупо смотрел на совсем новую рамку. Там билась о стены, сверкая пестрыми крыльями, высокая черноглазая девушка в одеяниях, подобных серебряной кольчуге. Ровшан узнал сестрицу, безжалостно брошенную на пыльной дороге. Множество длинных кос разметались по хрупким плечам, тонкая талия была коварно схвачена прочным арканом. Кёса, холодно улыбаясь, поднял руку и медленно сжал ладонь в кулак. Петля стала подтягивать душу к холодному каменному полу. Мгновенье – и пестрые крылья сложились, придавленные неведомой темной силой. Сиддика упала на колени, закрыв светлый лик белыми узкими ладонями. Юноша рванулся к картине – но остановился, словно пораженный молнией, когда девушка пронзительно закричала, корчась от нестерпимых мук:
– Ровшан, как ты мог предать меня во власть Ахримана? Ведь я всегда верила в тебя. Вспомни, как мы вместе сидели у порога отцовского дома, тесно прижавшись друг к другу. Вспомни! Я слушала чудесные истории о путешествиях на дальние острова пряностей, где живут добрые принцессы с кротким взглядом, и желала тебе увидеть их. Ты хотел стать безупречным воином, защищать вдов и сирот. Но тебя пленила роковая мечта о земных благах. Ты мечтал о познании тайн Вселенной, о постижении мудрости прошедших веков – и я тоже грезила о том, чтобы прилежно сидеть с тобой ночами, отирая пылающий лоб прохладной рукой. И кем ты тут собираешься стать? Подручником чернокнижника?.. Ты растоптал наши жертвы и погубил чудный сад, когда решил служить тьме. Ты предал!
Кёса медленно опустил руку. Новые петли захлестнули крылья фэриште. Жадные серые лапы протянулись из-под каменной кладки и вцепились в рукава и полы ее одежд. Сиддика рванулась к Ровшану, следившему за ней полным ужаса взглядом. В это время двое серых зверей, похотливо рыча, стали подкрадываться к перепуганной девушке. Когда еще одна петля схватила ее за горло, она вновь закричала:
– Ровшан, мне страшно! Умоляю, спаси меня! Любимый, ведь ты не захочешь потерять возлюбленную, влачить свою жизнь без ласковой души? Разве не ужасно носить в себе свинью или иную скотину, подчиняясь ее гнусным желаниям? Больно! Ах, больно! Не дай дивам обесчестить и погубить меня!
Очнувшись, Ровшан бросился на колени перед колдуном, схватив его за полу халата. Заплетающимся языком он стал умолять пощадить его душу. Кёса остановил юношу повелительным движением руки и размеренно заговорил, уставив на него бельма жутких голубых глаз:
– Вижу, невинная девочка весьма дорога тебе. Что же, признаю: давно не встречалась такая редкая жемчужина. Этот цветок не сломаю, но при одном условии. Станешь моим учеником и будешь помогать в деле алхимии и колдовства. А дело это многотрудное! Ну что, согласен? Скажи «да», и я прикажу распутать девицу. Она будет оставаться в рамке – уж извини, но я не хочу, чтобы ты вздумал удрать из-под моей гостеприимной крыши, крепко стиснув любимую в объятиях и прихватив с собой запретные знания. Но ты сможешь с ней видеться в определенные дни. Обещаю хорошо кормить душеньку праведными делами колеблющихся в выборе людей, и не обижать. Правда, она будет скучать – но ничего не поделаешь, темница есть темница. А ты сохранишь свою девочку, которая будет утешать тебя чудесными песнями в своей клетке – прямо как пленная птичка. Ну что, согласен? По рукам? Я всё же вынужден идти по стопам веселого Сахиба Дейлеми.
Охваченный смятением, Ровшан нерешительно протянул руку колдуну. Но Сиддика, заметив его движение, хрипло закричала, дергаясь в путах:
– Ровшан-джан, не слушай этого презренного! Вольные птицы не живут в клетках… Я всё равно погибну, а ты возьмешь на себя грех человекоубийства и воровства душ. Демон обманет… Ровшан… милый… Я задыхаюсь…
Петля туго захлестнула нежное горло девушки. Глаза ее закатились и она вытянулась на камнях, раскинув поблекшие крылья. Чудовища неслышно отступили в сгущающуюся в картине тьму. А Кёса тронул рукав Ровшана и заговорил чарующим голосом:
– Бедная душа, она совсем обезумела от ужаса. Вот смотри, до чего доводит фэриште страх перед насилием! Ну, посуди сам: как я могу тебя обмануть? Условия сделки справедливые. Зачем мне опустелый сосуд в сердце моего будущего ученика? Ты сможешь навещать девочку и справляться о здоровье своей души. Ну, соглашайся!
Решившись, Ровшан вновь протянул руку колдуну. Лицо его заливал горячий пот, он думал лишь о спасении прекрасной пленницы. В этот миг едва заметное движение воздуха овеяло пылающее лицо юноши. Он повернул голову и увидел, как открыв в последнем усилии черные глаза, Сиддика гневно свела густые брови.
Подземелье прорезал дикий вопль. Колдун, наткнувшись на сверкающее лезвие в руках Ровшана, спрятал изувеченную руку за спину и, похрюкивая, ринулся прочь от обретшего силы юноши. Повернувшись, тот нанес яростный удар елманью[31] по колдовской снасти. Рамка распалась на мелкие куски, и Ровшан обнаружил себя в застенке. Вервие уже оплело длинные волосы девушки, подтягивая ее к потолку. Она кричала от боли, извиваясь всем своим тонким телом. Пестрые крылья трепетали, бросая слепящие лучи света.
Одна из серых тварей готовилась наброситься на жертву, когда Ровшан нанес резкий удар, разрубивший хребет. Зверь рухнул на бок, оставляя глубокие царапины на каменном полу, и медленно расплылся черным жирным пятном. Второе чудовище тут же отступило в расступившуюся стену. Ровшан подбежал к Сиддике. Охваченный бешенством, он изо всех сил ударил по черной змее, высасывавшей жизнь из любимой. Удавка лопнула с громким шипением, и потерявшая сознание девушка упала в его объятья.
Звенящая тишина.
Молчание.
Свет.
Сиддика медленно раскрыла длинные ресницы и, с трудом подняв белую руку, от которой шло слабое серебристое сияние, ласково погладила его по голове. Он порывисто обнял свою душу, чувствуя тонкую шелковистую кожу там, где жестокие лапы служителей чернокнижника разорвали сверкающие одежды. Девушка зашептала, с трудом переводя дыхание:
– Ты всё-таки пришел. Я думала, что прекрасный юноша навсегда покинул чистую невесту, и придется встретить позорную смерть в застенке проклятого врага веры. Но мы заточены в мире зла и скверны Кёсы, из которого нет выхода. Что нам делать? Я обессилена пытками демонов и не смогу сражаться. Ровшан, прости бедную слабую птичку за то, что не смогла уберечь тебя от соблазна…
Зрачки фэриште расширились. Сиддика спрятала голову с разметавшимися косами на широкой груди Ровшана и закричала тонким сорванным голосом:
– Идут! Любимый, спасайся, оставь меня! Отец, помоги ему…
– Спасаться? Разве можно спастись без души? Мы погибнем или спасемся вместе! Ты друг, а друзей не предают. Как же я был слеп и неблагодарен, отвергнув тебя…
Из трещавшей под напором стены выползали черные щупальца. Раздался злобный голос Кёсы, выкрикивающего богомерзкие заклинания. Внезапно он выступил из тьмы в окружении демонов самого гнусного облика. Рука его была спрятана за спину, маска на лице собиралась в невообразимые гримасы. Кёса зарычал лающим голосом:
– Так, так. В кои-то веки пришлось встретить кебутер[32], верных друг другу. Ах ты, подлый мальчишка, изувечивший мою руку! Теперь придется затратить немало времени и усилий, чтобы исцелить плоть, пораженную оружием фэриште. Ты отказался стать учеником и решил хранить верность своей бездельной душе. Хорошо. Вы подохнете, как ты и желал, вместе!
Ровшан решительно закрыл собой девушку. Рычание и вой заполнили тесный застенок. Из стены выползали самые кошмарные порождения тьмы, готовясь растерзать влюбленных. Ровшан оглянулся. Прекрасной Сиддики нигде не было. Лишь удивительная теплота и сила заполнили все его существо. Он поднял острый меч на уровень глаз и яростно крикнул, сузив глаза:
– Выходите на бой! Вы дивы, стадо хрюкающих свиней, враги правды и света! Я уже больше не боюсь. Я вновь обрел совесть и готов сразиться хоть со всем воинством твоего паскудного хозяина, бешеный пёс!
И стал, непоколебимо упершись ногами в холодный каменный пол, чувствуя, как страстно бьется в его груди сердце доброй ткачихи.
Пояснения к тексту
Ровшан (перс. روشان) – старинное иранское имя, в переводе означает «Светозарный».
Иногда образ фэриште сливается с даэне (перс. دیانت, daena на среднеперсидском), или совестью в девичьем облике. В старой книге «Книга праведного Вираза» (Arda Viraz Namagh) человек, подло замучивший свою совесть-даэне, встретит ее перед переходом через мост Чинват в самом ужасающем виде. Впрочем, современные ученые связывают возникновение такого рода интересных теологических построений с прямым воздействием семитических духовных учений. Зороастризм же, как и его многочисленные ереси, был религией со слабой письменной традицией, за исключением манихейства. Что до фэриште, то в исламский период они часто ассоциировались с райскими гуриями. Мост Чинват (перс. پل چینوات, он же мост Воздаяния) — в зороастрийской эсхатологии представляет собой переход в загробный мир. Чинват выстроен из сверкающих лучей света над бездной и одним концом опирается на заснеженную вершину горного хребта на легендарной северной родине ариев. По легенде, перед грешником, ступившим на смертную тропу, мост ужимается до толщины конского волоса, а праведник проносится по расширившемуся мосту с быстротой мысли. Концепция моста Чинват оказала опосредованное влияние на исламский «волосяной мост» в ареале иранской цивилизации – и все это при том, что в Коране речь вовсе не идет о каком-то мосте, лишь об «узком пути».
Неужто скатились в преддверие дома Иблиса? Атара – место, где обречен на вечные мучения в ледовом плену Иблис, соблазнивший человечество. Исламская модель ада оказала прямое воздействие на гениального итальянского поэта Данте Алигьери, создавшего свой потрясающий загробный мир с его концентрическими кругами, в точности повторяющий кораническое пекло.
Такие немыслимые вещи не сделает и полчище диких маджуджей. Народы Йаджудж и Маджудж (Гог и Магог) по преданию, широко распространённому в авраамическом учении, заперты за высокой стеной, препятствующей их нашествиям. В последние дни старого мира будут освобождены и начнут сеять ужас и разрушение. В различные эпохи цивилизации старого материка почитали народами Гог и Магог гуннов (хунну), тюрок-сельджуков, средневековых монголов.
Кюбра-хатун тревожно ожидала мужа в эндеруне. Женская половина дома, эндерун (территория «харама», гарем), куда доступ посторонних мужчин («намехрем») был запрещен. Прием посетителей производился в бируне – «мужской» половине дома. Половая сегрегация в домах с достатком была очень строгой: даже молотки, прикрепленные к воротам, имели разный звук, чтобы понапрасну не беспокоить женщин. Разумеется, у бедняков дело обстояло куда проще: единственная комната просто делилась на две половины, куда представители противоположных полов складывали свои пожитки.
Маленькие ушки были уже проколоты, на них висели тонкие золотые сережки с красным камнем. Обычно девочкам прокалывали уши, когда они достигали совершеннолетия, совпадавшего с временем первых регул. При этом девушку старались как можно скорее выдать замуж, потому что к семнадцати годам она уже считалась «перестарком». Золото в ту эпоху, вопреки широко распространенным стереотипам, было крайне редким и дорогим металлом, доступным только правящему классу.
…рубашка со множеством смешных штуковин… Во время Средневековья технология использования пуговиц утрачивается и вновь осваивается только на излете эпохи.
С чисто промытыми целебной глиной волнистыми черными прядями… В некоторых странах Востока для мытья применяли специальную мыльную глину.
…это туркоманская девочка! – речь идет вовсе не о современных туркменах, а о средневековом тюркском этносе тюрок-сельджуков, ставшем предком целого ряда больших и малых народов: малоазийских турков, азербайджанских (иранских) тюрок, иракских и сирийских туркоманов.
Совсем как миндаль, да еще и черные, как ночь! Стандарты красоты на территории тюрко-иранского средневекового мира очень сильно отличались от современных. По этим стандартам красивая женщина непременно должна была быть белокожей – но черноглазой и черноволосой, с миндалевидным разрезом глаз и тонкой талией. Светлые волосы или глаза часто вызывали подозрения в неискоренимо лживой натуре или даже колдовских наклонностях.
Сиддика. Героиня этой печальной притчи носит имя Сиддика (араб. صادقة), что означает «правдивая». Это имя было одним из атрибутов Фатимы-Захры, любимой дочери пророка Мухаммеда, по легенде, не солгавшей ни разу в жизни.
…почитала ее домашней невесткой и приютила в эндеруне. Институт «домашних» невесток в ареале иранской цивилизации позволял очень рано приобщать девушек к дому, в который ее намеревались выдать замуж.
…девчонка в весело сдвинутом набок арахчыне – плоская шапочка, богато украшенная вышивкой. По форме несколько схожа со среднеазиатской тюбетейкой. Девушки и молодые женщины обычно кокетливо сдвигали ее набок.
…выпросила у хозяйки дома старую ханá – мастерство ковроткачества было хорошим тоном у женщин на всем ареале тюрко-иранской культуры. Особенно славились своим мастерством туркменские ткачихи, создававшие ковры поразительной красоты со сложными геометрическими узорами.
…рассказы о руинах некогда прекрасного города Мадаин – город, некоторыми историками идентифицируемый, как Ктесифон (перс. Тесфун, تیسفون), столица Сасанидского Ирана. К описываемому периоду великолепные дворцы и храмы Ктесифона были давно разобраны арабами на строительство Багдада, а от былого великолепия остались лишь руины царского дворца.
…странных людях с половиной тела… – вообще, воображение средневековых людей было строго мифологическое. Наснас, невероятное существо, созданное буйным арабским воображением, был плохо известен за пределами собственно арабского культурного ареала.
…а также свирепых единорогах, именуемых каркаданн – под этим существом в исламских бестиариях описывался африканский носорог.
То получу лечение иное от логмана… Логман (Лукман), популярный персонаж, которому приписывалась необыкновенные познания во врачебном деле, и сверх того, владения тайнами колдовства. Часто логманом называли лекаря.
Ну, какой смысл пять раз в день биться головой об джанамаз… Саджжада (араб. سجادة), джанамаз (перс. جانماز), намазлык (тюрк. نمازلیک), – специальный коврик для обязательной пятикратной молитвы (намаза), на котором чаще всего изображается ниша, направленная в сторону киблы (Мекки). К этому важному символу веры молящийся обращается во время молитвы.
Основа и уток известны (перс. تار و پود, tār-o pud) – ковроткачество вошло в плоть и кровь ирано-тюркской культуры, лучшие ковры работы персидских и тюркских мастериц можно увидеть на полотнах европейских художников. «Oснова и уток», – поэтическая метафора персидского языка, также пришедшая из этого древнего ремесла. Означает естество и суть человека, его род.
Колодец Желаний – намек на легендарный колодец Хейвак в Хиве. Согласно преданию, Хива была основана у этого колодца. Впрочем, исторические данные подобную версию не подтверждают.
…когда прозвучит глас Сура и мир придет к ужасному концу – в исламской эсхатологии Сур представляет трубу в виде рога, диаметр которого равен размеру Вселенной. В Судный День ангел высшей категории Исрафил (араб. إسرافيل, Рафаил в других авраамических учениях) дважды протрубит в эту трубу. Ее первый звук уничтожит всех живущих, за исключением некоторых творений. Второй звук опустошит землю. Наконец, третий звук приведет к гибели даже ангелов, последним из которых погибнет ангел смерти Азраил (ивр. עזראל, араб. عزرائيل).
…ты можешь найти зло, столь же древнее, как адиты Ирама Многоколонного. Адиты или племя Ад (араб. عاد) в исламе одно из древних погибших племен, живших на территории Йемена. Кораническое предание упоминает адитов в качестве примера наказания за гордыню. Это племя людей высокого роста жило в роскоши и благоденствии и не последовало за пророком Худом, призывавшим их к единобожию. За это они были уничтожены ужасными напастями. Ирам Многоколонный, он же Ирам зат аль-Имад (араб. إرم ذات العماد) – древний город, где обитало племя адитов. Великолепный Ирам был уничтожен вместе с адитами в наказание за грехи этого древнего народа.
Один из купцов в зуннаре… Сегрегационные законы ислама предписывали носить т. н. «людям Писания» (т. е. евреям и христианам) одежду, отличную от одежд мусульман. Таковым оказывался зуннар (араб. زنار) – пояс особого цвета, призванный подчеркнуть принадлежность человека к иной вере, тем не менее, относящейся к числу т.н. «зимми» («людей под защитой»). Чаще всего зуннар надевали христиане.
…в этих неверных местах, полных кочевий свирепых огузов – это название часто употреблялось по отношению как к тюркам-сельджукам, так и всем туркменам Большого Ближнего Востока.
…развалины твердыни гордого Хосрова Первиза… Очевидно, речь идет о Чираг-гале (Крепость-Светоч), уникальном по мощи и расположению сасанидском кастеле, вместе с укреплениями Дербента запиравшим кавказский проход. Хосров II Первиз (перс.پرویزخسرو) – шахиншах из династии Сасанидов, правивший Ираном с 591 до 628 года от Р.Х. Гордыня и амбиции этого императора привели его к войне с ромеями, которую он проиграл, и к гибели от рук своих же вельмож. Хосров Первиз стал героем многих легенд и сказок в ирано-тюркском фольклоре, самой известной из которых стала история о любви шаха к прекрасной христианке Ширин (перс. شیرین, «Сладкая»).
…дрянной кабачок в христианском харабате… – религиозные меньшинства жили в особых гетто, носивших название харабат (перс. خرابات). Тут подавали вино в собраниях риндов («развратников»), куда сходились вольномыслящие интеллигенты в обществе образованных гетер. В данном случае речь идет о простом питейном доме.
Гебрский пес… – презрительная кличка зороастрийцев в исламском мире, намек на особое отношение этой религии к собакам, разрывающим тела умерших в т. н. «башне молчания», дахме.
И что же, почтенный Кёса, у тебя нет ни куньи, ни имени с насабом и нисбой? Система традиционного арабского имена очень сложная, хоть и по-своему совершенная. Кунья (араб. کُنیة) представляет собой вводную часть и позволяет узнать имя первенца. Например, Абу Сулейман (отец Сулеймана) или Умм Омар (мать Омара). Иногда кунья описывала то или иное достохвальное или любопытное свойство личности. Например, сподвижник пророка Мухаммеда, любивший пушистых котов носил кунью Абу Хурайра (Отец кошек). Исм (араб. اسم) или имя – главный элемент. Оно наиболее известно: Мухаммед, Али, Хасан. Обычно именем человека называли в узком кругу семьи. Насаб (араб. نسب) – патронимическое имя, с элементами «ибн», «бин» (сын) или «бинт» (дочь). Эта часть имени была наиболее громоздкой, потому что чаще всего указывались все предки до седьмого колена. Нисба (араб. نسبة «связь») – часть арабского имени, указывающая на религиозную, политическую, социальную принадлежность, место проживания или рождения и т.п. Нисба обозначается с помощью суффикс «и» (араб. ـي) – Ширвани, Бухари, Руми. Лагаб (араб. لقب) – последняя часть арабского имени. Обычно это было некое прозвище или возвеличивающий эпитет. Они могли быть как простыми – как, например, нисба “Натаван” (“Злосчастная”) Хуршидбану (1832-1897 гг. от Р.Х.), дочери последнего карабахского хана Мехтикули-хана и азербайджанской поэтессы; так и чрезвычайно сложными и путаными, как нисба “Низам-аль-мульк” (“Порядок вотчины”) легендарного великого везира тюрок-сельджуков Абу Али аль-Хасана ибн Али ибн Исхака ат-Туси (1018-1092 от Р.Х.). В общем, человека чаще всего называли по одному из элементов сложного арабского имени, под которым он и становился известен обществу.
…я маг, обучившийся ремеслу у лучших мастеров нашего братства в Ширване, истинном прибежище змей… Аллюзия на язвительную переписку поэта Хагани Ширвани (1126-1199 гг. от Р.Х.) и ширваншаха Ахситана I ибн Минучихра, правившего в Ширване в период 1160–1197 гг. от Р.Х. Просвещенный и гуманный правитель, ширваншах Ахситан способствовал процветанию городов и развитию ремесёл, покровительствовал наукам и искусствам. К сожалению, он оказался впутан в сложную интригу, результатом коей стало заключение Хагани Ширвани в узилище. Там озлобленный поэт написал немало едких инвектив, называя Ширван “Шарваном”, переиначивая его старинное название как «Обиталище Зла» и уподобляя ширванцев шипящим змеям.
Но что я о фаласуфе да каламе… Фаласуфа (араб. فلسفة) – мусульманское название светской философии, унаследованной от эллинистической цивилизации. Противостояла каламу (араб. الكلام) – классическому исламскому богословию.
…лишь истинный мудрец провидит силу власти в восстании против подлого ремесленника… – вообще, настоящей родиной гностических учений был именно Сасанидский Иран, где лжепророк Мани и его последователь Маздак впервые подняли на щит это разрушительное учение. Согласно манихейству, мир есть всего лишь одно из обличий ада, куда брошены души, уловленные Ахриманом и его воинством. Задача истинно-верного заключается в том, чтобы разрушить смертную оболочку и вырваться на волю. Этого манихеи и их последователи добивались практикой ритуальных оргий и прочими зловещими практиками. Кёса озвучивает именно гностическую, эллинскую версию первоначального учения. Согласно ему, мир создал вовсе не Творец, а весьма посредственный демон по имени Демиург (Ремесленник), склепавший его весьма и весьма скверно. Истинно-духовные люди обязаны подняться против тирана и обрести свободу. Родовые связи учения Мани и современных левых учений при этом прослеживаются весьма четко.
…кебутер, верных друг другу… – мифология многих народов описывает птиц как символ супружеской любви.
[1] Фэриште (перс. فرشته), она же фраваши — ангельская сущность в зороастрийской мифологии, часто играющая роль психопомпы (проводницы душ). Имеет вид невинной стыдливой девушки-воительницы с узкими пестрыми кормилами, бдительно охраняющей свое земное отражение от мерзости.
[2] Кюбра (араб. الكبرى) — «Великая», одно из имен Хадиджи бинт Хувайлид, первой жены пророка Мухаммеда. В традиционной культуре это имя часто давалось старшей дочери в семье. Хатун (перс. خاتون) — уважительное обращение к женщине, чаще всего, замужней и родившей.
[3] Астагфируллах (араб. أستغفر الله) — «да простит (меня) Аллах!», одна из ритуальных формул в исламе.
[4] Эйвай (перс. هی وای) — возглас, выражающий изумление и испуг.
[5] Чираг (перс. چراغ) — лампа с вытянутым носиком. Обычно ее заправляли хлопковым или конопляным маслом.
[6] Махалла (перс. محله) — улица (квартал) в средневековых городах Южного Кавказа, Ирана, Мавераннахра и Хорезма. Очень часто люди в махалле принадлежали к одному и тому же ремесленному цеху.
[7] Дабир (перс. دبیر) — писец.
[8] Кеджаве (перс. کجاوه) — особый род крытых носилок, которые устанавливали на спинах двугорбых верблюдов-бактрианов.
[9] Устаз, остад (перс. استاد) — наставник, учитель.
[10] Киркит (старотюрк. کیرکیت) — специальный частый гребень для уплотнения сотканных рядов в ковре.
[11] Мутакке (старотюрк. موتاکا) — небольшая подушка в виде жесткого валика.
[12] Гумири (старотюрк. قومبری) — дикая горлица.
[13] Серв (перс. سرو) — кипарис, считавшийся в исламском мире символом красоты и грации.
[14] Гулям (старотюрк. قولام, qulam) —воин-раб, уникальное явление в истории человечества. Поскольку правящие династии исламского мира из числа арабских и иранских властителей к девятому веку от Р.Х. не доверяли своему же населению, склонному к исповеданию шиизма и бунтам, они стали формировать войско из числа военнопленных, которым предоставляли привилегированное положение. Чаще всего гулямами становились тюрки-«неверные», но иногда в это войско принимали славян, горцев Кавказа и чернокожих. Институт гулямов способствовал деградации и падению исламского мира, поскольку вооруженные рабы были склонны к бесчинствам и насилию по отношению к угнетенному населению и легко смещали своих хозяев. Впрочем, в случае египетских мамлюков и османских янычар гулямы могли сыграть определенную положительную роль в становлении государства.
[15] Пахлаван (перс. پهلوان) — богатырь, сильный духом и телом человек. Происходит от среднеперсидского слова, обозначавшего парфянского аристократа, чья тяжеловооруженная конница наводила ужас на римские легионы.
[16] Аждаха (перс. اژدها) — хтонический змей, дракон. Часто персонифицировался с зороастрийским дьяволом, Ахриманом.
[17] Дейлем (перс. دیلمان) — историческая горная прибрежная область на юге Каспийского моря. Была населена дейлемитами, прямыми предками современных талышей, гиляков и мазандаранцев. Дейлем поставлял самую боеспособную пехоту в войско Сасанидской империи и долгое время сохранял независимость после ее драматического падения к началу VII века от Р.Х.
[18] Табаристан (перс. طبرستان) — провинция, расположенная на южном побережье Каспийского моря.
[19] Кетмень (перс. کتمن) — вид мотыги, распространенный в земледельческом ареале иранской цивилизации.
[20] Джомард, джаванмард (перс. جاوانمرد) — буквально «молодой человек». Это слово служит в современном азербайджанском тюркском языке для обозначения человека доблестного и не склонного к интеллигентским колебаниям и прочим антимониям. Ближе всего к этому своеобразному понятию подходит латинское virtu, разумеющее безусловную и бестиальную доблесть.
[21] Рубенд (перс. روبند) — специальная волосяная сетка в хиджабе, закрывающая лицо.
[22] Кехриз (перс. كاريز), он же канат (перс. قنات) — традиционная подземная гидротехническая система в ареале тюрко-иранской цивилизации. Кехризы часто совмещают водопровод и систему орошения и представляют собой подземную горизонтальную штольню, выходящую из водоносного слоя.
[23] Алп-Арслан, он же Смелый Лев (старотюрк. آلپ ارسلان, 1030-1073 от Р.Х.) — великий султан и полководец государства Великих Сельджуков. Завоевания Алп Арслана привели к широкой миграции огузов на всей территории Большого Ближнего Востока. Самым его известным деянием стал грандиозный разгром ромеев при Манцикерте в 1071 году от Р.Х., после которого греки утратили практически всю Малую Азию, ставшую новой родиной для степных кочевников.
[24] Фатхнаме (перс. فتح نامه) — особый вид панегирической литературы, где восхвалялись достижения полководцев на ниве завоеваний стран дальних и ближних. Несмотря на интересные детали, многие из них представляли собой нестерпимое по обилию лести и чудовищных преувеличений зрелище. Апология разбоя и грабежа делала чтение такого рода нерукотворных памятников еще более тягостным занятием.
[25] Мунафик (араб. مُنَافِق) — лицемер в лоне исламской религии. Согласно Писанию, мунафик лишь внешне носит личину примерного мусульманина. Внутри же он все тот же жестокосердный и лживый язычник. Вынужденный существовать в исламской умме, мунафик уподобляется подслеповатому кроту, который убегает от врагов через потайной выход. Считается, что именно мунафики разрушили единство и чистоту ислама, погрузили его в нескончаемые циклы несправедливости, насилия и отвратительной тирании.
[26] Шабран — средневековый город, существовавший в V—XVIII вв. от Р.Х. в северо-восточной части современного Азербайджана. Сефевидо-османские войны первой четверти XVIII в. привели к разрушению города, а последовавшее за этими печальными событиями землетрясение окончательно стерло его с лица земли.
[27] Ширван (перс. شیروان) — историческая область в восточной части Южного Кавказа. Основными городами урбанизированного Ширвана были Шемаха, Шабран и Баку. Это царство сумело продержаться около восьмисот лет: с момента основания арабской династией Мазьядидов (араб. بنو مزيد Banu Mazyad) правившей в период 799-1027 гг. от Р.Х.) и до падения в 1537 г. от Р.Х. сменившей их династии Дербенди под натиском Сефевидского Ирана. Ширван с его тюркизировавшимся за века иранским и кавказским населением стал основой для возникновения современной азербайджанской государственности и литературного тюркского языка.
[28] Кёса (Коса) — на территории Южного Кавказа и северного Ирана в дни новогоднего праздника Новруз популярны народные представления с участием таких комических персонажей, как Коса, он же Редкобородый. Коса надевал шутовской наряд, на голову нахлобучивал войлочную шапку, а лицо прикрывал маской или бородой. Однако есть иная традиция, где Кёса далеко не так безобиден.
[29] Бадгир, он же ветролов (перс. بادگیر) — одно из удивительнейших достижений иранской цивилизации, служащее для вентиляции зданий и поддержания комфортной температуры в самый страшный зной. Бадгир представляет собой очень высокую и массивную башню, обычно имеющую внутри воздушные каналы, выходящие на четыре стороны света. Высота этой громадной башни позволяет использовать так называемый «каминный эффект». Прохладный ночной воздух струится через бадгир в здание и охлаждает раскалившиеся за день толстые стены традиционных иранских жилищ. Лучшие бадгиры способны понижать температуру внешней среды на двенадцать-пятнадцать градусов. Звучит невероятно, но в комбинации с подземными каналами (кехризами) бадгиры были способны образовывать лёд в подземных хранилищах.
[30] Шейх-аль-ислам (араб. شيخ الإسلام ) — титул высшего духовного лица в ряде государств.
[31] Елмань (старотюрк. یالمان ) — расширение к концу сабельного клинка.
[32] Кебутер (перс. کبوتر) — голубь, горлинка.