Ключи к придуманному раю
Мамалыга
С тарелки глядит золотистым зрачком.
Увидеть в её немигающем взгляде,
Как стебель гигантский в зелёном наряде
По-птичьи забавно трясёт хохолком.
А может, село у подножья холма,
А может, церквушку – сияет невестой…
Хозяйкой любовно замешано тесто –
Плацинды? От запаха сходишь с ума!
Тягучая дойна, и осень, и снег,
Сметанный сугроб на упитанной горке…
Следы преступления на подбородке –
Исчезла до крошки волшебная снедь.
Вино, словно Лета, по горлу течёт.
И вестник богов из невидимой дали,
Изысканно-томный, изящно-крахмальный…
Но вредной капустницей выпорхнет счёт.
* * *
…А этот двор, весь в неге золотистой,
вот-вот проснётся, зашумит крылами
и забубнит на разных языках,
из общего лишь «кофе» различимо.
Ещё «люблю». А впрочем, разночтенья
возможны тут. Молдавский вариант
«юбеск» звучит немного по-другому.
Посмаковав как лакомство (неплохо),
мы дальше двинемся. Девица –
халат в безумных красках, хмурый вид –
встаёт на цыпочки и вешает бельё.
Вдруг рот в зевке так сильно растянула,
того гляди, полмира заглотнёт,
бельё уж точно, помоги нам, Боже!
Помог. Закрыла. Мир пока спасён.
Мальчишка мчится чуть быстрее ветра,
Пузатый дядя топчется на месте,
облаенный дворовым псом.
Причина? Ну, во-первых, это пузо.
Ещё – привычка лаять по утрам,
глядишь, за службу выпросишь подачку.
Или получишь в морду, как свезёт.
Ах нет, пожалуй, возвратимся к крыльям.
Пернатых много, гулят и трещат,
и что-то мимоходом выясняют,
забыв о небе. Небо же везде.
Оглядывает двор, и птиц, и дядю,
с бельём девицу, и само бельё
(да-да, ведь небо тоже любопытно!),
при этом светом делится так щедро –
бери скорей! И я беру, беру…
Вот опять на рассвете приснится
1
Затихал воспалённый закат.
Ночь, как странница, в дом приходила,
Одиночества муку делила
И её умножала стократ.
Помолиться б – померкли слова,
Ни одно не засветит звездою.
Помнишь, счастливы были те двое?
Но откликнется память едва ль.
Как в тумане: корма корабля,
Взмах руки – взлёт испуганной птицы…
Вот опять на рассвете приснится,
Потускневшим узором коря.
Солона, словно море, щека
Одиссеевым вечным проклятьем.
Но уверенно рвёт вдовье платье
Серебристой оливы рука.
2
В прерывистом дыхании ветров,
Напевах моря, яростных и нежных,
В улыбке Эос, перекличке снов
Едва сбываться робкою надеждой.
Соль на губах насупленных камней.
Тревожны в поднебесье крики чаек.
Как мало Хронос отмеряет дней
Для слов любви, всё больше для печали.
Желтеет глаз недремлющей луны,
Не оторваться (помни Пенелопу).
Но не дели с другою наши сны,
Сверкать ему тогда зрачком Циклопа!
Когда бы слово возвратить назад…
Но облака привычные на страже:
Летуч и белоснежен их отряд.
Да сохранит безумных и отважных.
3
…Как полдень млел. Медовый, был он слаще
И рук, и губ… Они сбывались чаще,
Чем сны. Те, впрочем, вовсе не сбывались,
Как странники захожие, скитались.
А вот сегодня – и смешно, и чудно –
Явился странник. Кто он и откуда?
Он подошёл, погладил ветвь оливы.
Та побелевшей потянулась гривой
Навстречу ласке. Кто к ней глух, ответь?
Но промолчала, молодея, ветвь…