Инта
…Я слышал о праведных птицах и героизме коней, даже прочел кое-какую литературу об этом. А после того, как посмотрел в одном из дешевых московских кинотеатров, вместе с людьми, жующими попкорн и запивающими его «фантой», «Птицы большие и малые» Пазолини, окончательно утвердился в мысли, что человечество может почерпнуть в мире животных немало поучительного для себя. В этом фильме, кроме прочего, говорится о двух монахах, посланных нести слово Божье птицам – соколам и воробьям. Усилиями двух миссионеров и те, и другие поспешили под сень веры, но в природе всё устроено так, что воробьи являются главной добычей соколов, и те не оставили привычку охотиться на воробьев даже после обращения в веру Христову. Словом, христиане-соколы продолжали поедать христиан-воробьёв.
Любезный читатель, обращал ли ты внимание, что всё живое, в том числе и люди, похожи на то, что употребляют в пищу?.. В 2005 году в седьмом номере авторитетного научного журнала «Fox Ltd», издающегося в Лондоне, вышла статья, посвященная эксперименту на кишечных червях. В ней говорится, что перед кормлением этих червей некоторое время стимулировали светом. Подобные опыты ставил на собаках и известный русский физиолог Павлов, но англичане пошли значительно дальше. Сформировав условный рефлекс у первой группы червей, они умерщвляли их и скармливали второй группе червей, у которых не было условного рефлекса. В результате черви, пропустившие через пищеварительный тракт своих сородичей, приобретали все их привычки…
Вот так, дорогой читатель! А ты думал, зря в некоторых африканских племенах едят себе подобных? Просто они давно знают то, что современные ученые открывают для себя только сейчас, вот и едят себе подобных при всяком удобном случае. Вот так, каннибализм оказывается – кратчайший путь к овладению чужими способностями, силой и опытом. И это говорим не мы, а учёные!
Но оcтавим африканцев. Мало ли было среди европейцев, кичащихся своей цивилизованностью, — поедавших сердце или пьющих кровь поверженного врага? Я еще не говорю об азиатских полководцах, введших это в регулярную практику. Без сомнения, кровожадность эта восходит к древним верованиям о том, что храбрость, сила и воля врага заключаются в его сердце, печени и крови. Не зря же смелых называли «львиное сердце», «горячая кровь».
До недавних пор я полагал, что обороты «так бы и загрыз», «всю кровь бы выпил» – просто речевые штампы, ибо, если отбросить всяких маньяков, в наши дни никто никого не «загрызёт». Но и здесь оказывается всё не так, как я полагал. Недавно в одном из сакральных текстов я наткнулся на фразу: «Аще же неблагодарностью воздаете за добро, али посягаете на чужое добро – то се яко плоть его ядите». Вот так!
Христос, подавая своим ученикам хлеб и вино, говорил: «Ядите! Это – плоть моя! Пейте! Это – кровь моя!» Судите сами, насколько оправданы бесконечные споры теологов о смысле этих слов. А он, говоря это, имел в виду: знаю, вы предадите меня, неблагодарно попрёте мои труды, другими словами, будете есть плоть и пить кровь мою. Вот и всё! И никакие теологи не убедят меня в обратном.
Я должен извиниться, любезный читатель, что начал издалека, но есть темы, на которые можно говорить лишь так – пространно, или не говорить вовсе. Да и прелюдию изобрели не мы…
…Тогда осень только вступала в свои права. Помню, бабье лето продлилось лишь несколько дней и сменилось дождями, да какими! Я уже третий год жил в Коми, в городе Инта, и знал, что здесь в прямом смысле слова утечёт много воды, прежде чем наступит зима.
В Инте проживает совсем немного коми, и те стараются не афишировать свою этническую принадлежность. Почти всё семидесятитысячное население Инты, если не считать чиновников и учителей, работает в угольных шахтах. Однажды мы, сотрудники городской газеты, провели небольшое исследование, в ходе которого выяснили, что шахтёры проводят под землёй большую часть своей жизни. Шахтеры Инты полушутя-полусерьёзно называют друг друга «крысами», но никто и не думает обижаться на это. Интинцы обречены на такой образ жизни – у них нет возможности избрать другой род занятий; известно, земля эта не родит: не то, что фруктов, даже картошку здесь сажать смысла нет.
И всё здесь словно не то – ни воздух не тот, ни вода. Если тебе, любезный читатель, доведется когда-нибудь побывать в этих краях, заверни на местное кладбище. Впечатлений, которых ты здесь наберешься, хватит надолго. На этом братском кладбище покоятся представители всех народов бывшего СССР. Все они «з\к» – некогда сосланные сюда люди и их потомки. Люди здесь живут самое большее сорок пять – пятьдесят лет, о чём гласят и надгробия. Инта – из тех российских городов, где ночи длятся полгода и, по правде говоря, нет в этом никакой романтики. Интинец знает, что велика вероятность не дожить до зари; именно в такие ночи, когда нет смысла ждать рассвета, сводят счеты с жизнью те, кому эта самая жизнь постыла. Чтобы узнать точное число тех, кто не стал дожидаться восхода, нужно снова заглянуть на кладбище: здесь для них отведено отдельное место. В отличие от льготников, ушедших в предписанный им час, они погребены в сторонке и как придётся. И этот участок, где лежат зачисленные в грешники, на порядок больше самого кладбища.
Ещё одной особенностью этого весьма отдаленного города является то, что попасть сюда можно только на поезде. Иной возможности попасть в Инту или покинуть её нет; по всему периметру город окружен бескрайними болотами. Именно поэтому со дня основания города по сей день никому и в голову не приходило попытаться сбежать из интинской тюрьмы.
Об Инте можно говорить бесконечно, но я ограничусь вышесказанным, добавив только, что слово «инта» означает на языке коми «яма», «дыра», и как по мне, оно весьма точно отражает действительность.
Как я уже сказал, в ту пору шли нескончаемые дожди, и всё вокруг погрузилось в сырость и слякоть. В такую погоду животное — и то носу из конуры не кажет! Мне совсем не хотелось ехать в такую погоду в другой конец города, в редакцию. К тому же дом, где я снимал квартиру, находился на достаточном отдалении от дороги, и в дождливую погоду расстояние до неё становилось в прямом смысле слова непроходимым. Тому, кто не желал месить грязь, не говоря уж о давке в автобусе, оставалось только сидеть дома.
Решив, что ни за что не выйду из дому, я позвонил нашему репортёру Павлу, и чтобы не слушать его болтовню, без всяких приветствий сразу перешел к делу:
– Паша, меня сегодня не будет, так ты уж, пожалуйста, как-нибудь уладь и мои дела…
– Что значит «меня не будет», бляха?! Я тут кто, бляха?! Чего это я должен за всех отдуваться?! Гриша, нах, в отпуску, Саша, нах, в командировке, а тут ещё ты, нах! Вот увидите, газета не выйдет, нах…
Паша долго возмущался, используя мат как пунктуацию, и всё не мог успокоиться. Правда, Паша трещал, не умолкая, но в редакции ему никто не перечил: во-первых, он был старейшим сотрудником редакции, ему было лет семьдесят, а во-вторых, он был одним из столпов редакции, может, даже главным столпом. Паша вкушал все прелести своей нелёгкой доли – ему, как «главному столпу», не давали отпусков, не отправляли в командировки. Он был живым реликтом – во всей Инте нашлась бы всего пара-тройка человек, доживших до столь преклонных лет, – но день-деньской, по его собственному выражению, он «пахал, как вол». Его самого подобный образ жизни, казалось, ничуть не тяготил: ни жены, ни детей (на долгом жизненном пути их дороги разошлись) – лишь, как говорится, пятая конечность да брюхо.
Я отвёл трубку от уха, закурил и, услышав, что Павел на мгновенье замолчал, быстро сказал:
– Редактор спросит, скажи, что слёг с гриппом! – и положил трубку.
Не прошло и минуты, как телефон снова зазвонил. Это был Паша.
– Смотри, Эдик, – в его голосе появились грозные нотки. – Из искры возгорится пламя, нах!..
Я не дал ему договорить и выдернул телефонный шнур из разъёма.
Наша городская газета называлась «Искра». В отличие от ленинской, из нашей «Искры» не возгорелось бы ничего и за сто лет. В крайнем случае меня могли уволить из редакции, и, сказать по совести, я сделал для этого всё, что мог: приходил на работу вусмерть пьяный, пререкался с редактором, грубил коллегам, и ещё много чего. Я подумал, вернее — заставил себя подумать, что в такую сырую погоду никакая искра не разгорится, и эта мысль вселила в меня спокойную уверенность, что меня не уволят и на сей раз. Сказать по правде, я не хотел терять это место. Как бы то ни было, я работал здесь уже давно и привык. К тому же, я не умел ничего другого, только писать, а в угольную шахту не спустился бы даже под угрозой голодной смерти.
Всё началось после этого. Я собирался пройти на кухню и поставить чайник на плиту, но стоило мне открыть дверь, как между моих ног прошмыгнула черная крыса и забежала в спальню. Как по мне, нет на свете тварей омерзительнее крыс. Я кинулся за ней в спальню, но не нашел её, сколько ни искал. Я не собирался делить жилье с крысой и потому отправился на балкон за припасенной мышеловкой, зарядил её и установил под кроватью. Крысы прожорливые, но очень хитрые животные – заманить их в мышеловку не просто. Я знал об этом, поэтому замаскировал мышеловку обрывками газеты и воротился на кухню.
Только я поставил чайник на плиту, как из спальни донёсся громкий щелчок. Я поспешил туда и, заглянув под кровать, увидел, что в мышеловку попалась крупная крыса. Дуга мышеловки ударила её прямо по спине, но крыса была ещё жива. Она скребла передними лапами пол, вереща едва ли не как человек, а время от времени даже пыталась развернуться и перекусить дугу мышеловки. Собравшись с силами, она даже умудрилась поволочь мышеловку за собой, но ей было не вырваться из этого капкана. Немного погодя она перестала пищать, дернулась несколько раз и издохла.
Только теперь я обратил внимание, что это не та крыса, которая выбежала из кухни. Это была обычная серая крыса, гораздо меньше той, чёрной. Не стоит удивляться – крысы такие существа, что если вы увидели одну, значит, ещё с десяток прячется по щелям. «Одной мышеловкой этот вопрос не решить, — подумал я, — нужно придумать что-нибудь действенное». Видимо, в квартире обосновалась крысиная матка и принесла помёт.
Подталкивая мышеловку ногой, я вынес её на балкон и, свесившись через перила, стал звать Васю – безработного, живущего этажом ниже:
– Вася! Вася! Васили-и-и-й…
Через пару минут Вася, ворча, вышел на балкон в трусах и майке. Его лицо отражало его внутреннее состояние и, глядя на него, было нетрудно догадаться, что это состояние глубокого похмелья.
– Ну, что там опять, с утра пораньше?.. – простонал он.
– Вася, тут у меня отличный обед для твоего кота.
– Я уж решил, стряслось что… Сейчас моему коту хоть антрекот подавай – и не взглянет.
– Что так? Захворал?
Вместо ответа Вася махнул рукой и ушёл. Это было невиданное дело – чтобы Вася отказался от обеда для своего обожаемого кота!
– Вася! Василий…
– Ну что ещё? – донесся из квартиры его голос.
– Выйди на минутку!
– Ну, вышел! Чего тебе? – сказал он, высунув голову на балкон.
– Ты, кажется, не понял! Я тебе предлагаю крысу, вот такенную! – я показал руками крысу величиной чуть ли не с кота.
– Этих крыс у меня в квартире – табун!
– Вот оно что! – меня взяла злость. – Что ж ты мне не сообщил?!
Он удивлённо посмотрел на меня.
– Чего это?! Ты что, из санэпидемстанции?
Ну что на это возразить? Я не мог допустить, чтобы последнее слово осталось за ним, но пока я раздумывал, он добавил:
– Чего-то с тобой происходит, парень…Померил бы ты себе температуру! – и, покачав головой, ушёл.
Сначала я хотел позвать Васю и сказать ему пару ласковых, да постыдился соседей. Оставив дохлую крысу на балконе, я вернулся на кухню. Есть не хотелось. Выпив чаю, я закурил. Ну и дела, только грызунов нам не хватало. Значит, и у Васи завелись крысы. А коли так, то и в других квартирах непременно есть крысы, в этом сомневаться не приходилось. Скорее всего, крысиные норы затопило водой, вот они и полезли на верхние этажи и забрались в квартиры.
Я посмотрел в окно. Шум дождя как нельзя лучше подтверждал мои мысли. Глядя в окно, я подумал, что прогулы чреваты такими вот эксцессами: собирался устроить себе выходной, а вместо этого с утра пораньше занимаюсь чёрт знает чем. Устроившись поудобнее в плетёном кресле, я постарался думать о другом.
В полдень, проснувшись на звук дверного звонка, я понял, что уснул в кресле. Теперь в дверь барабанили.
– Кто там? – отозвался я.
– Откройте! Мы из санитарной службы, – донесся из-за двери раздражённый голос. Видимо, они давно стоят под дверью, пытаясь достучаться до меня. По всей видимости, эта история с крысами начинает набирать обороты. Это наверняка из службы дератизации, но я их не вызывал. Подобная инициатива санитарной службы, которую обычно не дозовешься, настораживала.
Я открыл им двери и увидел делегацию из мужчины и двух женщин, держащих в руках какие-то бумаги и чемодан с красным крестом. Едва дверь открылась, вся эта компания ввалилась в квартиру. Женщины без лишних слов принялись деловито осматривать моё жилище, а мужчина прошёл за письменный стол и, разложив перед собой бумаги, стал допрашивать меня.
– Квартира ваша?
– Нет, я снимаю её.
– Ясно, – он отметил что-то в бумагах. – Сколько человек проживает в квартире?
– Только я.
– Ясно. Где работаете?
Задавая вопросы, он смотрел на кончик своей ручки.
– Корреспондент газеты «Искра», родни за рубежом нет, из интеллигентной семьи, непартийный, не привлекался, азербайджанец, родом из Грузии. Что ещё вас интересует?
Мне всё это порядком надоело. И какое отношение всё это имеет к крысам?
Он отвёл, наконец, взгляд от своей ручки и посмотрел на меня удивленно и немного разочарованно. Потом, помахав в воздухе лежащим перед ним листом, сказал:
– Спроси у того, кто составил эту анкету! – он уже обращался ко мне на ты. – Вот, подпишись здесь.
– Что это?
– Акт о санитарных мерах по выведению грызунов в квартире, которую ты снимаешь, Подписывай!
Я подписался. Он вложил этот лист в тетрадь и позвал женщин:
– Девочки, поторопитесь! Нам ещё вон сколько квартир осталось обойти!
Таким образом, в моей квартире были «осуществлены санитарные меры по выведению грызунов». Одна из «девочек», – крупная женщина с толстым слоем пудры на лице, строго-настрого предупредила меня, чтобы я не вздумал прикасаться к ядовитым препаратам, которые они расставили по углам квартиры. Кроме того, мне рекомендовалось по возможности не хранить дома продукты питания, а ещё лучше — покинуть квартиру на несколько дней. Я заверил их, что последую всем рекомендациям, лишь бы они оставили меня в покое.
Выпроводив их, я снова уселся в плетёное кресло. В голове гудело, во всем теле ощущалась слабость. Я чувствовал себя больным и разбитым. Я вдруг подумал, что ненавижу и этот город, и всех, кто в нём живёт, включая себя, ненавижу всё и вся в этой богом забытой дыре. Я по натуре спокойный, медлительный, тяжёлый на подъём человек. Вернее, был таким когда-то. Этот город сделал меня нетерпеливым, вспыльчивым, раздражительным. Окружающие списывали всё это на кавказский темперамент, но сам я прекрасно знал, что это не так. Я со всей ясностью понимал, что потратил три года своей жизни впустую – они прошли не в стремлении к каким-то светлым перспективам, а в попытках не свихнуться, не оказаться в один прекрасный день в дурдоме или тюрьме, или не свести счеты с жизнью. Как и все интинцы, я жил мечтой уехать отсюда. Может быть, именно благодаря этой мечте я пока держался. Вы можете подумать: о чем тут мечтать, хочешь уехать – уезжай. Но куда? О том, чтобы вернуться в деревню, не могло быть и речи – я уехал из деревни, чтобы покорить мир, а не для того, чтобы воротиться туда ни с чем. А в Баку мне некуда податься, и нет друзей, которые могли бы поддержать меня в первое время. Вся моя родня была рассеяна по бескрайним просторам России.
Просидев так некоторое время, я встал, включил телевизор и, улегшись на кровать, стал смотреть передачи. По местному телеканалу выступал главный санитарный врач города: «…Принимая во внимание всё вышесказанное, призываем вас быть ответственными, строго соблюдать рекомендации соответствующих учреждений. Крысы могут быть разносчиками различных болезней – непосредственный контакт с ними нежелателен. В особенности это касается детей. Истреблять грызунов мышеловками и прочими способами запрещено». Вслед за ним выступали другие: крысы стали главной темой дня.
Под вечер, вставив шнур телефона в разъём, я позвонил Паше.
– Паш, ну, как там дела?
– Как им быть, бляха, крысы заполонили город, мать их! А ты хоть завтра на работу заявишься?
– И у вас дома крысы?!
– А куда мы денемся, нах?! Так ты выйдешь на работу, нет?!
– Не знаю Паша, я сейчас думаю о том, чтобы свалить из этого города.
– А кто об этом не думает, бляха? Я вот уже шестой десяток об этом думаю! – Павел промолчал немного и доверительно добавил: – Эдик, давай вот что, приезжай ко мне, у меня тут отличное топливо, из Москвы привезли. Заправимся, поговорим…
Павел не сбавлял тон, даже пытаясь умиротворить кого-то, только не матерился.
– Чего-то совсем не хочется, Паш, – отказался я.
– Что значит «не хочется»? Ты уж не заболел ли в самом деле? – Паша искренне полагал, что только больной мог отказаться от горячительного.
– Да, заболел, – сказал я.
– Ну, что поделать: если гора не идет к Магомеду, придется Магомеду идти к горе. Сиди дома, скоро буду!
Не прошло и четверти часа, как Паша уже был у меня. Сидя за столом, мы «заправлялись» московским топливом, и снова речь зашла о крысах. Внимательно взглянув на книги, лежащие на полке, Паша повернул ко мне раскрасневшееся от водки лицо и сказал:
– Ты читал «Чуму» Камю?
Он спрашивал об этом неспроста. В этом романе Камю, казалось, описал Инту наших дней: крысы, зараженные чумой, разносят болезнь по всему городу, люди гибнут…
– Да, – ответил я, – и город, описанный в нём – точь-в-точь наш.
– Да! Но, слава богу, у нас в городе ничего такого нет; все живы-здоровы.
– Пока нет.
– И не будет! – сказал Павел, опрокинул очередную стопку водки и с хрустом закусил соленьями.
– Откуда ты знаешь? Ты же не предсказатель!
Он взглянул на меня с укоризной.
– Эх, ты! Плохо ты меня знаешь! Я недавно был в санэпидемстанции, расспросил их обо всём и выяснил, что никаких заболеваний у грызунов выявлено не было!
– Почему же тогда они повылазили из своих нор?
Паша принял важный вид:
– А этого никто не знает!
Он сказал это с таким видом, будто если бы об этом было известно что-то, — уж он-то непременно знал бы это.
– Почему дельфины стаями выбрасываются на берег?
Я поднял руки, давая понять, что аргумент принят. Чуть ли не радуясь, я тоже опрокинул стопку. У нас с самого начала так заведено – каждый пьёт, сколько хочет, никаких тостов и прочего, «Будь здоров» — и всё.
– Сегодня обработали мою квартиру, – сообщил я.
– Мою тоже. Фигня!
– Почему фигня?
Паша вздохнул:
– Ты, я смотрю, многого ещё не знаешь. Это же крысы! Они за версту чуют всякие ядовитые вещества!
Семисотграммовая бутылка водки опустела. Пепельница была переполнена, и мы бросали окурки в пустую бутылку.
– Может, ещё одну? – озвучил Паша обычное для таких случаев предложение.
– Не, Паш, мне хватит. Скажи лучше, для чего вся эта движуха, если крыс невозможно отравить. Зачем они обходят квартиры, зачем это всё?
Павел зычно расхохотался:
– Должны же и они что-то делать!
Его слова напомнили мне одну историю. Одному из наших земляков довелось как-то побывать в Иране. Пошёл он, значит, в туалет: зашел и видит, что за дверью сидит мужчина, а рядом с ним стоят две афтафы[1] – белая и красная. Он хочет взять белую афтафу, но мужчина говорит: «Оставь её, возьми красную». Он берет красную афтафу, идет по своим делам, попутно думая о том, почему ему не дали взять белую, и когда, закончив свои дела, возвращает афтафу на место, не удержавшись, спрашивает: мол, дядя, отчего ты сказал мне взять красную? Тот отвечает: «Должен же я что-то говорить, раз уж сижу здесь!»
Я вспомнил, что некогда сам рассказывал эту историю Павлу и рассмеялся. Меж тем застолье наше подошло к концу. Когда Павел собирался уже уходить, я с самым беспомощным видом попросил его:
– Паш, ты это… только не обижайся… у меня на балконе лежит дохлая крыса. Не мог бы ты выкинуть её в мусорный бак там, на улице… Ей-богу, не могу прикоснуться к ней, иначе не стал бы утруждать тебя…
– Да что там, – сказал он и направился на балкон. Увидев мышеловку, он ловким пинком отправил её на улицу.
– Ты слишком всё усложняешь, друг мой, нельзя так жить.
Мне и вправду не приходил в голову этот простейший путь избавления от крысы. Я проводил Павла до дверей. У порога он замешкался, словно не решаясь выйти под дождь, потом бодро сказал:
– Выше нос, приятель, и это… Затворничество ни к чему хорошему не приведёт. Чтобы завтра в десять ноль-ноль был как штык на работе. Договорились?
– Договорились, Паша.
– Ну, всё! Завтра поделюсь с тобой единственным действенным способом уничтожения крыс. Не опаздывай!..
Я ещё немного посмотрел Павлу вслед. В редакции его считали нелюдимом. Может, это и впрямь было так, но он явно тяготел ко мне, и я никак не мог понять, отчего. Сказать по чести, я недолюбливал русских, но к Паше, — возможно, именно из-за его нелюдимости, — испытывал особое расположение.
Наутро в редакции царило оживление – все обсуждали нашествие грызунов. Даже редактор, всегда сохранявший невозмутимость, нервно ходил по комнатам, повторяя «кошмар какой… невиданное дело…», и всех пытался втянуть в разговор о крысах. На его лице, кроме тревоги и, как он сам говорил, ужаса, отражалось какое-то торжество, словно в городе приземлилось НЛО, да не одно, а целая вереница. Казалось, он на седьмом небе от счастья, что застал этот исторический момент. Его несложно было понять: в городе, где годами не происходило ровным счетом ничего, нашествие крыс было равно вторжению инопланетян. Увидев меня, он поспешил навстречу:
– О-о-о, Эдик! Видишь, что творится?! Пойдём, пойдём, –приобняв за плечи, он повёл меня к своему кабинету. – Ты, наверно, в жизни столько крыс не видал, да?
У меня не было сил слушать его тираду, и я ответил:
– Видал, конечно!
– Правда? Где? – спросил он, уставившись на меня.
– Разве мы живем не в городе крыс?
Он расхохотался.
– Верно, но речь идет о настоящих крысах.
– Как знать, кто здесь настоящие крысы…
Редактор остановился и снял руку с моего плеча. Кажется, увидев моё состояние духа, он передумал вести меня в кабинет.
– Подготовь материал о последних событиях для завтрашнего номера, – сказал он в директивной форме и направился в свой кабинет один.
Только я вошел в свой кабинет и собирался снять плащ, как вошел Паша.
– Не снимай, не снимай, мы уходим!
– Куда?
– Ты хочешь узнать единый действенный способ уничтожения крыс?!
– Пожалуй, да, – пробурчал я.
– Ну всё тогда, не задавай лишних вопросов! Садись в машину, мы едем в совхоз!
Я сел в старенькую машину Павла. Дождь лил, не переставая, вода мутными потоками стекала по стёклам в сток.
– Да чтоб тебе провалиться, святая Русь, – ругая непогоду на чём свет стоит, Паша сел за руль и медленно повёл автомобиль по раскисшей дороге, по направлению к местечку под названием «совхоз».
Совхоз располагался на самой окраине Инты. Рассказывали, что некогда здесь разводили оленей, но «новые русские» при первой же удобной возможности разворовали и распродали всё без остатка. Сейчас из работников здесь оставался один сторож, да и тот не знал, зачем он здесь и что сторожит.
Паша припарковал машину перед длинным навесом. Мы вышли из машины и прошли под навес. Вокруг не было ни души. Вдоль стены под навесом стояли ящики, напоминающие пчелиные улья. Паша огляделся вокруг и, не увидев никого, громко позвал:
– Гриша! Ау-у, Гриша!
– Иду, иду, – донесся из-за стены писклявый, не свойственный для местных голос.
Показался сторож. На нём был долгополый дождевик с капюшоном и резиновые сапоги с голенищами до бёдер. Запавшие глаза, покрытый морщинами лоб и впалые щёки делали его классическую физиономию алкаша похожей на лики святых великомучеников. Он принес с собой крепкий запах перегара, копчёной селедки и лука.
Они поздоровались с Павлом, как старые приятели.
– Знакомьcя, – сказал Паша, – это журналист, из Москвы приехал. Хочет, так сказать, ознакомиться с положением на местах.
Честно говоря, я не понял, зачем Паше понадобилось врать. Григорий окинул меня взглядом.
– Уважаю! Журналистов уважаю! Но, Пал Палыч, сам знаешь, мне строжайше запрещено…
– И чё? Запреты на то и нужны, чтобы их нарушать… Эх, Гриша, сукин ты сын…
Григорий вздохнул:
– Нет, Пал Палыч, никак нельзя! Начальство… Сам знаешь… Не то здесь набежит куча народу…
– Ладно-ладно, кончай… – Пал Палыч помахал рукой, словно разгоняя плотный запах перегара. – Я уж думал, поеду, посидим с ним, хлопнем по стаканчику, поговорим. Я и топливо прихватил…
Григорий посветлел лицом.
– А я что… Я не возражаю, Пал Палыч… Но начальство… чтоб ни сном ни духом!
– Да не узнает! Да и чё, если узнает? Ты это… начинай давай, пусть гость увидит, наконец, нашу передовую технологию.
Словом, всё это время Григорий втирал нам про начальство, чтобы выбить себе пол-литра. Он без лишних слов резво направился туда, откуда давеча вышел, и немного спустя воротился, держа в руках продолговатый кустарный сундук и длинные щипцы. Григорий прошел мимо нас и направился к ящикам, стоящим вдоль стены. Мы последовали за ним, и едва подошли к ящикам, — услышали доносящийся оттуда истошный визг, писк и шум возни. Это была непередаваемая, пробирающая до костей какофония, от которой мороз по коже. В ящиках пронзительно визжали крысы.
Паша громко сказал мне на ухо:
– Ого! Кажется, крысы учуяли запах Гриши… Гляди, что будет дальше!
Григорий поставил сундучок на землю, приоткрыл крышку, и мы увидели внутри с десяток прижавшихся друг к другу дрожащих крыс. В отличие от крыс, визжащих в ящиках, эти сидели молча и не издали ни звука, даже когда Григорий по одной забросил их в ящики.
Взяв под локоть, Павел подвел меня к одному из ящиков. То, что я увидел в этом ящике, я не забуду, любезный читатель, даже если заболею тяжелой формой рассеянного склероза или переживу реинкарнацию. В ящике сидела огромная, чуть ли не с кошку, крыса с туго натянутой, лоснящейся шкурой. Стоя на задних лапах, она шевелила усами и, казалось, принюхивалась. На самом же деле крыса, двигая своей жирной шеей словно змея, рассматривала с различных ракурсов брошенного к ней сородича, значительно уступавшего ей по размерам. Маленькая крыса забилась в угол и еле слышно пищала, царапая передними лапами стенки ящика. Это длилось недолго. Вскоре крупная крыса плавно опустилась на передние лапы и стала медленно приближаться к мелкой. Мелкая крыса уже не двигалась; как загипнотизированная, она смотрела на надвигающуюся на неё громадину. Её бока ходили, как мехи, а глаза чуть не выскакивали из орбит. В мгновенье ока крупная крыса кинулась на свою жертву и схватила её зубами так быстро, что та даже не нашла возможности сопротивляться. Теперь крупная крыса, быстро двигая головой, мотала её из стороны в сторону; порой выпускала из пасти, чтобы потом снова вцепиться в неё зубами. Вскоре мелкая крыса обмякла и могла лишь тихо пищать… Крупная не стала ждать, чтобы та испустила дух – прижав её передними лапами к полу, она стала, вгрызаясь в плоть, пожирать ещё живого зверька.
Ты можешь подумать, любезный читатель, что я выдумал всё это, и в реальности такого не бывает, но те, кто знаком со мной, знают, что я не любитель выдумывать байки. Такое происходит в Инте, и я видел это собственными глазами!
Когда я понял, что происходит, мне стало дурно. Мне стало казаться, что чавканье крысы доносится из репродукторов и разносится по всей округе. Я зажал было уши, чтобы не слышать этих звуков, но это не помогло – омерзительное чавканье, казалось, раздавалось прямо у меня в голове. Я молча развернулся и направился к машине. Виденная мною картина всё ещё стояла перед глазами, и меня вырвало. Я подумал, что оставаться в этом городе после всего увиденного будет чем-то настолько же омерзительным, как поедание псом срыгнутого.
Всю обратную дорогу Паша увлечённо объяснял увиденное нами. Оказалось, это был многократно испытанный русским мужиком метод борьбы с крысами. А состоял он в том, чтобы отловить несколько крыс, посадить их в ящик и долгое время держать без пищи. Осатаневшие от голода крысы в итоге выбирают самую слабую из них, нападают на неё и пожирают. Потом наступает очередь следующей крысы, потом третьей, четвертой. Таким образом, в ящике остается только одна из них, и виденная нами давеча огромная крыса была одной из таких тварей. Так вот, эта выжившая крыса – готовое биологическое оружие – крысобой, для которого нет ничего вкуснее крысятины. Его выпускают туда, где развелось много грызунов, и он начинает охотиться на них. Вскоре там не остается ни одной крысы – часть бывает съедена крысобоем, остальные разбегаются, спасаясь от монстра. Таким образом, не остается нужды во всяких ядах и мышеловках.
…В город мы добрались затемно. Паша устал говорить, и молча крутил баранку. Машина словно скользила по слякоти дорог сквозь дождь и темноту – казалось, мы движемся по очень скользкой поверхности, не зная, куда и зачем мы едем, вернее скользим.
– Куда поедем? – спросил Паша, не сводя глаз с дороги.
– К чертям в ад, – ответил я.
– Мы уже там, так что уточни, друже, в какую именно часть ада тебе нужно?
Уже решивший всё для себя, я ответил уверенно:
– Езжай на вокзал! Хочу уехать отсюда первым же поездом!
Паша и бровью не повёл, словно знал, что услышит эти слова.
– Я бы и сам уехал с тобой, не будь у меня пары важных дел, – сказал он, как ни в чём не бывало, и, вздохнув, направил машину к вокзалу.
Перевела с азербайджанского Пюсте Ахундова
[1] Афтафа – восточный кувшинчик для омовений.