Публикации Архива русско-израильской литературы
Бар-Иланского университета
«Остатки»
Составление и примечания Романа Кацмана
Мы продолжаем публикацию фрагментов, сохранившихся в архиве Михаила Исааковича Юдсона (1956-2019) в конверте под названием «Остатки». Предыдущие публикации см. начиная с №14.
—
Сколько их было, несокрушимых военных операций!.. И каждый раз наша взяла – и отдала!.. Грабли гнева!
—
Россия, конечно, не карликовое государство (хотя, судя по руководителям…) и не банановая республика (хотя, судя по расизму и ксенофобии…).
—
Полотно «Набоков допрашивает Достоевского». Набоков – генерал-адъютант, комендант Петропавловской крепости, Председатель следственной комиссии.
—
У Булгакова в «Морфии» умирающий в приёмном покое возвёл глаза к «уходящему в тень потолку покоя». Вот откуда возникнет образ – света и покоя!
—
Израиль – страна-прогрессор. Мы заброшены в средневековье – нас окружают племена с феодальным, клановым, даже первобытным укладом. Сабра – раса бравых! Симбиоз – Сара-Абрам!
—
Важно!!!
Статью написать: «Антисемитизм как закон природы».
Давление Мироздания, как у Стругацких в «За миллиард лет…»…
—
Думать – трудно и нудно, поэтому сложность текста читателю нужна, как синагоге колокольня, как негру виагра.
—
Начало Чеховского «Чёрного монаха»: «Андрей Васильич Коврин, магистр…» Вот откуда Киврин у Стругацких!!
—
Иврит тянет в ивритяне,
Но мы живем, как водится –
С кириллицей-мефодицей!
—
Маркизу де Саду в психлечебнице на давали писать – так он выкрикивал фразы – через стенку, соседям-сумасшедшим, те передавали услышанное (и перевранное) следующим больным и так далее. Представляете, каким текст становился на выходе?! И лечебница жила на продаже изданий де Сада!
—
Бродский в эссе «Полторы комнаты» пишет: «Не следует ставить знак равенства между государством и языком». Язык – велик, а государство – говно…
—
Краски скисли, звуки выдохлись – пустошь, тишь… Вздёрнуть бы обыденность на дыбу!..
—
В «Господине Прохарчине» у Достоевского есть выражение «жид на бумаге» – это клякса[1].
—
Есть у народов Севера Тель-Авива сказка про еврейское счастье и единство. Мне, парию со шхуны «Надежда», только и думающему, как сгоношить рупию-другую с ликом дедушки Агнона[2] – грустно!..
—
Майсы с бородой, песни с пейсами…
—
Бокштейн[3] вышивает не примитивным крестиком, но шестиугольником, снежинкой. И волшебно бьется жилка на горле текста, как говаривал Набоков.
Башкой Бокштейна не понять! Ибо Бокштейн бок о бок с хлебниковыйными строками об… Обэриуты, опоязы. Фантастический лирализм Бокштейна доступен нюху-слуху глазу, присмотревшемуся через глазок, странно обученному мистическим штукам, навострившему ушную раковину – снег идёт, дождь стучит, море шумит, Бокштейн шуршит…
Вот уж кто был воистину «поэтически поэтизирующий поэт» – тут набоковская ирония, закатывается, опускается, как солнце пурпурное в море лазурное.
Бокштейн странен и редок, как снежный человек, йети стиха. Магия и тайна – там.
—
Всё относительно, друзья – в окошко крикнуто не зря, какое милое у нас тысячелетье на дворе!
Эйнштейн играл на скрипке и был релятивист,
Как славно быть улиткой, ползущей через лист!
—
Важно!!! Название: Страсти по Илье.
—
Ибо Бокштейнова новизна – знак накрученности стиля. Илья весною, сногозначительного – с ноготок токмо можно враз разобрать, а весь смысл-палец близок ан не укусишь – ну, пялься дольше, пяться дальше, ползи завороженно по фалангам текста – магия-с, лафа формализма – строф пляс и зари плеск, засахаренные крылья… Фантазия страстей!
—
На баштане Бокштейна, сей экспериментальной делянке, обитают, таращатся на нас диковинные пиитические плоды. Дикорастущее вдохновенно обвивает выведенное.
—
Бокштейн назубок не учится, в уши мошкарой не лезет – его чайложечно принимаешь, размеренно, дозированно, отщипывая по ягодке.
—
Бокштейн явно из тех, кого контузило поэзией, отшибая иные звуки, цвета и запахи. «Ничем, кроме творчества, не занимался».
—
Загляну в щель дощатого забора, а там Бокштейн с прочими штейнами (время собирать) разгуливает…
—
Сыты по горло – бок с кашей пиитов-почвенников, и фрикасе из кошки доморощенных постмодернистов… Бокштейн – сорт наособицу, для гурманов. Колобок стиха – ото всех ушёл.
—
Поил поэзией порытое песком и населённое простейшими пространство… Это к тому, что ходил он пешком прибрежно ежедневно из Яффо в Тель-Авив, бормоча босые свои строчки, не отяжелённые подковами размеров и удилами мирской ритмики… Свободен, беден, одарён.
—
Я Бокштейна, увы, в этой жизни не видел. Иногда же я с приятностью думаю о будущем – что вот отпустят меня во благовременьи из котельной на прогулку, и первым делом побегу я со всех ног и загляну в щель забора, огораживающего кущи, – а там Илья себе разгуливает и читает вслух своё – чисто арфы звучат, и облака плывут… Божий человек!
—
Родился в марте 1937 в Москве, умер в октябре 1999 в Тель-Авиве. Зарыт в земшар на кладбище Яркон. «Укатал Яр-Конь», – пошутил бы он.
—
Иногда он оборачивается каким-нибудь поднебесным поэтом: кыш, шестерня букв – остается Бо и текст шелкопряден…
—
Средь тучных стад эрзац-поэтов, зиц-председателей Земного Шара, плюшевых мишек, плешивых пророков, мушек-букашек со слоновой болезнью, Бокштейн грезится малой малой величиной и сбоку бантик. Складывает себе буковки, роется в словах совочком, возится с формочками… Оптический обман – он-то и останется, а остальные канут в капут.
—
Абсолютно неверно, по-моему, грешно и ошибочно, воспринимать Бокштейна как вольно поющую пиитическую птичку. Да, Бог послал Бокштейну кусочек дара, но далее – труд, труд, и другого не дано. Бокштейн отнюдь не возник сразу – сравнивая раннее его с поздним, осязаешь, как он зрел и развивался. Ежедневная (и нощная тож) оперенная мысль о Боге, природе, народе, судьбе, пространстве и времени ходьбы.
Словно слов нет, нехватка комплектующих – голо, босо! – и Бокштейн начинает лепить свои неологизмы из подручных букв и подножных звуков. Фанат метафор.
[1]Случалось нередко, что какой-нибудь невинно зазевавшийся господин, вдруг встречая его беглый, мутный и чего-то ищущий взгляд, приходил в трепет, робел и немедленно ставил на нужной бумаге или жида, или какое-нибудь совершенно ненужное слово» (Ф.М. Достоевский. «Господин Прохарчин»// Собрание сочинений в 15 томах. – Ленинград: Наука, 1988. – Т. 1).
[2] В прежние годы на купюре в 50 шекелей был изображен Ш.Й. Агнон.
[3] Отдельной скрепкой соединены странички, посвящённые работе Юдсона над статьёй о русско-израильском поэте Илье Бокштейне (1937-1999, репатриировался в Израиль в 1972). Маленькая заметка, значительно сокращённая и изменённая, под названием «Бобок Бокштейна» была опубликована в журнале «22», № 144, 2006.