Ставь на черное
Иволга
Варе
Я наблюдала за тобой:
Стоишь, поёшь, мой честный праведник,
Не принятая детворой,
Легко раскачивая маятник
Качелей. Время не идёт,
Пытаясь вовремя раскаяться:
Земля вся в людях, только вот
Бесчеловечная какая-то.
А рядом бледен и суров
Сосед, лишённый сострадания,
Пыль выбивает из ковров,
Как из задержанных – признания.
Задрав сопливые носы,
Кружатся девочки на плоскости.
Четыре русые косы
Тебя задели, словно лопасти.
Раздолбанную карусель
Никто им заново не выдолбит.
Иди за тридевять земель
На голос златогрудой иволги.
Она была как ты – дитя,
Однажды проклята и изгнана
За приручение дождя,
И за доверчивость. Так издавна
Здесь повелось. Не смей рыдать,
Прости жестокость их беспечную.
Они пойдут тебя искать
И призовут, как птицу певчую.
Никто не будет до поры
Перед тобою кочевряжиться.
И красно-синие ковры
Свернёт сосед, и пыль уляжется.
Любовь
Пока от табака сгорал отец
И колесил, бухой, на “неотложке”,
Любовь варила горький леденец
Из сахара, сгорающего в ложке.
Отца не потушили доктора.
Остались пробки, спички и окурки
Дровами погребального костра,
Картинками из сказки о Снегурке.
Любовь не так наивна. Но внутри
Горит её несбывшаяся ласка.
Горит, как пёс бездомный сухари
Грызёт, на выживание натаскан.
Горит, сжигая страшный черновик,
И с каждым днём становится заметней.
Пылает так, как будто нет любви
На свете, кроме девочки двухлетней.
С трудом вместит детдомовский уют,
Где будут настоящие конфеты,
Ядро, венец творенья, абсолют
Местами отмороженной планеты.
Любовь её согрела и спасла,
И лучше космонавтов разглядела:
Земля не голуба и не кругла,
А тусклое бесформенное тело.
И если здесь какой-нибудь дурак
Её окликнет Любкой по привычке…
Пред ним – Любовь. Любовь! И только так.
В одних трусах и с бантиком в косичке.
Чудовище
Палата заселялась, как страна,
И с жителями я была знакома:
Вот – тётя кормит Катю, у окна
В коляске спит малышка из детдома.
А бабушка, по тумбочке долбя,
Ругалась матом, пела панихиду,
Плевала в нас, ходила под себя.
Но мы жалели бабу Степаниду.
Катюшу мать сокровищем зовёт,
Меняет бабке мокрые пелёнки.
Малышку моет, помощи не ждёт,
Дела её заметны, но негромки.
Мне лучше всех – закрытый перелом.
На Катеньке – корсет уткнулся в шею.
А мать её катает в горле ком,
Когда глядит в коляску, как в траншею.
Там не солдат с гранатами в руках,
Там Надя потянулась к погремушке.
Худая, в разноцветных синяках,
И ножки, словно лапки у лягушки.
Под Катин плач и бабкино нытьё
Чужая мать чужую дочь качала.
“Чудовище прекрасное моё…”, –
Шептала, целовала, бинтовала…
Двухместная палата номер два –
Как много боли, счастья, кислорода!
И в гипсовой символике родства
Я выписалась. Вышла из народа.
Косарь
Мне в детстве всё сходило с рук,
Но присмирел мой нрав свободный,
Когда пошла гулять на луг
К реке Ухте в посёлке Водный.
Точили косы мужики,
На вид суровы и дремучи.
А старший, солнцу вопреки.
Белей, чем снег, мрачнее тучи.
Жену на днях похоронил,
Остались дети и скотина.
И чует дрожь зелёных жил
Спасительная гильотина.
Он взял меня в ученики,
Наладил взмах, расправил плечи.
И дружно свистнули клинки
По-человечьи.
Открыв мне тайну ремесла,
Чужая скорбь чуть подкосила,
С ладоней кожица сошла,
Как, впрочем, раньше всё сходило.
Пусть твари Божии в хлеву
Узнают, кто за них в ответе:
Он лихо косит жизнь-траву
Косою, отнятой у смерти.
Родные
Мне сейчас не хватает танка,
Я бы залпом снесла притон.
У соседей большая пьянка
После дедовых похорон.
Он однажды пожал мне руку
И сказал: “Мы одних кровей.
Неродных не бывает внуков,
Не бывает чужих людей”.
Подарил перочинный ножик,
Угостил леденцом «Дюшес».
Говорят, что он жил и дожил.
Нет, убогие, дед воскрес.
Что на закусь у вас? Конфетки?
Пей же, сволочь, не захлебнись!
Но на лестничной узкой клетке
Твари с тварью не разойтись.
По-чужому пройдёт беседа
С применением ног и рук.
Потому что так надо, деда.
Потому что война вокруг…
Я сижу с разноцветной рожей,
Красным сплёвывая в ведро.
И точу перочинный ножик
Для того, чтоб чинить перо.
Вызов
Вызов принят. В пелёнках сопит
Пережившая мамонтов моська.
У больной ничего не болит,
Ничего не осталось от мозга.
Только сердце напрасно стучит,
Сотрясается тело в припадке.
Сквозь извёстку торчат кирпичи,
Демонстрируя жизнь в недостатке.
Оглядишься – не дом, а культя
С развалившимся швом, без повязки,
Где убитое горем дитя
Нянчит мать в инвалидной коляске.
Она глянет сейчас на иглу,
Костыли оторвёт от коленей,
И сойдутся в облезлом углу
Призрак зависти с тенью сомнений.
Бормоча утешительный вздор,
Жидкой пулей, сбивая дыханье,
Я, по сути, стреляю в упор,
Продлевая и множа страданье.
Голос девочки, как скорлупа,
Треснув сдавленно и суховато,
Осыпается в трубку: – Лопа…
Мне лопата нужна, есть лопата?..
Вот так…
Вот так – легонько, словно нет беды,
Как на цветную праздничную свечку,
Как на пузырь из мыла и воды,
И мира, заключённого в колечко –
Подуть. Как будто на горячий чай,
На кружевной прозрачный одуванчик,
На ранку детскую – на малую печаль,
Чтоб остудить коленку или пальчик.
И пепел ощущая на губах
Подуть бы, как на матовые угли,
Ветвями вороша древесный прах,
Чтоб ожил он и молнии сверкнули.
Как в дудочку, в которой тусклый звук
Летит на свет, себя изобретая.
Как на стекло, рисуя зябкий круг,
А дальше – точка, точка, запятая.
И поскорей задуманную быль
Стереть, пока не вышел человечек
В окно. Как на эпическую пыль
Истории. Сравнить мне больше не с чем.
Пока не лопнул радужный пузырь
Наткнувшийся нечаянно, вслепую
На призрачные крылья стрекозы,
Мне хочется подуть и я подую
На твой разгорячённый влажный лоб,
В ознобе содрогаясь от бессилья,
На боль чужую собственную. Хлоп!
Смотри, какие радужные крылья.
Существо
Пока ещё ни вспомнить, ни забыть,
Какого цвета пуговка и нить,
Как в зеркало глядящие в атлас
Твоей жилетки, сшитой на заказ.
Спасибо, что позволил рассмотреть
Сквозь море информации и сеть
Подробности работы на износ
Там, под жилеткой, сшитой не для слёз.
Я, в общем-то, посредственный рыбак.
Над морем нынче поднят чёрный флаг.
Мне верится, что на тебе надет
Спасательный жилет.
Мне кажется, что все твои слова –
Плавучие живые острова,
Поэтому цепляюсь и плыву.
Теперь по существу:
Возможно, мы не вспомним ничего,
Поскольку жизнь чудное существо.
Зато нам не придётся забывать,
Не встретившись. Какая благодать!
Экран горит, как будто подожгли
И пуговку, и нить, и полземли.
А ты стоишь в дымящихся клубах
С гитарой, как с ребёнком на руках.
Игла
Не проигрыватель, врачеватель,
Что идёт на осознанный риск,
Сжал спасительный иглодержатель
И глядит на виниловый диск.
Ставь на чёрное. Это обычай,
Безошибочное амплуа.
Выбирай – барабан Бадди Рича
Или клавиши Шарлебуа?
Понеслось беспокойное племя
На сапфировое остриё –
Время юное, зрелое время,
Не прошедшее время твоё.
Так, наверно, выходят из комы,
Из теней превращаются в свет…
Эй, привет! Мы до боли знакомы.
Ты боишься уколов? Я – нет.
А теперь окажи мне услугу –
Пусть поглубже проникнет игла,
Чтобы память, вращаясь по кругу,
До беспамятства нас довела.