Жизнь на перегоне
Дорожные плиты закончились, дальше – сплошные барханы.
Тут леса опушка, трава припудрена белым песком.
Шумят за барханами волны из зелёной безбрежной ванны,
И синее небо выкрашено одним широким мазком.
И дело даже не в том, было легко или не очень,
Погиб кто-то иль нет под несмолкаемый волчий вой.
А важно одно, то, что сейчас видим воочию —
Песок, и море, и лес, и синева над головой.
Мы знали эти края из детских сказок-страшилок,
Здесь силы дремлют в тиши из древних песен и снов,
Здесь чей-то пристальный взгляд сверлит насквозь мой затылок,
Но сзади нет никого, кроме висящих в небе орлов.
Сойдём с пыльных коней и расстегнём потную сбрую,
Тут где-то ждёт нас родник, ведь это наша земля!
Она наверняка отдых и негу дарует,
Ковёр мягкой травы вместо перины стеля.
Но чувствую я – вокруг дремлет реальность иная,
И лишь чудятся нам реки, текущие молоком.
Мираж жарких ветров, плавно сходящих с Синая,
Глаза запорошил белым, как пудра, песком.
Умри, ветер-колдун, нам напустивший тумана,
Манивший призрачным счастьем, растаявшим навсегда!
Проклятье этих земель, чушь, ерунда, фата-моргана,
И тем, кто в это поверит – безумие и беда.
Но нас глупый обман так ничему и не научит,
Опять мы рады погнаться за маревом вдалеке.
Седлай снова коней, мой утомлённый попутчик,
И где-то солнце выбелит наши косточки на песке.
* * *
Я не изгой, не имярек,
Судьбой почти не искалечен…
Довлеет мне двадцатый век,
В нём был я молод и беспечен.
Прости, дымящий город мой,
Что я тебя тогда покинул,
Зато улыбчив и живой,
Мне повезло – в тебе не сгинул.
Смешны мне Логос или Деос…
Я заставлял себя расти,
Дабы на мускулюс глютеус
Вмиг приключения найти.
Как ждал безмолвно у двери я,
Чтоб ты простила и пришла…
Ты – как Синявскому Мария,
Как Сальвадору ты – Гала.
За мной вострили глаз да глаз,
А я бежал к тебе дворами,
Но это словно свой оргазм
Пересказать кому словами.
Вильнула жизнь на перегоне,
Отпало всё, чему был рад,
Как будто на святой иконе
В лом переплавили оклад.
В прыжке от прежнего трамплина
Хотелось быть самим собой…
Ты остывай, моя волына,
Полишинель, пошли домой!
Смотрю, внимаю, маракую,
Как бес хромой над морем крыш…
Ништяк, что прожил жизнь такую,
И пахнет счастьем внук-малыш.
* * *
Человек, покупающий книги,
Не сотрёт на стене: «Не убий!»,
Он не любит камланье и крики —
Ты за это его полюби.
Он неспешен и тем интересен,
Как Моисей на Синайской горе.
Посмотри, как он счастлив и весел
У изрядно потёртых дверей.
Он зайдёт в свой мирок домотканый,
Где сквозь полки не видно стены,
Где заржавленный душ вместо ванны,
Где нуждаются в латке штаны,
Унитаз где дремуч и растрескан,
Как ему и положено быть,
Словно у Дионисия фреска,
Но как это другим объяснить?
Над планетой летят неудачи,
Осыпая дождём города.
Это кто там безудержно плачет?
Подходите поближе сюда —
Тут смывает отчаянья миги
(Только часто к нему не ходи)
Человек, покупающий книги,
Прижимающий книги к груди.
НА СТАНЦИИ МОНЗИНО
Ах, как долго порез заживает, и что-то внутри,
Непрерывно пульсируя, стонет без звука и смысла.
Я прошу, не молчи, я прошу, не молчи – говори,
Только ты далеко. И молчание сетью повисло.
А на станции Монзино в илистый берег волна
Утыкается мордой и лижет прибрежные травы.
Одиноко и пусто. И ты тоже где-то одна.
Вот они, времена. И, конечно, такие же нравы.
Ни собаки, ни кошки. Нет даже скрипучих ворон.
Только рыбы в волне демонстрируют чёрные спины.
Что, друзья-короли? Вновь на всех не хватает корон,
Как бы слух ни ласкали придворные наши акыны.
А на станции Монзино стыки у рельсов стучат,
Будто жизни оставшейся время угрюмо считают.
Я уже погруженью в природу родную не рад,
И улыбки мои, словно птицы, в леса улетают.
Я лопату вонзаю в живот чёрно-масляных строф,
Где тропинки и грядки рифмуются неосторожно,
Где на грязи времён есть цепочка глубоких следов –
Это я проходил, даже там, где пройти невозможно.
А на станции Монзино дождь зарядил на весь день,
Мокнет домик фанерный у грядок картошки и лука.
Солнца нет, как же тень мне теперь навести на плетень?
Ничего не могу. Только выпить. Такая вот штука.
ЮЛИЮ КИМУ
Юлий Черсанович,
Столп Несгибанович,
Мне передайте секрет,
Как быть Мудреевич
И Нестареевич,
Где взять на это ответ?
Вы Улыбаевич,
Вновьначинаевич,
Честны, поскольку честны?
Мы Васлюбящие,
Слаболядащие,
Встреч с вами ждём, как весны.
Юлий Черсанович,
Полностаканович,
Непрекратим, как река,
Знайте – вас любим мы,
И не забудем мы,
И не отсохнет рука.
БАНЯ
Зачем мне жрать в сочельник водку,
Соседям глупости крича?
Куплю я новую вехотку
И в баню с ней на Ильича.
Народу тут совсем немного —
Дементьич с Санычем сидят,
Да возле шкафа спит Серёга,
И больше наших нет ребят.
В углу сереет фикус драный
С нечётким словом на коре.
Пространщик Кося даст стаканы,
По восемь бульков и харэ.
Потом за жизнь и за рыбалку,
За Таньку с третьего окна,
Которой надобно бы палку,
Да больно гордая она.
Какой-то поп вчера базарил
С большим на цепочке крестом,
Но я весь вечер прогусарил
И не прочухал, что с Христом.
Чего нам разные евреи
Христом своим проели плешь?
У нас в большой Гиперборее
Своих святых хоть жопой ешь.
Поддай ещё, Дементьич, пара,
Побольше, но не дохрена.
Хрустит спина, а я не старый,
Но всё равно хрустит спина.
Пойду домой, сегодня праздник,
Да, впрочем, праздник и вчера.
Я – выпивоха и проказник.
А город – чёрная дыра.
МАСТЕРСКАЯ
А. Зинштейну
Обычный двор-колодец,
По-питерски унылый,
Мозаик нереальных
На стенах слабый след…
И барельеф-уродец,
И воздух мутно-стылый,
И лестниц вертикальных
Заржавленный корсет.
Заплачет дверь в парадном,
Меня в себя впуская,
И я начну ступени
Считать до облаков.
Но вот придёт награда
На полдороге к раю –
От всех забот спасенье,
От бед и дураков.
Там крыши за оконцем,
А тут, как на параде,
Картин, кистей, пластинок
Невероятный вид.
Изломанное солнце
Холсты лучами гладит
И облака пылинок
Беспечно золотит.
Хозяин моет кисти,
Потом сжимает тюбик,
И вмиг ползёт колбаска
На разноцветный стол…
Тут нет избитых истин,
Он просто это любит —
Вплетать шальную краску
В привычный ореол.
А мы едим пельмени
И запиваем водкой,
Потом мы водку глушим,
Пельменями заев,
Внимая перемене,
Мгновенной и короткой,
Что возникает в душах,
Как в песенке припев.
Куда б я ни стремился,
В какой бы путь напрасный,
Куда б ни шла дорога,
Останется со мной —
Как заново родился
В той мастерской прекрасной,
Невдалеке от Бога,
Под крышей жестяной.