55(23) Марк Горин

Мой дедушка

и 28 корзин кошерного содержания

 

(из цикла «Доставая из памяти, или Были-небылинки». 

           История на Песах про «тюрьму народов»)

 

…Представляете, было время, когда даже про Первую мировую войну еще никто не знал – просто потому, что тогда ее еще не было. А когда говорили «идем на войну» или в газетах писали «театр военных действий» (ничего себе театр!), то имели в виду русско-японскую. Героический крейсер «Варяг», «наверх, вы, товарищи, все по местам!» и так далее. Впрочем, даже об этом, позже «прославленном в веках», подвиге еще тоже не слыхали в местечке над Днестром, откуда призывали в доблестную российскую армию моего, — тогда еще совсем молодого — дедушку, Айзика Абрамовича Горина.

То есть идеологической (впоследствии — политической) подготовки еще не было, отвечавших за нее политработников тоже, но в армию призывали исправно. Были, кажется, полковые священники. Но уж эти к дедушке совсем не касались, да и не нужны они друг другу были. Потому, что мой дедушка, как вы уже, наверное, догадались, был чистокровный еврей, как тогда говорили «лицо иудейского вероисповедания».

Вы, может, знаете, а может, и нет, но в «человеконенавистнической» царской России никто людей по национальностям не делил и «5-й графы» (в отличие от интернациональной, человеколюбивой и гуманистической советской власти) у них не было – не дал им этого счастья проклятый строй, обидел. Люди делились по тому, кто в какого Бога верит, то есть какого ты вероисповедания. От дедов и прадедов моего дедушки никого другого, кроме «лиц иудейского вероисповедания», на тот момент в нашем роду не было.

В общем, призвали из местечка 28 добрых молодцев «иудейского вероисповедания» и повезли «на сопки Маньчжурии». Невиданное для местечка дело: с самого крайнего запада империи на самый, что ни на есть, ее Дальний Восток. Ни фига себе! Это по нынешним временам, ежели по железнодорожной колее, больше недели, а уж тогда…

Как писал незабвенный очень талантливый антисемит Н. Гоголь: «Отсюда хоть три года скачи, ни до какого государства не доскачешь». Ну, конечно, «не три года», не надо зря наговаривать, но несколько месяцев – это точно. Тем более, чай, не пассажирский, не курьерский для начальства разного, а самый простецкий воинский эшелон; куда он денется? Что, без него война, что ли, закончится? А и закончится, так тоже не плохо…

Короче, едут они себе, едут, и тут начинают наши доблестно-добрые «иудейские» молодцы понимать, что весна уже за вагонными окнами, и дело потихоньку приближается к любимому еврейским народом празднику Песах! Ура! И все бы замечательно, но… Домашний припас, разумеется, давно кончился, а эти, конечно же, по-настоящему верующие (не то, что сейчас!) евреи за время дороги убедились, что контролеров кашрута в штате воинской команды нет, и то, чем их до этого потчевали, «кошер» мало напоминает. А если Песах, когда даже на обычный хлеб смотреть непристойно? Мясо, которым их со дня отбытия в эшелоне кормили, будем прямо говорить, в гойских документах не нуждалось. И так понятно.

Поначалу, — рассказывал дедушка, неловко чуть посмеиваясь воспоминаниям, — они как-то еще стеснялись, отворачивались, слово противное не упоминали, но… Хоть в миске и не «кошер», но есть-то хочется; что делать – стали привыкать потихоньку: молодой аппетит быстро расставил по местам необходимые параграфы воинского устава.

Но это – в дни обычные. А в Песах как? Песах – дело серьезное, это вам не шутка. Как быть? Голодать? Ну, знаете…  В любой армии (а в тогдашней царской с этим было особенно строго) отказ от пищи приравнивался к бунту. Знаменитый «Броненосец «Потемкин», кстати. примерно в те же дни с чего-то похожего и начался. Причем без всяких евреев, просто мясо было «с душком». А тут вообще…

В общем, эта дружная компания евреев-земляков подступила к моему дедушке и угрюмо спросила: «Айзик, что будем делать? Мы же на Песах ихнее есть не сможем…» Примерно так звучали в переводе с родного им идиша серьезные предостережения.

Почему они пришли именно к дедушке? Объясню: родители дедушки (мои прадеды, соответственно), владели магазином; вроде, самым большим или даже единственным в местечке, но за это я не ручаюсь. Потому дедушка ходил, как сказали бы сегодня, «в авторитете»: имеешь уважение – изволь соответствовать. К тому же он, в отличие от большинства участников памятной беседы, прилично знал русский.

В общем, куда было деваться? Народ требует! Да и дело важное! С Господом в прятки не играют. И дедушка пошел к командиру эшелона.

Командир эшелона (Встать! Смир-р-но!), полковник! Мама дорогая! Настоящий полковник! Полковник, сами понимаете, ехал в отдельном купе. А как бы вы думали? Дед объяснил дежурному офицеру, что у него дело государственной важности и, на его удивление, к полковнику пустили.

— Ну? – безразлично спросил немолодой усатый полковник, увидев неожиданно еврея в солдатской форме.

— Рядовой Горин, господин полковник, — представился дедушка по уставу. – Разрешите обратиться?

— Слушаю, — уже с некоторым вниманием сказал полковник.

— Виноват, господин полковник, но есть очень серьезный вопрос.

Полковник поднял глаза.

— Дело в том, — продолжал дед, — что приближается главный еврейский праздник Песах. И в эти дни нам нельзя кушать общую пищу, только свою. Не ругайте нас, мы ничего плохого не хотим. Но – права не имеем. Вера не разрешает. Евреи не могут нарушить запрет веры.

— Так уж и не могут? – ухмыльнулся полковник.

— Не могут, — подтвердил дедушка.

— Вот же жестоковыйное племя! — даже с некоторым оттенком уважения отметил полковник. – И что делать предлагаешь?

— Понимаете, господин полковник, у нас впереди Иркутск, там есть еврейские купцы. Таким ходом добираться туда недели две или около того. Как раз к празднику должны быть. Если вы разрешите и дадите мне дорожные документы, то я сяду в пассажирский поезд, доберусь до Иркутска раньше вас, достану, что полагается, и встречу наш эшелон со всем необходимым.

Родители дали дедушке с собой немного денег, и он их берег на «особый случай», который вот и настал.

Полковник недоверчиво посмотрел на деда, вызвал дежурного офицера и велел выписать рядовому Горину «подорожную» и командировочные «на десять суток».

— Расписаться-то можешь? — спросил полковник.

— Так точно, ваше высокоблагородие, — рявкнул, совсем как русские, ошалевший от счастья дед, вытянувшись перед начальством.

— Молодец! – искренне похвалил полковник. — Службу знаешь! Приедем в часть, похлопочу, чтоб унтера дали… Хотя, ты ж на молитву строить не можешь… Ладно, иди. Всё равно молодец!

…Когда эшелон прибыл в Иркутск, его встречали две празднично наряженные подводы; на одной из них сидел мой дед в солдатской форме. А в подводах стояли 28 корзин с кошерной едой и вином. Даже миски новые не забыли положить тамошние единоверцы.

Вагон свой евреи накануне праздника драили как никогда, под каждую полку заглядывали, освободив от уборки остальных. Взводный подивился и головой покрутил: «Смотри-ка… И чего они там лазят? Будто ищут что-то…».

Дедушка рассказывал, что в первый седер у них в вагоне шел «пир горой», а их гойские товарищи с удовольствием угощались и вином, и закуской «от евреев». Дедушка утверждал, что поднимали четыре бокала. Но кто считал? Он уже был старенький, когда мне об этом говорил. Зато точно помнил, что песни пели и на идиш, и на русском, и на украинском, и на молдавском…

Когда уже все были в хорошем настроении… заглянул полковник. Дежурный офицер закричал «Смирно!», но тот махнул рукой, мол, пусть сидят. И, обернувшись к офицеру, тихо сказал: «Этих до утра не трогайте, — и наставительно, со знанием дела, добавил, подняв вверх палец: – У них праздник!» Дедушке показалось, что именно так он расслышал…