56(24) Дмитрий Быков

Белая полоса

***
Свою жизнь я сравнил бы с городом,
Что сдают и опять берут —
То пальбой, то гурьбой, то голодом,
Как евреи брали Бейрут.

Утопая в жаре, как в патоке,
И в курортной ночной ленце,
Всех впускал – как и я опять-таки,
И тотально разбит в конце.

Заливает поток истории
Нашу ласковость и ленцу,
И руины, и санатории
Одинаково нам к лицу.

Перерыта любая улица,
Как непонятая строка –
То в руках у злобного умника,
То у вялого простака.

Порт, бульвары, базар, акации,
Вся в заемных словечках речь –
Город труден для релокации,
И от моря куда же бечь?

Перестал я себя отбеливать
И устал попадать под суд:
Всяк захватчик ведет расстреливать
Всех, кто что-нибудь делал тут.

Ни туда, ни сюда: барахтанье.
И любой мутноватый вал
Назначает коллаборантами
Тех, кто просто рот открывал.

Ибо с точки зрения дьявола
Я Господень коллаборант,
Всякий раз под новые правила
Нацепляющий новый бант.
То заходят адепты истины,
То герои ночных расправ:
Все просвечены, все обысканы,
Все виновны, никто не прав.

Вечер душный, сумрак фланелевый,
Пыль клубами, полынь в степи…
Им, захватчикам, — знай расстреливай,
Нам, потатчикам, — знай терпи.

Да не так ли и вся Вселенная,
Чьи стандарты насквозь двойны?
Метафорика в ней военная,
Как всегда во время войны.

Отвечает на каждый звук она,
Потому что внутри пуста.
Переходит в руки из рук она,
Словно песня из уст в уста.

Входят ангелы, входят демоны,
Расползается звездный мрак,
И никто ничего не делает,
Потому что забыли, как.

Только ширится, как в Геническе,
Пир кровавый на сто персон,
И поистине органически
Сочетаются хер и сон.

***
Иуду мучает вопрос,
Подобье внутреннего зуда:
Когда бы не пришел Христос,
Никто б не знал, что он Иуда.

И про Пилата сам Пилат
Не знал, что он убийца Бога,
А просто римский бюрократ,
Каких и после было много.

Господь, прикрой мои черты,
Не расчехляй мою обитель.
Великий проявитель ты,
Но горше то, что закрепитель.
Сейчас новейшая война
Открыла нам такие рыла,
Что право, лучше бы она
Их окончательно прикрыла –
Открылась бездна, звезд полна,
Точней, червей полна могила.
А мы не знали ни хрена,
И лучше б так оно и было.

Когда б любой из сотни тыщ –
И царь, и тварь, и зверь, и я, блин,
Был тихий дачник, робкий прыщ,
И оставался не проявлен!

Господь, Господь, не проявляй!
Открытья слишком участились.
Не отправляй ни в ад, ни в рай
Унылых жителей чистилищ.
Чего бы лучше: сон-трава,
Пустырь, болотце, редколесье…
Должно быть, Фланнери права:
Ты зря нарушил равновесье.

Природа хочет быть слепа.
Не прокляни ты нас в распале –
Мы так и жили бы, сопя,
В своем болотистом астрале,
Не доросли бы до себя,
Да и тебя бы не распяли.

Из пьесы

Так – дети выросли, соседи поменялись,
Кот убежал, собака умерла.
Лев Лосев

А что война? Что, собственно, война?
Что вечно мне войною тыкать в нос-то?
Создателю не важно ни хрена,
Умру я в двадцать или в девяносто.

Пред Богом все виновны и равны.
Создатель не вступает в пикировки
И мир не отличает от войны:
Он смотрит всё на быстрой перемотке.
Любая гибель – гибель на войне,
Она настигнет всех в свою годину.
Мир отдан в управленье сатане,
Низверженному с неба за гордыню.

Всё тот же он, и суть его одна:
Он всех приговорил при воцаренье.
Ну вот война. А если б не война,
Вы думаете, вы бы уцелели?

Она честней, чем пафосный протест.
Она, как вы ни плачетесь, ни врете,
Выводит на поверхность тот процесс,
Который тлеет, словно торф в болоте.

Смерть на войне, полезный идиот,
Неотменимый повод для почета.
Она тебе иллюзию дает,
Что ты убит не просто, а за что-то.

Бессмертие солдату не грозит,
Но ты умрешь как гордый убиватель,
Не так, как обыватель-паразит,
А как вооруженный обыватель.

Потом накроет всех одной доской –
Больших и малых, праведных и подлых:
Бессмертен подвиг в памяти людской,
Но смертны все, кто помнит этот подвиг.

А подвиг – всё: давить на тормоза,
Вытаскивать машину из кювета,
И открывать, и закрывать глаза,
И быть как я, и сочинять вот это.

Война везде, на каждом рубеже,
Хоть все мечи отдайте на орала.
Я мир застал потрепанным уже.
Всё, что я видел, только умирало.

Не надо привыкать к цветам, котам,
Соседям, окнам, запахам, посуде.
Вот был мой дом. Меня любили там,
И там теперь живут чужие люди.

Мы все живем в аду. В его жару
Все сплавились, сравнялись злой и добрый.
Разрушат все дома, где я живу,
И мне давно плевать, какою бомбой.

И я признаю всякую вину,
Но незачем в ответ орать истошно:
Мол, ты в тылу… тебя бы на войну…
Я на войне. И не вернусь уж точно.

Новые баллады

Пятнадцатая

Несмотря что сейчас
Так угрюмо, бездарно, удушливо,
Если будут не против соседи, земля и вода,
Мы могли бы построить для всех
Золотую Россию Грядущего,
Без кнута и суда,
Для любого, кто хочет туда.

И все стукачи и стукачки,
Кухарки и прачки,
Каторжанин, прикованный к тачке,
И висельник, взорванный в тачке,
Ценители течки и сучки,
Бухла и жрачки,
Служители тайных служб и жрецы айти,
Не дожидаясь получки,
Не клянча подачки,
По праву рожденья могли бы туда войти.

Никто не хочет?
Ну, хорошо-хорошо…

Средь изгоев изгои,
Среди гонимых гонимые,
Мы летим, как снег,
Под безжалостный хор планет.
Нам бы клок земли —
Без воды, без травы, без имени, —
Чтоб построить на нем Россию,
Раз места в России нет.

И все разбойники и охранники,
Циники и охальники,
Кнуты и пряники, диски и многогранники,
Крыжовники и багульники, ягели и лишайники,
Любители суммы и разности, праздности и труда,
Без шума и паники, без шуточек о «Титанике»,
Без тени стыда
Могли бы войти туда.

Никто не хочет?
Ну, хорошо, хорошо!

Мы не просим любви,
Надежд уже не питаем мы,
Презирается наш зарок,
Забывается наш язык…
Нам хоть край земли,
Хоть остров необитаемый:
Если люди не верят,
Попробуем жить без них.

Чтоб худшие виды всего живого и сущего,
Грызущего и ползущего, жующего и ревущего,
Все то, что в землю забито, в воду опущено,
Все то, что внушает злобу и будит страх, —
Сыскали приют в Золотой России Грядущего
И чувствовали себя на своих местах.

Никто не хочет?
Ну, хорошо!
Хорошо!

Проспали свою Итаку мы.
Просрали свою атаку мы.
Полагаться на милость потомков?
О, не мели.
Но трех-то аршин,
В конце положенных всякому,
Никто у меня не отнимет.
Они мои.

И тогда в пылающей бездне,
По слову Тютчева,
Там, откуда уже не выгонят никогда,
Я построю свою
Золотую Россию Грядущего,
И со временем все попадут туда.

Да.
Да.
***
Цвейг отравился вероналом
И отравил жену,
Хоть дело было бы за малым –
Пересидеть войну,
Поскольку после Сталинграда
Случился бы подъём,
И гибнуть было бы не надо –
Тем более вдвоём.

Когда земля погрязла в войнах,
В окопах и во вшах,
Чреда уходов добровольных –
Неблагодарный шаг.
Спроси хоть ксендза, хоть раввина –
Грешно кончать с собой,
Когда планеты половина
Шагает на убой.

Не дотерпел до Сталинграда,
Австрийский автор Цвейг,
Эстет, творец второго ряда,
Любимец белошвейк.
А поскрипел бы, как другие,
Под бременем труда,
И мог в припадке ностальгии
Вернуться… но куда?

А вдруг не слабостью, а силой
Представиться могло б
Презренье к страсти некрасивой
Пережидать потоп?
Что, если это было жертвой,
Десант в страну теней,
Причем двойной, мужской и женский,
Чтоб приняли верней?

Пока ликующая свора
Рулила двадцать лет –
Мы столько вынесли позора
В надежде на просвет!
Все потому, что нет позера,
Эстета старых школ,
Который скажет, что позора
Довольно, я пошел.
Зачем покорно существует
Здравый экспат Цвейг,
Когда повсюду торжествует
Бравый солдат Швейк,
Собой заполнивший окопы
Пустых, как вата, лет,
Могилы сбрендившей Европы,
Куда возврата нет?

Среди горящего металла
Крушителю миров
Лишь их двоих и не хватало,
Чтоб переполнить ров.
Сползла коричневая ересь,
И мировое зло
Двумя австрийцами наелось
И тут же отползло.

А мы-то, нынешние, ну-тка!
В потопе проливном
Все хнычем: вот, еще минутка –
И будет перелом!
Нам как-то кажется безвкусно
Швырнуть в кровавый фарш
Свое имущество, искусство
И спутниц-секретарш.

Ведь кто утешит наших старцев?
Почешет наших псов?
Без нас не будет наших стансов,
Заветных наших строф –
Без нас никто же не напишет
Всю эту ерунду,
Которой выкрашен и вышит
Любой наш день в аду.

Вот потому оно все и длится
Без цели и конца,
Во тьму соскальзывают лица,
Лишенные лица,
И в свой окоп маршируют Швейки,
Расшатывая стих,
И ноют бледные белошвейки,
Оплакивая их.

***
В небе белая полоса,
Инверсионный след,
Висит последние полчаса,
Слабо меняя цвет.

Она становится все темней,
Переходя в ночь.
Я могу наблюдать за ней,
Не торопясь прочь.

Я могу наблюдать цвет
Неба, песка, ветрил.
Смысла больше ни в чем нет:
Если и был – сплыл.

Ни прошлого нет, ни будущего,
Настоящее вот:
Как ни трясешь, ни будишь его –
Безмолвствует или врёт.

Решать решительно нечего,
Спешить не знаю куда,
Всё обесчеловечено –
Небо, песок, вода.

Так смотрит, шорохи слушая,
Задумчивый азиат –
Узнать, как выглядит сущее,
Из коего смысл изъят.

Ни звука, ни понимания,
Но всё продолжает течь
От всякого препинания
Очищенная речь:

Исхода не испорчу
Всё рухнуло в ничью
Чем хочу закончу
С чего хочу начну

В небе белая полоса
Белая полоса
Упраздненные полюса
Мёртвые голоса
Вырождающийся прибой
Дальние паруса
И хорошо что у нас с собой
Копченая колбаса