Поворот, переулок
***
Под крышкой сундука, на дне последней клади —
земли трущобный дух и бабушкин платок,
а в уголок платка зашиты чьи-то пряди:
заблудшее дитя, родильный завиток.
В тот край далёкий наш, где мы блуждаем вместе,
поклажи горький дым с собой не унести,
потерян наш багаж, забыт при переезде,
и ключ-ни-от-чего ещё зажат в горсти.
Дни, прожитые зря, и все мои ошибки —
под крышкой сундука, пошарю — не найду,
здесь прядки октября в небесный свод зашиты,
сквозные облака и первый дождь в году,
в пути застигший нас удар тяжёлых капель,
неведомо куда бегущих налегке,
и каждый божий раз приход его внезапен,
и ключ-ни-от-чего ещё зажат в руке.
***
Стареет близкий человек,
плывёт в края иного счастья
по карте островов и рек
на тыльной стороне запястья.
Прощаясь, он в саду сидит,
в районном садике заросшем,
где безотходный керамзит
усыпал куцые дорожки,
где чутки только провода,
сигналя при любой погоде —
мир безответен, как всегда,
и равнодушно безотходен.
Когда душе пора и в путь,
нет сил за нею волочиться
и слушать, как неровный пульс
надсадно бьётся за ключицей.
К закату тени всё длинней —
его, и проводов, и дыма —
переплетенье их теней
единственно, невосполнимо.
***
что нам дорого — коротко,
каждый прожитый час —
мандариновых корок
насушить про запас
промелькнуло, померкло,
не кольнуло нигде —
пустячок, водомерка
по свинцовой воде
поворот, переулок,
что там будет, бог весть —
стариковских прогулок
одинокая спесь?
и в награду — на грани
чёрно-белых страстей —
тростниковой ограды
многострунная тень?
ненадёжна, предвзята —
то ли тень, то ли свет —
и легла полосато
до скончания лет…
Песенка песней
Настал черёд шестого дня
и яблоку упасть,
когда ты спрашивал меня:
откуда я взялась?
Откуда каждый мой грешок
и странный мой покой,
и тот обманный мой штришок —
глаза прикрыть рукой?
В какие тайные края
готовлю я побег,
какую бездну вижу я
там, за изнанкой век?
Здесь дом и пища есть у нас,
и на двоих кровать,
а там, откуда я взялась,
тебе несдобровать.
Там у запретного плода
совсем иная сласть,
ты лучше не ходи туда,
откуда я взялась.
Там все на птичьем языке
запретные слова,
туда сбегаю налегке,
заслышав их едва,
туда, откуда я взялась,
в спасительную тьму.
Но возвращаюсь каждый раз
к порогу твоему.
***
на клеёнке поздний ужин,
чадный кухонный покой,
подоконник перегружен
пёстрой жизни шелухой
стопки книг, а в них закладки —
все лекарства от тоски —
опустевшие облатки,
бесполезные очки
узамбарская фиалка —
в плошке крошки со стола,
пепел всюду, где не жалко,
пепел, пепел и зола…
за окошком запотевшим
тушью мокрые кусты
поредевшей, облетевшей,
овдовевшей чистоты
меж кустов, в сыром просвете
снег клубится тяжело
и ложится, словно пепел,
лунный пепел — на стекло
***
Что там есть за душой — на весы
положу, только дайте
услыхать, как вступают басы
в поднебесном анданте,
том промозглом и колком,
что слышат порою живые —
как стекают по стёклам
бемоли его дождевые,
как пустыня следит, не мигая,
за этой игрою,
и верблюжьи холмы накрывает
попоной сырою,
словно шейх темнолицый
в пастушьей джеллабе расшитой,
что привык тяготиться
непрошеной этой защитой.
Осень всё же права,
что скрывает порезы и ранки,
что оливки листва
неприметно седеет с изнанки,
что безмолвно клонится вперёд,
ожидая удара,
и покорно бредёт
дождевых колокольцев отара.
Не смутить тишину
ни единым аккордом случайным,
нотный стан наполняя,
одним терпеливым молчаньем —
так фонит пустота,
беспокойно гудя проводами —
этот шанс неспроста
безголосым живым выпадает.