ДАР
— …
— Тебе прикурить?
— Не сейчас.
— Хочешь ведь, знаю.
— Ой, много ты обо мне знаешь…
— Ну, чего не знаю — могу увидеть и узнать. Или предугадать.
— Что, неужели я такая предсказуемая? — она села на постели, подобрав под себя ноги и чуть прикрывшись простыней.
— Да женщин вообще прочитать и рассчитать проще, чем мужчин.
Он стоял у подоконника, спиной к ней, затягиваясь и пуская дым в открытое окно.
Она пожала плечами, хоть он и не видел:
— Так везде же говорят, что мы непредсказуемые, и логики у нас нет…
— Логики — нет. Но у вас оболочка тоньше, информационный сброс идет масштабнее. А мы все прячем тщательнее.
— И ты можешь по этому… сбросу обо мне все рассказать?
— Могу. Чего тут сложного. У меня тоже оболочка тонкая, я вижу и знаю больше, чем другие. Дар у меня такой.
— Ну ты и хвастуни-и-ишка… — засмеялась она. — Кто-то про размеры хвастает, а ты — про знания…
— А что – мне про размеры уже и не стоит хвастать? — обернулся он.
Она захохотала, откинувшись назад:
— Ну вот мужики — точно предсказуемые! На эту тему ни один не промолчит!
— Молчу-молчу уже… Хотя, конечно, интере-е-есно… — с деланным равнодушием протянул он.
— Да нормально у тебя все. Ты лучше про меня раскрой тайну, заинтриговал.
— Легко. Тебе… как у цыганки: что было, что стало, что будет?
— Ну, допустим, «что будет» — неинтересно, это ведь ждать придется, когда сбудется. Ты лучше про было-стало выложи как на духу.
— Точно-точно хочешь слышать? Ты учти — меня заносит…
— Давай-давай, что ты ломаешься, как… Ой, а у нас шампанское осталось? Налей в тот бокал…
Он посмотрел на просвет одну толстостенную бутылку, покачал в руке вторую — почти полная. Разлил.
— Теплое уже и горчит. Ну да ладно, сойдет — начинай уже, не томи душеньку, — она откинулась на подушки с бокалом в левой руке.
Он налил себе, встал опять к подоконнику, щелкнул зажигалкой.
— Сейчас попробую… Ух, а там тучи-то понабежали, щас ливанет, — вон, уже капает… В общем, я сумбурно, вперемешку. Только не останавливай, иначе все, не смогу больше запустить…
Воспитывал тебя отчим. Отца ты не помнишь или только думаешь, что помнишь, когда он тебя маленькую на рыбалку брал, и вы осетров ловили. Но это тебе только кажется, ты потом уже все придумала. Последние года два в доме были какие-то напряги, да еще и не поступила с первого раза, работа, подработка, скучные приятели, подружки по институтам… Потом отчим стал подглядывать за тобой в ванной. Может, он давно уже, но ты заметила только весной, что в замазанном краской окошке между туалетом и ванной чего-то мелькнуло и крышка унитаза грохнула. Ты вырывалась, когда он упрашивал не говорить матери, молча выдергивала руку… правую… нет, левую — с тех пор у тебя на ней шрам от его браслета, ты тогда кусок мяса вырвала, убегая. Всю ночь тряслась в парке, промокла, да кровь еще течет. То облизывала кровь, то ревела. Наутро вся в соплях и с простывшим горлом поехала домой, собрала вещи и уехала, якобы на подготовительные курсы в универ. Они и вправду тогда начинались, но ты «вписалась» в общагу, устроилась полы мыть в главном корпусе, через месяц дали койку… Ты не любишь теперь простывать — сразу, когда кашель, вспоминаешь ту ночь в парке.
Ах да… отчима звали каким-то простым русским именем… Серёжа, наверное. Да, точно, Серёжа…
Он стал говорить все быстрее и быстрее, но четко и отрывисто. Налил себе еще, не предлагая ей и, кажется, даже забыв про нее.
— В детстве… лет в десять ты тайком забрала из маминой шкатулки бусы. Перламутровые, на солнце меняющие цвет. Подружкам в школе говорила, что тебе их подарила мама «навсегда-навсегда». Все восхищались и завидовали, к вечеру ты уже и сама поверила в то, что они твои. А назавтра мама стала искать, везде проверила, на тебя даже не подумав. Эти бусы и по сей день лежат под порогом маленькой комнаты, там его можно подковырнуть, и откроется углубление. Ты их так и не решилась отдать маме, но много раз хотела.
Сзади коротко хрустнуло что-то и зашуршала простыня. Он уже не слышал, увлекшись. Дождь стал идти все сильнее и сильнее, барабаня по карнизу. Он перекрикивал шум дождя, забывая, что рассказывает не темноте за окном, а ей:
— У тебя в книге закладкой лежит старый кленовый лист, запаянный в пергамент. Тебе его подарила в четвертом классе Наташка, которая потом с папой-военным уехала куда-то в Киргизию и слала тебе письма с крупным аккуратным почерком. Однажды она даже передала с дембелем посылку с финиками и сушеной алычой, но тебе они не понравились.
Тебе нравится пить кисель из маленькой кастрюльки с болтающейся ручкой, прямо из нее, отфыркиваясь и морща носик, когда его щекотит подплывшая ягодка.
Своего первого ты сама себе выбрала и сама пришла с бутылкой токайского к нему. Но до утра не осталась. Ты вообще ни у кого до утра не оставалась — сама не знаешь, почему.
А он с тобой никуда не ходил — ждал тебя и почти не разговаривал. Однажды он сказал, что завтра не может — у него свадьба.
И да, его тоже звали Серёжей.
После него ты испытываешь настоящий и окончательный оргазм, когда в момент экстаза кричишь: «Серёжа!» Одного ты даже не знала, как зовут, когда ему это крикнула. Но он тоже оказался Серёжей.
Тебе нравится, как пахнет коньяк. Однажды тебе даже сказали, что ты сама немножко пахнешь им там. Впрочем, остальные, когда ты их спрашивала, говорили про миндаль.
Он уже забыл про сигареты и, держа в руке бокал, почти декламировал дождю ее историю:
— На свадьбах подружек… да, — на всех свадьбах подружек ты прижималась к жениху и чувствовала, что он не против. Иногда ты позволяла.
А еще, когда тебе было пять лет, вы с мальчиками пошли за сарай и там… Ты слушаешь?
Окно громыхнуло створками, сзади хлопнула дверь.
Он обернулся: на кровати лежала смятая простыня…
* * *
«…Скорый поезд… отправляется… пути… будьте осторожны… провожающим просьба покинуть вагоны…»
Одному остаться в купе не удалось — ввалился шумный усатый попутчик, отдуваясь от жары, стал раскладывать какие-то тубусы и коробки. Наконец, уселся, открыто улыбнулся и принялся заполнять стол снедью.
Поесть утром он не успел, курица-гриль попутчика пахла аппетитно, несмотря на жару. Потому он сдался при первом же предложении разделить трапезу.
Сосед еще выложил с десяток вареных яичек, каждое из которых было завернуто в газетку, огурцы с пупырышками, помидоры… У него с собой было пиво, но попутчик широким жестом выставил на стол «КВВК», и пиво решили оставить на завтра.
Увидев, что сосед с удовольствием поедает курицу, попутчик похвастал:
— Не покупное — жена сама маринует и жарит!
— Ох, даже не разберу, что за специи в ней, какая-то интересная горчинка…
— Не знаю, я в ее кухню не лезу, у нее там травки какие-то секретные. Но ведь здорово же вышло, правда?
— Честно — лучше не едал!
— Да вижу — даже к коньячку не притронулся, увлекся курой. Ну, давай, за знакомство… О — тезка, значит!
— Слушай, может, я сбегаю в вагон-ресторан, а? А то неудобно — поишь-кормишь, а у меня с собой ничего.
— Да ерунда, не кипяшись. Не хватит — сбегаем. А пока что посидим, чего-то захорошело, у меня так после второй всегда. Да и кондиционеры включили, сейчас посвежеет. А то я жару плохо переношу, это жена у меня любит косточки погреть.
— С югов она у тебя, что ли?
— Да не-ет… А хотя… Не знаю даже — с чего-то на «П». Пенза… или Пермь. Где у нас осетры водятся?
— Псков вроде… Ну ты даешь, — даже не знаешь откуда благоверная, ну и му-у-уж! — хохотнул он, откинувшись от стола и грея в руке пластиковый стаканчик.
Усатый пожал плечами, широко улыбаясь:
— Да я как-то, знаешь, особо и не стр-р-ремлюсь знать лишнее. Зачем? У меня так в жизни: если хорошо — не лезь в трясину и не ищи от добра добра. Вон, видел, бумаги в тубусах — госты везу подписывать и тэушки всякие. Сам все высчитывал. Говорят, мог получить за это процент, то-се… А зачем? Вот напереживался бы, когда авторские заплатят, да в банк бы забегался. И так ведь заплатили неплохо, чего еще желать. Так и с женой — я с ней изначально без лишнего рассюсюкивания и пролаза в душу.
Оба приятно захмелели, наливая уже каждый себе, не церемонясь с тостами.
— У меня… — ты извини, что разболтался, просто хорошо сидим, — так вот, у меня с ней как-то сразу так и заладилось — без лишних разговоров. Даже почти что совсем без них.
Мы ж как познакомились-то… Я от ребят ехал в ту ночь… Да нет, почти и не пил — не люблю я это дело за рулем, прилетало уже, ну да не о том речь…
Еду — дождь такой, что на три метра ничего не видно, еле ползу. Да ямы еще эти, сам знаешь: влететь — нечего делать. Не знаешь? Ух ты, первый раз встречаю мужика, который за руль не собирается и не пробовал. Дае-еешь!.. Ну вот… Еду, — а она почти под колеса. В платьице мокром, а под ним — насквозь ничего. По пути было, да и не бросил бы, чего уж… Молчали всю дорогу, я уже в конце понял, что она плакать хочет, но никак не может себя заставить. Ну и, когда выходила, дал ей визитку — мол, если что, просто позвоните, без всяких там, и вообще… Нам как раз шеф всем в офисе заказал визитки, даже отдать их некому было, зачем они мне. Вот и пригодилось. Потом, дня через три, она позвонила. А дальше уж само как-то понеслось. Ну да, получается, что я больше о себе болтал, а о ней и не расспрашивал… Да нет, не специально, ничего я не чувствовал такого, что не надо, дескать, вопросов. Просто сам не люблю лишней информации. О, слушай, сейчас только понял — я ведь даже не знаю, какой цвет волос у нее натуральный — во как! Ну и ладно, как гритса, меньше знаешь — крепче спишь. Мы, правда, спим ох как «крепко». Так, что соседей, наверное, будим… Ну, ты меня понимаешь — как вечный медовый месяц. Как моя закричит: «Сережа-а-а!» — все, полквартала потом на балконе завистливо курит. Завидно, говоришь? То-то! Сам-то женат?.. А чего?.. Ну, бывает, чего ж… Фотку? А сейчас, где-то у меня была и она, и дочка… Да вот же, в специальном кармашке, всегда с собой ношу…
Когда он взял в руки фото, пальцы у него почти не дрожали. Ну а то, что сердце затрепыхалось, — так это коньяк, давление…
На фото была не она.