JET-LAG
Гиле
Jet-lag (английск.) – чувство смятения и усталости, испытываемое людьми после длительного авиаперелета, особенно при смене часовых поясов.
Когда я в последний раз летел из Нью-Йорка домой, в меня влюбилась стюардесса. Знаю, о чем вы сейчас думаете: что я позер, что я лжец, а может, и то, и другое. Мол, возомнил себя эдаким симпатягой, ну или, по крайней мере, хочу, чтобы меня таковым считали. А у меня и в мыслях нет. Она действительно в меня влюбилась.
Все началось после взлета, когда разносили напитки. Я сказал, что ничего не хочу, а она во что бы то ни стало хотела налить мне томатного сока. На самом деле, я еще раньше что-то заподозрил, когда во время инструктажа по безопасности в полёте, знаете, что перед взлетом, она только на меня и смотрела, будто все эти объяснения – для меня одного. А если вам и этого недостаточно, тогда вот что: во время обеда, после того, как я все съел, она мне принесла еще булочку. «Осталась только одна, – объяснила она девочке, которая сидела рядом со мной и буравила булочку взглядом, – а молодой человек раньше попросил». А я и не просил вовсе. В общем, она запала на меня.
Девочка рядом со мной тоже это заметила. «Она в тебя втюрилась, – сказала она мне, когда ее мать или кто она там, пошла в туалет. – Иди к ней, иди прямо сейчас. Трахни ее здесь, в самолете, чтобы она опиралась на тележку c товарами dutyfree, как Сильвия Кристель в «Эммануэли». Ну, давай же, братан, задай ей жару, и за меня заодно». Это меня слегка удивило – услышать такое от девочки. Она была такая блондиночка, худенькая, едва ли старше десяти, и вдруг все эти «задай ей жару» и «Эммануэль». Меня это смутило, и я попытался сменить тему.
– Первый раз летишь за границу, малышка? – спросил я. – Мама взяла тебя попутешествовать?
– Она мне не мать, – помрачнела девчонка. – А я не малышка. Я – переодетый лилипут, а она мой оператор. Ты только не говори никому, но единственная причина, по которой я надел эту дурацкую юбку, – это потому, что у меня два килограмма героина на заднице.
Тут вернулась ее мать, и девчонка снова начала вести себя нормально, кроме тех моментов, когда мимо нас проходила стюардесса со стаканами воды, орешками и всякими такими вещами, которые разносят стюардессы, и улыбалась, в основном – мне. В эти моменты девчонка оживлялась и показывала мне неприличные жесты. Через некоторое время она тоже пошла в туалет, а ее мать, сидевшая в кресле около прохода, устало мне улыбнулась:
– Она, наверное, задурила вам голову, – женщина старалась казаться безразличной, – раньше, когда я уходила. Говорила, что я ей не мать, что она была командиром десантной роты, и всякое такое.
Я покачал головой, нет, мол, но женщина продолжала. Было видно, что ей очень нелегко, и не терпится кому-нибудь выговориться.
– С тех пор как ее отец был убит, она при каждой возможности старается мне насолить, – начала мать, – будто я виновата в его смерти.
И тут она просто расплакалась.
– Вы не виноваты, мадам, – я положил руку ей на плечо, чтобы успокоить. – Никто не считает вас виноватой.
– Все считают, – она раздраженно оттолкнула мою руку. – Я очень хорошо знаю, о чем судачат у меня за спиной. Но суд оправдал меня, так что нечего тут заноситься передо мной. Кто знает, каких ужасных дел наделали вы.
В этот самый момент вернулась девчонка и вперила в мамашу такой убийственный взгляд, что та сразу же умолкла, а потом девочка посмотрела на меня, но уже гораздо мягче. Я съежился в своем кресле у окна и попытался припомнить, каких ужасных дел наделал я, но вдруг почувствовал, как маленькая и потная ручка сует мне в ладонь измятую записку. В ней говорилось: «ЛЮБИМЫЙ, ПРОШУ ТЕБЯ, ДАВАЙ ВСТРЕТИМСЯ У КУХНИ», а внизу подпись – «СТЮАРДЕССА», и все это большими печатными буквами. Девчонка подмигнула мне… Я остался сидеть, а она каждые несколько минут толкала меня локтем в бок. В конце концов, мне это надоело, я встал и сделал вид, будто иду на кухню. Я решил сходить в хвост самолета, досчитать до ста и вернуться, надеясь, что после этого противная девчонка перестанет меня доставать. Через час мы должны были приземлиться, – господи, как же я хотел уже оказаться на земле!
Около туалета я услышал нежный голос, позвавший меня. Это была стюардесса.
– Как хорошо, что ты пришел, – она поцеловала меня в губы. – Я боялась, что эта странная девочка не передаст тебе записку.
Я попытался что-то сказать, но стюардесса снова поцеловала меня и тут же отстранилась.
– Нет времени, – выдохнула она. – Самолет вот-вот разобьется. Я должна спасти тебя.
– Разобьется? – перепугался я. – Но почему, какая-то неисправность?
– Нет, – ответила Шелли (я знал, что ее зовут Шелли, потому что к отвороту блузки у нее была приколота табличка с именем). – Мы собираемся специально разбить его.
– Кто это «мы»? – спросил я.
– Экипаж корабля, – она и глазом не моргнула. – Приказ сверху. Раз в год-два мы устраиваем авиакатастрофу над морем, как можно аккуратнее, убиваем одного или двух детей – все для того, чтобы люди серьезнее относились к вопросам безопасности во время полета. Ну, знаешь, внимательней слушали инструктаж по правилам поведения в чрезвычайных ситуациях и все такое.
– Но почему именно наш самолет? – спросил я.
Она пожала плечами:
– Не знаю, приказ сверху. Видимо, в последнее время они почувствовали какую-то разболтанность.
– Но… – начал было я.
– Любимый, – она мягко остановила меня, – где в самолете запасные выходы?
Я не особо-то помнил.
– Ну вот, – грустно пробормотала она себе под нос, – разболтанность… Не волнуйся, большинство так или иначе спасется. Но тобой я просто не могла рисковать.
Тут она наклонилась и сунула мне в руки что-то вроде пластикового ранца, как у школьников.
– Что это? – спросил я.
– Парашют, – она снова поцеловала меня. – Я скажу «три-четыре» и открою дверь. А ты прыгай. По сути, и прыгать-то не придется: тебя и так вытащит потоком воздуха.
По правде сказать, мне что-то не хотелось. Не нравилась мне вся эта затея с выпрыгиванием из самолета посреди ночи. Шелли истолковала это так, будто я волнуюсь за нее, боюсь, что вся эта история выйдет ей боком. «Не волнуйся, – сказала она мне, – если ты не расскажешь, никто об этом не узнает. Ты всегда сможешь сказать им, что просто-напросто доплыл до Греции».
Как я падал – не помню, помню только воду внизу, холодную, как зад полярного медведя. Поначалу я еще пытался плыть, но вдруг понял, что могу встать. Побрел по воде в направлении огней. Голова раскалывалась, а рыбаки на берегу все время вязались ко мне, старательно делая вид, что я в беде, а они помогают мне, чтобы я дал им несколько долларов: делали искусственное дыхание, пытались тащить меня на себе, как раненого. Я дал им несколько промокших банкнот, но это их не успокоило. Когда они попытались растереть меня алкоголем, я совсем потерял контроль над собой и дал одному оплеуху. Только тогда они ушли, слегка обиженные, а я снял номер в отеле «Холидэй Инн».
Всю ночь я не мог заснуть, по-видимому, из-за джетлега, так что лежал на кровати и пялился в телевизор. По CNN в прямом эфире показывали спасение пассажиров самолета – достаточно волнующее зрелище. Я видел, как разных людей, которых я помнил по очереди в туалет, вытаскивали из воды в резиновые лодки, а они улыбались в камеру и махали руками в знак приветствия. По телевизору выглядело так, будто вся эта история со спасением жутко сплотила людей. В результате, кроме одной девочки, никто не погиб, к тому же в конце выяснилось, что она, по-видимому, была карликом, разыскиваемым Интерполом, так что для катастрофы атмосфера была относительно хорошей. Я встал с кровати и направился в ванную, но и оттуда я все еще мог слышать из телевизора фальшиво веселое пение спасенных. И вдруг, сидя на биде в моем печальном гостиничном номере, на одну секунду я смог представить, что и я там, на дне надувной лодки, вместе со всеми, вместе с моей Шелли, и машу рукой в объектив камеры.