Страх и молчание
Самоцензура среди российских авторов достигла такого размаха, что отмененный в годы перестройки Главлит, грозный институт государственной цензуры, практически не нужен. Какой смысл цензуру вводить официально, если постулируемая инстинктом самосохранения автоцензура отменяет все жанры и стили в критике, кроме единственного поощряемого: тестирование артефакта на соответствие «традиционным нормам» морали.
Тем не менее, статья о запрете цензуры по сей день присутствует в действующей Конституции РФ и может быть предъявлена в ответ на чью бы то ни было рекламацию о нарушении конституционных норм.
В реальности дело обстоит иначе.
Пример из собственной практики. Четыре российских издательства (не только московские) отказались публиковать киноведческую книгу из-за того, что в числе авторов значатся два иностранных агента[1]. Нет нужды говорить, что все необходимые в таком случае опции сделаны. Сноски есть, дисклеймеры на месте. Но наследственный правовой нигилизм, побочный эффект перманентного отсутствия независимого суда со времен царя Гороха, вынуждает руководителей издательств перестраховываться. Причина отказа не оглашается ни в письменной, ни в устной форме. Тем самым тебе не на кого и не на что пенять. Нет доказательств, что издатели нарушают Конституцию РФ, где – черным по белому – цензура запрещена. А если бы доказательства были? Ни один суд не примет твою жалобу на рассмотрение.
Американские коллеги-слависты спросили меня, как изменилось мышление российских критиков за три года войны.
Для корректного ответа у меня нет фактического материала.
В российских масс-медиа появляются лишь мнения и оценки, совпадающие с востребованным дискурсом патриотизма. Изданий и пабликов, где обычно рецензировались прокатные новинки, заметно поубавилось. Старейший в Европе киножурнал «Искусство кино» в бумажном варианте (исключительно благодаря спонсорской поддержке) выходит время от времени с лояльными кино-просветительскими проектами, лишь косвенно окликая актуальную повестку. То есть рассчитывая на аллюзии бывалого читателя. К примеру, в 2024 г. вышла книжка «ИК», рассматривающая сюжет насилия в советском и постсоветском кино в историческом киноконтексте. Догадываюсь, что это попытка вернуться к эзопову языку, отточенному в подцензурном СССР. И ежу понятно, что писать о насилии, используя современный киноматериал, – чистое самоубийство. Значит, используем опцию переноса.
Но есть важный нюанс: даже в глухие застойные годы уже и начальство устало от идеологической риторики, в которую не верил никто. Функционеры все чаще смотрели сквозь пальцы на усилия художников протащить на экран крамольные идеи и образы. Не то сейчас: блюстители архаики запустили конвейер репрессий с конкретной целью посеять отнюдь не иррациональный, а реальный страх. В отсутствие правосудия «провинившимся» и не угодившим в российских квазисудах раздаются огромные тюремные сроки, и эти жесты устрашения работают.
Накануне войны против Украины, года за два, атмосфера надвигающихся репрессий уже ощущалась, но о деформирующей силе страха еще можно было писать без риска угодить на допрос в Следственный комитет. Сегодня ни одно издание такого не напечатает из опасения предстать пред оком того же Следственного комитета по голословному обвинению, допустим, в распространении фейков о российской армии. Чего же ждать от кинокритического сообщества, попавшего под прицел охранительных органов?
Коллега Екатерина Барабаш, не зная ни минуты покоя из-за того, что сын и внук, киевляне, живут под российскими налетами, в своих постах не скрывала, на чьей она стороне. В феврале она была задержана, ей предъявили фейки против армии РФ (типовое обвинение!) и отправили под домашний арест. Суд состоится в конце апреля.
Надо ли объяснять, почему общественность и частные лица не вступаются за Екатерину Барабаш? Агрессия против суверенной Украины параллельно ударила по российским гражданам, превратив всех, включая и детей, в заложников фашиствующего режима. Кому в бровь, кому в глаз. Кому нары, кому клеймо «иноагента».
Россия, однако, бессильна против «отмены русской культуры» – вспыхнувшего в Украине спонтанного движения за национальную идентичность. Истоки и смысл этой идеологии понятны, ее хунвейбинские формы шокируют. Но месседж «отмены русской культуры» стал триггером, породившим (судя по доступным мне Фейсбуку и независимым информационным телеканалам) в российской мыслящей среде потребность рефлексии, а то и пересмотра устоявшихся внутренних, да и внешних установок по поводу реального места русской культуры в цивилизованном мире.
Обозначились два конкретных сюжета. Переоценка постсоветских культурных практик, вольно или невольно работающих на идеологию путинизма, приведшую в конечном счете к позорной войне и предательству базовых гуманистических ценностей, каковые по умолчанию считались исконно русскими, увы, без должного на то основания. С этим сюжетом сопряжен другой, веками находящийся за пределами общественного дискурса и, хотелось бы верить, вроде бы осознанный: имперский, то есть колониальный характер русской и советской культуры.
На Западе, где в университетах практикуются colonial и postcolonial studies, столь исторически долгое опоздание в русском национальном самопознании скорей всего воспринимается как нонсенс. Разбираться с этим невероятным кейсом должны российские интеллектуалы. Но где найти такую песню, такую лексику, чтобы, оставаясь в рамках дозволенного, описать жестокий кризис, в какой повергло отечественную культуру, в том числе кинематограф, нападение России на Украину, эскалация войны и безмолвный, но жесткий приказ называть черное белым, а слова «война» и «мир» запретить к употреблению из-за нежелательных аллюзий?
Происходящее сейчас в России и с Россией можно описать, но для осмысления происходящего на глазах низвержения огромной страны и ее культуры в хтонические топи «до сотворения мира» нужна перенастройка аналитического аппарата дисциплин общественного спектра. Эти структуры не справились с задачей просвещения граждан, которым в годы перестройки предстояло совершить скачок из социализма в капитализм, понять, что такое свободный рынок и как в него вписаться. Впрочем, такой задачи и не ставилось «прорабами перестройки». Считалось, все обойдется само собой.
Научные круги России не обосновали, пусть и задним числом, после перестройки, историческую необходимость оставить в прошлом рухнувший в одночасье советский проект, дать ему правовую оценку и встать на демократический путь развития. Неоконченные дела, как и неотрефлексированные проблемы, инициированные горбачевской политикой гласности и свободы слова, были оттеснены в тень другими насущными событиями уже ельцинской эпохи. В результате из политического спектра исчезла, растворилась в воздусях, перманентная угроза реванша консервативных сил. И он не заставил себя долго ждать.
Первым звонком такого рода был приснопамятный путч 1991 года и попытка вернуть страну в советское прошлое. 1993-й год чуть было не вверг Россию в гражданскую войну. И, наконец, февраль 2022-го, всерьез чреватый гибелью российского государства, ставшего изгоем и утратившего авторитет великой державы.
Таки изменилось ли мышление коллег-киноведов и кинокритиков за три военных года, токсичных и для уехавших, и для оставшихся? Ответов на вопрос, даже косвенных, в открытой печати не найти по уже описанным мною причинам: страх и молчание в ситуации реального террора против мирных граждан.
Что же до меня лично, то с началом войны, обрушившей потоки ненависти на русскую и советскую литературу, на русский язык как на орудие оккупантов, я изжила остатки прекраснодушия по отношению к моей несчастной родине. При всех перехлестах, порождаемых ненавистью, я понимаю чувства яростных оппонентов «русского величия».
Живучие мифы об «особом пути» России, о народе-богоносце, о душевности и духовности, разогретые до белого каления российской пропагандой, многажды опровергнуты историками и философами, а в знаменитой франшизе[2] про «национальные особенности» русского народа (кстати, очень популярной у зрителей) осмеяны.
Но миф может побороть и вытеснить лишь другой миф. Его нет. Он не сложился.
Каждый из нас, рожденных и воспитанных в России, инфицирован бациллой великодержавия. Вскормленная в Кремле идея «русского мира», разукрашенная блатными слоганами типа «своих не бросаем», – чистая химера. Зато возгонка этой идеи, присутствие ее в пабликах все глубже загоняет Россию в изоляцию, в контр-позиционирование по отношению ко всему цивилизованному миру.
Оставшиеся в России коллеги, чтобы не лишиться рабочего места, должны быть безупречно лояльными. Послушно писать, о чем не хочется, и не писать, о чем хочется. Между тем поводов для ярких критических суждений пусть и немного, но они есть. Этот факт подтвердило недавно завершенное голосование экспертного жюри независимого приза киноведов и кинокритиков «Белый слон», а позже – итоги голосования за национальную премию киноакадемии «Ника».
В довоенное время кинокритики не упустили бы повод устроить «суд над победителями». Но сегодня откуда черпать драйв и азарт, обязательные для критических дискуссий? Да и много ли наговоришь с удавкой на шее.
Такова диспозиция оставшихся, а их большинство. Уехавшие – волею обстоятельств – выбрали безопасность и свободу слова плюс куча новых проблем.
Оставшимся плохо, и уехавшим не сахар. Но есть один человек среди уехавших, точнее, выдворенных из страны, который потрясает меня волей к жизни, верой в жизнь и преданностью гуманистическим ценностям. Это Антон Долин, экс-главред журнала «Искусство кино», теле- и радиоведущий, лектор и просветитель, автор многих книг про кино. Я читаю его тексты в «Медузе», постоянно слушаю по Ютубу его репортажи с главных международных кинофестивалей, множество других программ, неизменно ярких и информативных. Оказавшись в эмиграции не по своей воле, Долин ведет такую же напряженную профессиональную жизнь с таким же плотным графиком, как это было на родине до рокового события.
В издательстве «Медуза» в 2024 году вышла его книга «Плохие русские. От “Брата” до “Слова пацана”». Киноведческая книга стала бестселлером, первый тираж разошелся со скоростью модного попсового издания, да и второй не задержался на прилавках. Презентации книги прошли по всей Европе и Америке, по странам Азии. Единственная страна, где книга на материале российского постперестроечного кино проигнорирована, – Россия, родина Антона Долина.
Между тем «“Плохие русские. От “Брата” до “Слова пацана”» – первая в истории российского киноведения попытка ввести политический дискурс в искусствоведческую аналитику. Знаменитая книга Зигфрида Кракауэра «От Калигари до Гитлера. Психологическая история немецкого кино» (1947) послужила моделью для инновационного исследования Антона Долина.
Долин строит свою концепцию на огромном материале постперестроечного мейнстрима, где фигурируют и чемпионы проката, и картины без рекламной раскрутки, оставшиеся по ту сторону зрительского внимания. К слову, распиаренный «Ночной дозор» Тимура Бекмамбетова посмотрели многие и многие, в то время как «Балканский рубеж» прошел стороной, а между тем и его пропагандистский, то есть пропутинский потенциал А. Долин считает необходимым заметить и описать.
Автор «Плохих русских» решительно переходит на личности, то есть пишет об авторах пропагандистских лент, и об актерах, сделавших общественную карьеру участием в такого рода проектах. Критик щедро цитирует коллег и свои собственные давние тексты про попавшие в круг его размышлений фильмы, создавая эффект многоголосья.
Не могу не зацепиться за балабановского «Брата-2» – это уже не фильм, скорее тест, разделяющий критиков на публицистов и аналитиков.
Большинство критиков «Брата-2» заплутались в трех соснах между рассказчиком, автором и героем фильма. Покойного Алексея Балабанова легко записали в ряд пропагандистов путинизма. Да, пропаганда включила «Брата-2» в свой актив.
В первые дни российско-украинской войны картину вновь выпустили на российский экран, и она снова собрала внушительную аудиторию. Однако, по моему разумению, если Балабанов в чем и повинен, то в том, что глубже многих понимал свой бесправный народ в момент очередного крушения надежд. И взял грех на душу, дав ему в герои народного защитника – своего парня с по-детски пухлыми губами и запредельным опытом ветерана чеченской войны. На мой взгляд, успех будет сопровождать этот экспрессивный вариант русской идеи до тех пор, пока Россия не станет демократическим правовым государством. А пока воплощенная на экране народная мечта о торжестве социальной справедливости, пусть добытой способом самосуда, жестокого и беспощадного, будет собирать огромные зрительские залы.
Детальное расследование А. Долина о массовой криминализации сюжетики постсоветского кино и телевидения конца 90-х взывает к обобщениям культурологического характера. Даже к нечаянным открытиям. Сам критик особо не жалует обобщений («Обобщения любого рода вредны», – полагает он), его конек – конкретный и въедливый анализ.
Количественное преобладание на экране и телеэкране 90-х гангстерских сюжетов на фоне полного равнодушия к перестроечной реальности, насыщенной уникальным и визуально эффектным материалом, – этот странный феномен требует осмысления. Позитив 90-х, резкая смена вех, серьезный поворот к демократии, – судьбоносные события в стране не вдохновляли кинематографистов. Возможно, возобладавший в обществе негативизм, необходимый для сокрушения советских порядков, попутно породил и нигилизм, не способствующий строительству нового мира. Стихия разрушения актуализировала криминальные жанры. Не с легкой ли руки фильммейкеров 90-е запечатлелись в коллективной памяти как «лихие годы»? Стихийно возникшая оптика оказалась ко двору в Кремле, где десятилетие девяностых по умолчанию считается гибельным для России временем – вопреки тому факту, что именно в хаосе девяностых к власти целенаправленно шел и пришел нынешний президент России. В самый раз повторить за историком-марксистом Михаилом Покровским, лидером исторической школы 1920-х гг., его знаменитую формулу: «История – это политика, опрокинутая в прошлое».
За последний год были сняты аж три сериала, закрепляющие мифологию девяностых как время крайнего упадка страны, из которого ее вывел президент Путин.
Представим себе, что книга «иностранного агента» Долина вышла в России, что на свободу слова никто не замахивается, Закон о печати соблюдается, как и все другие законы, – тогда, фантазирую я, в критическом поле возникла бы дискуссия, на ходу превратившись в контент-анализ постперестроечного кино. Давно пора.
Ведь уже лет десять, как кино под зонтиком Министерства культуры тихой сапой вернулось в советские времена, разве что без идейно-тематического планирования, приснопамятного документа сценарно-редакционной коллегии Госкино, где каждый киногод был скалькулирован и расписан наперед. Сегодня тот сакральный текст вполне заменяет питчинг – то есть публичное тестирование проектов на патриотизм и, чтобы, Боже упаси, никакой критики властей.
Дискуссия вокруг «Плохих русских» наверняка привела бы к идее пересмотра политики в российской киноиндустрии, каковая выживала за счет голливудских прокатных инвазий, зато выполняла план по патриотизму, ставшему синонимом путинизма[3].
Долин отслеживает кинематографический мейнстрим, заходя и на территорию телевизионных сериалов. Без «Бригады» Алексея Сидорова (2002), открывшей счет сериалов-блокбастеров, культурный пейзаж России начала века не был бы идентичным. Как и без последнего события в этом жанре – сериала «Слово пацана. Кровь на асфальте» (2023) в постановке Жоры Крыжовникова, автора яркой социальной сатиры «Горько!». Антон Долин напоминает, что «Слово пацана» было включено в пул фильмов в поддержку Путина на прошлогодних президентских выборах. Сам Никита Михалков в своем стриме «Бесогон» рекламировал сериал. Кремлевские технологи уверяют россиян, что жизнь страны без президента Путина была беспросветным мраком не только в 90-е, но и в 80-е. С момента же путинского президентства жизнь стала лучше, стала веселее. Пропагандистская интерпретация сериала на документальном материале казанской преступной группировки 70-80-х гг. вредит репутации его авторов и вызывает сомнения в профессионализме составителей списка фильмов в поддержку Путина и его политики. Странно, однако, почему Долин так лапидарен, излагая свое мнение о «Слове пацана». У меня сложилось более объемное представление о сериале (см. мою колонку, «Артикль», №3).
В российской подцензурной критике об этом сериале не писал разве что очень ленивый. Время действия в сериале – чистый plusquamperfectum, аллюзии на лихие 90-е приветствуются, так что можно разгуляться, не беря в голову иные толкования авторского замысла. Боюсь, тот же самый подход ожидает драму «Кончится лето» – на мой взгляд, самый значительный, да и знаковый российский фильм прошлого года, уступивший пальму первенства – по экспертной оценке – только «Мастеру и Маргарите» в авторской версии американского режиссера Михаила Локшина. (Для справки: «МиМ» стал в России прокатным хитом и фаворитом критического сообщества.) С картиной якутских авторов – Владимира Мункуева и Максима Арбугаева – такого не случилось. Даже распиаренный Юра Борисов в главной роли не вытащил картину в прокатные чемпионы.
Не знаю, что в картине не зашло зрителям при всей их приверженности к триллерам. Для критиков же трагическая история двух братьев из сибирской глухомани – повод наконец задуматься об истоках тиражирования девяностых как плацдарма для кровавых разборок в борьбе за собственность и место под солнцем, для презентации морального упадка страны, спасенной и поднятой с колен Президентом, возглавившим ее аккурат 25 лет назад. Спущенный сверху миф передается из поколения в поколение. Похоже, триллер «Кончится лето» прерывает эту дурную бесконечность. Режиссеры идут на радикальный шаг.
Младший брат (Макар Хлебников), признающий лидерство старшего, готовый следовать за ним повсюду, не рассуждая, прав тот или не прав, однажды застрелит его. Чтобы остановить серию импульсивных убийств, совершаемых любимым братом ради спасения от тюрьмы.
Жесткий финал обретает символический смысл: младший приносит себя в жертву, только бы прекратить кровопролитие. Смертью смерть поправ. Этот жест прочитывается и как протест против безграничной криминализации российского экрана, заваленного бутафорскими трупами. За последние три года «груз 200» получили тысячи матерей по обе стороны войны. «Понарошку» погибшие в бандитских разборках и реально заплатившие жизнями, подписав контракт участия в вооруженной агрессии против суверенной Украины, – те и другие, став экранными персонажами, в глазах зрителя уравниваются: за счет имманентного свойства пленки – присваивать статус реальности игровому кинематографу. Боюсь даже думать о грядущем боевике или о военной драме на материале российско-украинской войны, которой не видно конца.
[1] Иностранный агент (иноагент) – статус, присваиваемый в России лицам, которые, по утверждению российских властей, получают иностранную поддержку или находятся под «иностранным влиянием». Появился в 2012 г. после принятия поправок к Федеральному закону «О некоммерческих организациях».
[2] Фильм Александра Рогожкина «Особенности национальной охоты» (1995) породил франшизу в постановке того же режиссера: «Особенности национальной рыбалки», «Особенности национальной охоты в зимний период». По его сценариям были поставлены еще несколько картин про «национальные особенности».
[3] Поворотным пунктом в кинополитике стал кейс с «Левиафаном» (2018) Андрея Звягинцева, обладателем «Золотого глобуса», где резкой критике подверглись все ветви власти, включая власть духовную. Тогдашний министр культуры Владимир Мединский публично заявил, что ни одной копейки не получит проект, критикующий власть.