Реквием по непроданной литературе
Литература – мастерство фиксации времени. Причём с двух сторон, в двух аспектах. Во-первых, она на время чтения делает читателя современником автора. Будет ли это научная книга, беллетристика, поэзия или мемуары – физическая жизнь и смерть автора не влияют на однажды зафиксированный текст. Жизнь читателя продолжается ежеминутно, но в картинке, созданной писателем, виртуальное время названо и отмерено. А, кроме того, литература останавливает течение времени в момент, описываемый автором. За увлекательным чтением время читательской жизни проходит незаметно. Подобным эффектом обладает и кино, но у любого фильма, даже видового, есть некая литературная основа, заключённая в сценарии или хотя бы в понимании создателей фильма, что именно они снимают.
Так литературу можно уверенно сравнить с машиной времени. И вот уже двадцать лет в Израиле я оказываюсь крохотным полупроводником этой машины – если вообще у машины времени возможны полупроводники. Я продаю книги, проводя к покупателю требуемый им товар и задерживая поступающие от него деньги.
Но в последнее время мне всё чаще приходит на ум иное сравнение – с войной. Сижу в передовом стрелковом окопчике на первой линии громадного фронта, защищая огромное нереализованное пространство мировой литературы от забвения. И вот появляется противник – возможный покупатель. Он пришёл за чем-то конкретным, или он сам не знает, чего ему хочется – неважно; я мгновенно выбираю нехитрое словесное оружие, чтобы распотрошить его, выявить и удовлетворить его скрытое, неназванное стремление, и всучить товар, выглядящий в каждом случае по-разному, за деньги, выглядящие одинаково. И если покупатель ушёл неудовлетворённый – он ранил меня, но и раненным я не бросаю свой окоп до конца рабочего дня, за которым наступит следующий рабочий день.
Книги – товар штучный, товар необычный. Если в магазине одежды ассортимент исчисляется сотнями предметов, а в крупном продовольственном доходит до тысячи наименований, то в сравнительно небольшом израильском русскоязычном магазинчике – более двадцати тысяч разных книг. И каждая из них молча взывает: продай меня, непременно меня! И каждая имеет свои особенности, имя автора на обложке, содержание, которым этот самый автор надеялся когда-то привлечь аудиторию. Я пытаюсь рекомендовать, советовать… Впрочем, большинство покупателей предпочитает рыться в книгах самостоятельно. Как для человека старого времени, для меня ещё имеет значение цитата Карла Маркса в начале работы. Так вот, когда его спросили о любимом занятии, он ответил «Рыться в книгах». Наводя порядок на полках после ухода очередного искателя, я понимаю, до какой степени я не марксист. Но пусть марксисты приходят, пусть роются – лишь бы приходили. Увы…
Вот уже 20 лет я продаю книги. Наступают времена, когда это занятие оказывается нерентабельным. Серьезно подкосила торговлю пандемия коронавируса, с которой связана самоизоляция, карантин и попросту закрытие предприятия. И всё это – на фоне общего снижения интереса к бумажным книгам. Настал день, когда в магазин не вошёл из покупателей никто. В этот день я по-пушкински попрощался с книгами: «Прощайте, друзья». Согласно установившейся легенде, именно так сказал Пушкин, умирая и глядя на стоявшие на его полках книги. Но я пока не умер, а просто нагрел мобильный телефон, безрезультатно обзванивая знакомых в поисках другой работы.
Вот, рассказывая всё это, я чуть было не нарушил неписанную заповедь продавца книг: говори только и исключительно о тех книгах, которые стоят на полках за твоей спиной, и которые ты можешь через мгновение предъявить. Потому что если рассказываешь о книге неинтересно – твоя беда, а если рассказываешь интересно, слушатель вдруг может сказать «А покажите-ка!». И если у тебя в руках книги нет – опять же твоя беда. Но Карл Маркс у меня есть, и его биография, написанная Мерингом, и тома из собрания сочинений. А Пушкина – хоть завались: три вида собраний, отдельные тома и ещё полочка литературы о нём. Налетай, подешевело; отдам любую книжку дешевле, чем один раз в городском автобусе проехаться. Нет, не приходят…
Для того, чтобы что-то прочитать, нужно это что-то сперва издать. Так мы оказываемся заложниками издательской деятельности прошлых лет. Магазин переполнен собраниями сочинений российских писателей, почитающихся классиками и не доживших до советской власти, или иностранцев – современников её, относившихся к этой власти без отвращения. Так называемая «Большая Алия Девяностых» в качестве ценностей везла в контейнерах книги. Толстые, запылённые, в переплётах. Люди старого времени, вроде меня, ещё помнят очереди у книжных магазинов, когда открывалась подписка на многотомники; помнят почтовые открытки, адресованные самому себе, которые осчастливленный подписчик оставлял в книжном магазине. Ведь тома собраний сочинений поступали в магазин не одновременно, а последовательно; о поступлении следующего тома извещала открытка. Помнят переклички в очереди, запись, книжный дефицит… Молодым людям я даже не пытаюсь это разъяснять – наша эпоха кончилась, теперь – их времена. Собрания сочинений Пушкина (три вида) и Чехова (два вида), троих Толстых – Льва и Алексеев Константиновича и Николаевича, Тургенева и Лермонтова, Куприна и Каверина, Чернышевского и Фадеева, Вересаева и Тынянова, Аксакова и Гарина-Михайловского, Ильфа и Петрова, Грина и Достоевского, Чуковского и Блока, Горького и Шолом-Алейхема, Мольера и Шекспира, Фейхтвангера и Альфонса Доде, тридцатитомник Диккенса; Гюго, Бальзак и Золя, Генрих и Томас Манны, Сервантес и Дюма-отец, Цвейг, Джек Лондон и Стейнбек, Карел Чапек в пяти томах, Жюль Верн и Ромен Роллан в двенадцати каждый – помогите мне, известные фамилии, денег заработать! Молчат известные фамилии, сурово теснясь на полках.
Для того, чтобы что-то продать, нужно это что-то сначала приобрести, хотя бы виртуально. Книги стекаются в книжный магазинчик разными путями. Можно заказать их у посредников-перевозчиков по прайс-листам московских издательств. Можно задёшево купить у тонущих коллег. Или получить в дар от людей, книжные шкафы которых требуется срочно освободить. Или добыть излишки при реорганизации местных библиотек. Или обменять у покупателей; например, рядовая среднестатистическая книжка продаётся за десять шекелей, но если покупатель приносит в обмен другую, то с него – лишь пятачок. А можно получить книгу для продажи лично от автора или издателя. В любом случае новобранца следует осмотреть, определить его жанр и дефицитность, и предоставить место на полке рядом с однополчанами, корешками вперёд сражающимися за благосостояние владельца.
Книжный магазин владеет сокровищами, ценность которых ясна далеко не всем. Когда-то в Советском Союзе двести томов «Библиотеки всемирной литературы» приравнивались по стоимости к легковому автомобилю. С тех пор шкала ценностей сместилась; подержанные автомобили дешевеют медленнее, чем подержанные книги. Зато духовную ценность книги невозможно оценить в деньгах. И я, как человек старого времени и как продавец, ощущаю субъективную причастность к величайшим творениям человеческого духа и словесного мастерства. Великие мастера и начинающие авторы – все они пишут за меня. Мы с ними плечом к плечу стоим на этом невольничьем рынке, демонстрируя свои умения и ожидая будущих хозяев; а поскольку великие писатели к торговле не явились, их всех представляю лично я.
Так мы меняем духовные ценности на материальные. И в процессе этого обмена создаются новые духовные ценности, опосредованно зависящие от материальных.
Из того, что стало меньше покупателей, следует неверный вывод, что люди вообще стали меньше читать. Количество текстов, окружающих современного человека и доступных его сознанию, постоянно возрастает. Люди не перестали читать. Но теперь читают они чаще всего с других, небумажных носителей. Популярность набирают аудиокниги, ещё сто лет назад как явление неслыханные. Смартфон или электронная читалка-ридер обеспечивают доступ к сотням виртуальных библиотек со вполне реальным текстовым содержимым. Чтобы привлечь клиентов, книжные магазины вынуждены прибегать к различным трюкам: приглашать лекторов, создавать клубы любителей литературы, проводить вечера-презентации. Торговле это помогает слабо. Единичная, даже очень удачная продажа не заменяет массового спроса. А спрос падает.
Из-за этого ухожу из профессии не только я. Уходит эпоха. Сократилось число репатриантов, но количество привозимых ими с собой книг сократилось намного резче. Репатрианты, говорящие по-русски, ещё иногда читают книги. Их дети выбирают иные источники познания. Во времена моей юности книги были важнейшей приманкой интереса, чудесным развлечением, доступным даже беднякам. Мои сверстники, да и старшие поколения, потребляли в основном повествовательные жанры с воображаемыми персонажами – романы, повести, детективы, фантастику; — словом, беллетристику. Нынешние потребляют чаще произведения жанра эпистолярного – так называемые посты и блоги, записи в социальных сетях и новости; — словом, сообщения и открытые послания, персонажи которых реальны, а нередко и знакомы читателю лично. При этом дети репатриантов охотно покидают русское языковое пространство – ведь все успешные в жизни люди, которых они видят, свободно общаются на иврите. В большинстве знакомых мне семей, где родители говорят между собой по-русски, дети в личном общении давно перешли на иврит. Бесполезно ждать от них интереса к книжному магазинчику. Это Израиль, детка!
Чтобы что-то издать, нужно сперва написать это «что-то». Как человек старого времени, я до сих пор испытываю необъяснимое и неоправданное уважение к фамилиям, стоящим на обложках толстых книг. Писатель – это была государственная должность, великолепная кормушка. Членский билет писательского союза вызывал уважение почти такое же, как удостоверение работника спецслужб. И я мечтал, — но не надеялся — дожить до того времени, когда носить удостоверение сотрудника тайной полиции станет не почётно, а позорно. Ведь были же в истории времена, например, при жизни Пушкина, когда жандармская должность считалась постыдной. В наши дни в жандармы пробиться труднее, чем прежде, а в писатели – намного легче. Писательство перестало быть оплачиваемой должностью и стало частной инициативой. Выгода уступила место моральному удовлетворению.
Книги вопиют: «Продай меня, продай меня!» Беззвучно кричат заглавия, этот стон подхватывают имена известных или безвестных авторов. Два высоченных стеллажа в магазине заняты исключительно продукцией израильских издательств и типографий. Её спрашивают гораздо реже, чем хотелось бы писателям. В Интернете это не имело бы никакого значения; но писателям почему-то хочется видеть свои строки напечатанными на бумаге. И вот они приносят свои книги ко мне. И я охотно беру их на продажу, ничего не обещая автору, и понимая, что продать их будет очень трудно. И книги стоят в шкафах. Впрочем, неподалеку стоят и книги российского издания. Уходит эпоха.
Мой приятель написал повесть. Я совершенно от него этого не ожидал. Повесть из израильской жизни.
— Зачем ты это сделал? – спросил я у него, когда мы встретились.
Он ответил:
— Мне просто нравится писать. Наверное, у каждого человека есть свои тараканы в голове. Так вот, мои успокаиваются только тогда, когда я что-то напишу.
Он это совершенно серьёзно сказал. О тараканах.
— Ну вот, ты и написал. Повесть, кажется, окончена. И чего же ты хочешь дальше?
Ответил он мгновенно.
— Хочу, чтобы мою повесть прочитало как можно больше людей!
— Прекрасно, — обрадовался я. – Но каким образом ты намереваешься установить это? Допустим, многие уже прочитали её, но никаких сведений об этом у тебя нет. Поверь мне на слово: твою повесть прочитали тысячи человек.
— И что они сказали?
— И сказали: «Бог ты мой! На что мы потратили время?»
Недоуменное молчание. Похоже, такой поворот беседы озадачил его.
— Писание доставляет тебе удовольствие? – спросил я.
— Да!
— Отлично! Поздравляю. Но почему же ты решил, что плоды твоего удовольствия доставят удовольствие читателю?!
Он задумался. По-видимому, у него тоже сохранилось неоправданное почтение к именам, стоящим на обложках. Развеивая это почтение, я тут же сунул ему в руки несколько разнообразных произведений израильской музы. Надеюсь, они будут ему полезны. За умеренную цену. За очень умеренную цену – потому что дороже он всё равно не заплатит.